Страница 5 из 120
Как говорится, за красоту и скромность я люблю себя больше всего. Чем дальше, тем больше я убеждаюсь в собственном безумии. Нет, в самом деле. Разве плохо — образованный крестьянин в феодальном государстве, говорящие кошки и собаки, садовник-фанатик, а теперь еще и аристократ с непомерной манией величия. Нет, это здорово! Обожаю такие вещи.
— Сэр, — подал голос Джек, — вы увлеклись.
— О да, конечно, прошу простить меня. В последнее время мне нечасто приходится встречаться с незнакомыми людьми. Это и раньше происходило редко, но теперь, — барон развел руками, — соседи избегают меня, особенно после тех двух случаев с ворами, легкомысленно забравшимися в мой дом. Выпьем? — он поднял свой бокал.
Я согласился.
Дальнейшее помнится смутно. Барон вещал, вещал, рассказывал истории, травил анекдоты, пел, веселил, был очень симпатичным и отвратительно мерзким… Когда я взглянул на пса, тот уже давно храпел под приятный певческий баритон кавалера Сребряного Кленового Листа, повалившись на бок. Полуторалитровая бутыль вина быстро опустела, и я начал с грустью вертеть ее в руках. Харис хитро взглянул на меня, всплеснул руками, замогильным голосом протянул несколько слов и театральным жестом указал на внезапно распахнувшуюся от сквозняка дверь. От сквозняка?! В холл вплыл поднос с установленными на нем бутылками со старым вином, по мановению руки барона проследовал к столу и утвердился перед нами. Даже мой уже затуманенный разум сумел понять, что здесь что-то нечисто, но это была его последняя попытка воззвать к моему рассудку. На пару с бароном мы уничтожили еще несметное количество вина. Я поначалу все больше молчал, полагая, что лучший собеседник — немой собеседник, но потом алкоголь развязал язык, распутал немыслимые клубки мыслей, и речь потекла ровно и спокойно, идеи выстроились в очередь и следовали каждая в свое время, поражая барона и меня самого исключительной стройностью изложения и потрясающей новизной…
Отключился я далеко за полночь.
Пробуждение было ужасным. С час я ворочался, пытаясь заснуть, но жуткая головная боль не позволяла этого сделать. В конце концов я встал и, чувствуя вопиющие «непорядки в роте», заковылял к дверям. Меня нисколько не колыхало то обстоятельство, что я не помнил, как оказался в постели, ни где находится одеяло (одежда всего вчерашнего дня), ни что последует дальше. Весь мир в это мгновение сжался в одно чудовищное желание: опохмелиться! И плевать на все остальное. До поры, до времени.
На стуле рядом с дверью я обнаружил штаны, камзол, рубаху и белье, сверху лежал длинный обоюдоострый кинжал. Кряхтя, ругаясь и подвывая, я с трудом влез в предоставленные гостеприимным хозяином шмотки, причем сложнее всего было правильно попасть в рукава. В конце концов я это занятие бросил. Не найдя носки, натянул башмаки на голые ноги, нахлобучил на голову шляпу, на сгиб руки повесил куртку и пошел вниз. Чувствовал я себя препогано, одет был ужасно, мир был несправедлив, жесток и странен.
Вместительную емкость с желаемым подал слуга, который появился сразу же по сошествии меня в холл. Он же преподнес блюдо, на котором лежали малосольные огурчики и несколько долек апельсина. Я проглотил жгучую жидкость, схрумкал овощ, закусил фруктами, облегченно вздохнул и тяжело опустился в кресло, стоящее рядом.
Следов ночной пьянки видно не было. Не наблюдалось и признаков присутствия барона. Я спросил об этом слугу.
— Господин барон велел передать вам, что к нему по государственному делу приехал королевский советник, — ответил парень, — и барону пришлось уехать. Он также сказал, что вы вольны оставаться в замке до его возвращения или покинуть по своему усмотрению. В то же время, господин барон отметил, что заинтересовался вашей историей и хотел бы услышать ее в более рабочей обстановке, поэтому, коли вы не останетесь до его возвращения, надеется на скорую встречу. На случай, если вы все-таки выразите желание откланяться, барон предоставил вам коня для более быстрого передвижения.
Я выслушал спич со странным ощущением «дежа вю», причем неоднократного. Впрочем, с моим глобальным заскоком что могут значить несколько мелких? Поразмыслив с минуту, я решил, что понял все идеи, вложенные в произнесенную речь, хотя уверенности в этом не чувствовал. Что-то определенно упустил.
— Ты не знаешь, куда уехал барон?
— Не, сэр. Утром приехал советник с каким-то жуть секретным посланием. Его светлость собрал всю челядь и через час сгинул. Кого-то ищуть, а кого — не знаю.
— Челяди-то много было?
— Да человек эдак двадцать.
— Ха! Барон же вроде сказал, что у него всего два человека служат!
— Придуривается, сэр. Хозяин-то наш с заскоками. Пока вы вдвоем пили, мы все сидели в задней комнате и не смели пикнуть. Ежли б мы пикнули, вы б поняли, что нас много. А барон любит прибедняться. Только не говорите ему, он меня уволит.
— Заметано. Не скажу.
Слуга помолчал.
— Так вы остаетесь, сэр?
— Пожалуй, нет. Неизвестно ведь, когда барон вернется. Так? Чего ж я буду терять время? Где там мой конь? — вспомнил я.
Харис Кахтугейнис оказался щедрым малым, предоставил мне великолепного вороного коня. Шкура так и лоснилась. Когда я предстал пред красавцем, он хитро посмотрел мне в лицо и подмигнул. Я поперхнулся.
— Ты что, тоже умеешь говорить?
Конь навострил уши, но ничего не сказал, только фыркнул. Я неуверенно протянул руку и погладил ему нос. Для лошадей ведь это нормально — фыркать, не правда ли?
Когда я убирал ладонь, конь щелкнул зубами там, где мгновением раньше были мои пальцы, я едва успел отдернуть кисть. Конь заржал. Слуга, который сопровождал меня, укоризненно пошлепал его по носу и успокоил.
— Пахтан у нас шутник, воспитали так. Но вы не волнуйтесь, он хороший. Выносливый и быстрый. Барон, мож скать, одного из лучших скакунов вам дает. Только привыкнуть надобно. Вы умеете ездить? Нет?! Тогда сейчас научу, без ентого не обойтись.
Слуга научил меня седлать коня. Потом с его помощью я забрался в седло и поехал. Через пять метров дикой скачки парень помог мне подняться и наставил в искусстве падения. В следующий раз я упал мягче. Дальше — еще мягче. В десятый раз я проехал уже десять метров. А спустя три часа слуга отнес избитые кости в постель, подал еды и питья, спел колыбельную и заставил заснуть.
После пробуждения я с удивлением и восторгом заметил, что научился ездить на лошадях — не падая продержался в седле целых три минуты! Умение быстро прогрессировало, и после обеда следующего дня я сердечно поблагодарил слугу, крепко пожал ему мужественную, обветренную руку, сунул в седельную сумку куртку, пищу, воду, пару одеял, книжку — почитать на досуге — и уехал из замка. Барон так и не вернулся.
Ни одного слова от Пахтана я еще не услышал и начал надеяться, что кони в этом безумном мире — бессловесные существа. С другой стороны, некоторые выходки вороного наводили на мысль, что он очень тонко надо мной издевается. Например, когда я недвусмысленно давал понять, что собираюсь ехать по дороге, и направлял Пахтана в нужную сторону, он упрямо сворачивал вбок, начиная трястись по кочкам, то и дело наступая в мелкие лужицы после недавно прошедшего дождя, причем так, что брызги обязательно летели в меня. В общем, это была исключительная проверка для моего только зародившегося искусства наездника. И несмотря на то, что я быстро учился, ехали мы в основном туда, куда хотел Пахтан. А хотел он обычно самые неровные, темные и непредсказуемые места.
На развилке трех дорог упрямец свернул влево и даже не стал останавливаться на постоялом дворе, хотя я понуждал его к этому. В принципе, будь у меня побольше умения и поменьше синяков, я бы просто соскочил с несносного животного, предоставив ему полную свободу действий и особо не жалея об этом — пусть указывает дорогу только себе. Но после полутора дней усиленной тренировки я не мог найти на теле розового места — сплошь синева. Болело все соответственно. Уже не раз пришлось сожалеть, что так поспешно покинул гостеприимные стены Кахту, но было поздно. Пахтан не воспринимал никаких указаний к возвращению. Вперед — и только вперед! Маньяк…