Крылатые люди

— Никак нет! — перебивают друг друга голоса, грохочут в шлемофоне.

— Смотреть в оба!

Все населенные пункты и города Германии затемнены. Но с высоты шести с половиной тысяч метров в эту звездную безоблачную ночь все они видны, воспринимаются мирно спящими, спящими так спокойно, будто на свете и нет войны. Еще лучше просматриваются озера, реки. Корабль идет точно на юг. Ему нужно выйти к слиянию рек Варты и Одера. Отсюда — поворот вправо на девяносто градусов на запад: выход на боевой курс.

Теперь томительно идут минуты, секундный светлячок словно бы поутомился, бежит не так проворно. В голове настырный мотив: "Даешь Варшаву, дай Берлин…"

"0.08. Сл. Варты — Одера. Выход на БК.[2] Курс — 270°. Все в порядке", — помечает Георгий и произносит по СПУ, не узнав своего голоса:

— Командир, выход на БК вправо, курс 270°.

— Понял! — подхватывает Курбан. — Выход на боевой курс вправо, 270°! Разворачиваюсь…

Теперь до цели семь минут. Молчанов снова уточняет истинную скорость, снос. Германия словно вымерла… Или притаилась?

Никто не беспокоит. Ни огонька, ни зарева внизу. Мрак ночи, неподвижность. А над головой мирнады ярчайших звезд. Георгий нажимает кнопку СПУ:

— Саша, видишь, впереди логово?..

— Вижу, Жора! Все в твоих руках теперь. Действуй, — отвечает штурману летчик. И уже ко всему экипажу: — Товарищи, внимание! Мы у цели: впереди фашистская столица! Открыть бомболюки!

Створки люков заскрежетали, стала чувствоваться пульсация завихренного воздушного потока позади внизу. Георгий напряженно склонился, прильнул глазом к трубе прицела, ощутил биение пульса в висках. Пульс отбивает время, больше ничего не слышно. Медленно наплывает серая громада притаившегося города. "Где же ты, рейхсканцелярия, где Гитлер? Вот бы…"

— Так держать, замереть! Сейчас бросаю… — произносит вслух штурман. Все на борту, стиснув зубы, ждут мгновения, когда отделится первая пятисотка. И как бы отвечая людям, корабль вдруг вздрагивает всем своим могучим телом. "Первая пошла… Вторая, третья, четвертая, пятая…"

"Неужели просчитался? — Быстрый взгляд на индикатор: — Пять сброшено, одна, шестая, зависла. — Георгий рвет рычаг бомбосбрасывателя… Снова и снова… — Зависла, сволочь!"

— Одна бомба зависла, — докладывает бортинженер.

— Знаю! — досадливо кричит Георгий. — Надо бы что-то сделать!

Корабль в развороте, уже видны разрывы бомб внизу: пять ярких всполохов… Пять.

Молчанов снова производит отработку бомбосбрасывателя.

— Ни черта не получается, — докладывает Курбану, — зависла, окаянная!

— Полтонны взрывчатки надо бы здесь оставить, — бормочет Курбан. — Жора, борттехник полез туда к ней; может, зубилом ей пособит?

С минуту на борту все молчат. Слышится лишь шуршание дизелей. Потом голос техника в наушниках:

— Командир, замок перекошен, открыть не могу.

— А, ч-черт!..

— У, проклятье! — вторит Курбану Молчанов. — Закрываю бомболюки.

Самолет закончил разворот, вышел на обратный курс. Георгий взглянул вниз через плечо. Как раз в этот момент увидел каскад из шести рвущихся бомб с последующего корабля…

И тут Берлин проснулся!.. Несметным множеством вспыхнули прожектора, заерзали лучи по черни неба. И, вторя им, будто горстями брошенные вверх, пучки разрывов заградительного огня. Но много ниже, тысячи на две метров. Там, на земле, видно, не предполагали, что краснозвездные корабли могут лететь так высоко.

— Пушкарям, стрелкам! За воздухом следить в оба!

— Следим!.. Следим!

В напряженных голосах заметны и восторженные нотки. Берлин мало-помалу остается за хвостом. В юго-западной части, там, где склады, видны пожары. Вокруг — будто раскаленная добела сетка беснующихся прожекторов. В ней гроздьями, вздыбливаясь и клубясь, вскипают снарядные разрывы. И всю эту катавасию словно кто поливает снизу из лейки прохладой сине-зеленых трасс…

"Варево самой преисподней!" — думает Георгий, и спину его перетряхивает нервический холодок.

Но как ни медлительны эти напряженнейшие минуты, буйство фашистской противовоздушной обороны все дальше и дальше отодвигается назад. А воздух чист, ни облачка вокруг, и пока не подошли к Рюгену, все еще видели за собой зарницы растревоженного не на шутку Берлина. Курбан сказал радисту:

— Передай Москве: "Отбомбились по основной цели. Видим взрывы бомб, пожары военных складов в Берлине. Идем обратно".

И сразу на борту чуть ли не все заговорили, голоса в СПУ перепутались. Каждому хотелось что-то сказать, поделиться только что пережитым… Даже раскричались, перебивая друг друга. В конце концов Курбан резко одернул:

— Прекратить болтовню! До дома еще далеко!..

И будто сглазил. Корабль разворачивался над островом Рюген, выходя на основной свой курс домой, и тут трах-бах! Резко встряхнуло весь корабль. Не сразу даже поняли, в чем дело. Ага! Что-то с четвертым двигателем. Винт остановился. Несколько секунд тишины, и голос инженера:

— Командир, четвертый дизель заклинило напрочь, не проворачивается.

Арсен Чурилин громко выругался. Курбан, еле сдерживаясь, попытался подбодрить экипаж:

— Ничего, братва, не паниковать… Дойдем на трех: теперь кораблю куда как легче!

— Кривая девка — славная! — съязвил Чурилин. Георгий вспомнил: "А шестая-то бомба на борту! Черт те что!"

Под ними распластанное Балтийское море. Корабль двигается с чуть заметным креном в сторону исправно работающих дизелей. Георгий взглянул на приборы: скорость уменьшилась на пятьдесят пять километров. Имея несимметричную тягу двигателей левого и правого крыла, корабль упрямо стремился к развороту вправо. Удерживать его на курсе можно было лишь "перекосом рулей", создавая скольжение влево. В единоборстве двух асимметрий и продолжался полет. Но получалось так: ослабит чуть летчик усилия на штурвал, на педали, и самолет уже ушел с курса градусов на пять, на восемь. Георгий предупредил Курбана, чтоб выдерживал курс поточней. Однако проходило время, внимание и руки летчиков уставали, и самолет опять уползал с курса. Курбан с Чурилиным то и дело сменяли друг друга, управляя поочередно, — управлять «косым» самолетом было нелегко.

Вот когда Саша Курбан узнал Жоркин жесткий характер. Штурман не давал летчикам ни малейшей поблажки, зная, что они смогут выйти на Лужскую губу, идя над водами Балтики, лишь точно выдерживая компасный курс, как бы это трудно ни было.

В борьбе летчиков с перекошенным самолетом, штурмана — со взмыленными летчиками прошел не один час полета. Впереди забрезжил рассвет, в нем все отчетливей проявлялась черная гряда облаков. Снижаясь постепенно, на высоте 1200 метров подошли к верхнему покрову облаков. Штурман делал все, чтоб выйти прямехонько к себе на базу. Пеленгированием по двум радиостанциям Георгий уточнил местонахождение корабля: оставалось двадцать минут полета. За это время надо было пробить облака, под ними пройти южнее Ленинграда и сесть в Пушкине.

Радиополукомпас показывал, что они идут прямо на контрольный пункт маршрута — Лужскую губу. Все ярче просматривается горизонт. Облака под крыльями — бескрайнее снежное поле. Где-то там, впереди, пока под облаками, угадывается восходящее солнце. Курс прямо на восток, на веер солнечных лучей. Вот-вот покажется краюшка солнца.

Вдруг стрелка радиополукомпаса качнулась резко, показав пролет радиостанции. Лужская губа под ними. Георгий сказал летчикам, чтоб шли под облака. И корабль разом весь окунулся в облачный сумрак. Стало болтать, облака оказались плотными, сырыми. Чем ниже опускались — тем темнее. «Гуляет» курс, но штурман теперь примолк: пилотировать корабль, летящий на трех двигателях при неподвижном четвертом пропеллере в "слепом полете" еще труднее. На борту все с нетерпением ждут выхода корабля из облаков. Штурман ни на мгновение не упускает из глаз быстро склоняющуюся влево стрелку высотометра. Говорит четко, чтоб слышал Курбан:

2

Боевой курс