Страница 19 из 53
Бывшего учителя литературы Сергея Сугака Великая Отечественная война застала на службе в Военно-Воздушных Силах командиром тяжелого бомбардировщика ТБ-3.
Конструкции 1930 года туполевский четырехмоторный самолет имел толстое крыло с гофрированным дюралевым покрытием, брусковатый, малообтекаемый фюзеляж, естественные для своего времени открытые кабины для летного состава, неубирающееся шасси с торчащими огромными колесами — почему и мог развивать скорость не более ста пятидесяти километров в час.
На таких самолетах впервые в мире летчики Водопьянов, Молоков, Алексеев и Мазурук совершили посадку на Северном полюсе. И все же эти заслуги старого трудяги ТБ-3 не прибавляли ему ни скорости, ни маневренности и не могли достаточно обнадеживать Сугака, когда он со своим экипажем начал на ТБ-3 воевать в 1941-м.
Но летать на ТБ-3 ночью даже в тот, самый трудный, период войны оказалось возможным. И это доказали многие наши летчики, в их числе Сергей Савельевич Сугак.
"Благословенна ночь для влюбленных и… сверхгромоздких тихоходов, как наш ТБ!" — думал Сергей, вылетая в свой первый рейд на запад, к переправе, где скопилось множество вражеской техники, и чувствуя себя затерявшимся в небе среди звезд очень короткой летней ночи.
И ночь воистину укрыла от врага краснозвездный размашистый корабль Сугака. Помогли и облака. С высоты 2500 метров полетели на врага бомбы, и, не получив пробоин, ТБ-3, летя за облаками, под утро возвратился на свой аэродром.
Так началась война для бывшего учителя русской литературы, и экипажа его «везучего» ТБ-3.
В короткие летние ночи они производили налеты на железнодорожные узлы между Могилевом, Борисовом, Гомелем и другими городами на западе от Москвы, сдерживая наступление немцев. Но вот нависла хмурью еще более трудная осень. Особенно тяжко стало под Ленинградом. И тогда корабли-ветераны были переброшены на транспортную работу для снабжения осажденного города. Сугак и его товарищи стали возить в Ленинград продукты и медикаменты. Тут уж приходилось летать и днем, и, чтобы не встречаться с вражескими истребителями, в самую скверную погоду.
Обычно они летели вдоль железной дороги, затем пересекали Ладогу и выходили к Пулковским высотам, на аэродром. Тут же разгружались, не мешкая — по аэродрому то и дело била тяжелая артиллерия, — и шли обратным курсом, взяв на борт больных женщин и детей.
Так Сергей Сугак и его славный экипаж на ТБ-3 выполнили четырнадцать рейсов в героический, многострадальный город. И вот в пятнадцатом рейсе, когда они летели между космами облаков и макушками деревьев, в корабль Сугака угодили сразу четыре снаряда от немецкой скорострельной пушки.
За несколько секунд до этого Сергей подозвал к себе штурмана Александра Жукова, хотел спросить его о чем-то, и когда Жуков наклонился к командиру самолета, рванул первый снаряд в носовой части фюзеляжа. Осколок попал Жукову в шею, кровь брызнула по сторонам, ослепила Сугака, залила ему лицо, глаза, переднее ветровое стекло. — Держи штурвал! — крикнул Сергей второму летчику, еще не понимая, почему в мгновенье все стало таким красным. Потрясенный, он обхватил голову меховыми рукавицами и, не почувствовав боли, торопливо стал размазывать по лицу кровь.
Чтобы хоть как-то прозреть, потребовалось несколько секунд. Они, правда, показались долгими. Но и открыв глаза, Сергей обомлел от ужаса. Ветер, завихрясь в открытой кабине, развеивал вокруг хлещущую из шеи штурмана кровь. Саша Жуков осел к педалям, и Сергей, ринувшись к нему, зажал рукавицей рану:
— Ну, кто там! Живей на помощь!
Этот момент, может быть, был труднейшим в жизни Сугака. Вспоминая и теперь свое состояние, он удивляется, как не грохнулись тогда на землю: ведь оба летчика, и первый и второй, были ослеплены, и некоторое время их старик ТБ-3 на высоте ста метров «топал» сам по себе, никем не управляемый…
Один из техников, перехватив Серегину рукавицу, прижатую к горлу Саши, оттащил раненого назад, в фюзеляж. Там ему попытались оказать посильную помощь.
Как ни трагичен, как ни ужасен был момент, корабль продолжал лететь, почти касаясь колесами вод Ладоги. Эти минуты потребовали от Сергея сверхчеловеческого напряжения. Все: и самолет, и люди на борту, и продукты для голодающих ленинградцев — все было в его руках.
Кое-как протерев глаза, стиснув до боли зубы, Сергей вел тяжелый бомбардировщик. Вот тут-то старший техник приблизился к нему и сказал, что второй снаряд, не разорвавшись, прошил с борта на борт фюзеляж за спиной Сугака, в нескольких десятках сантиметров от его кресла, и едва не угодил в бензобак. Третий снаряд (все той же очереди) разорвался в хвостовой части фюзеляжа, ранил стрелка и перебил три троса управления. Четвертый снаряд пробил навылет руль направления, оставив в нем брешь.
На таком корабле Сергей Сугак и прилетел в Ленинград. Раненых из экипажа взяли в санитарную машину. Прощаясь с Сашей Жуковым, своим штурманом, с которым начал вместе летать еще задолго до войны, Сергей заплакал. Когда наклонился поцеловать друга, услышал его шепот:
— Прощай, Сережа… Больше я с тобой не полетаю…
Распорядившись, чтоб побыстрей готовили самолет, Сергей сам осмотрел повреждения. О ремонте здесь нечего было и думать. Посоветовавшись, решили возвращаться в Москву как есть, с пробоинами.
Ни больных, ни детей на этот раз с собой, разумеется, не взяли. Нельзя было рисковать. Оставшиеся в управлении тросы могли и подвести.
Часть вторая
Мне казалось, что иного пути в авиацию нет, кроме увлеченности ею со школьной парты, влюбленности в авиацию с юных лет. Да какой любовью! Чуть ли не окаянною: всепрощающей, мучительной, без сна и покоя, с вечной жаждой полетов и ожиданием их, как свидания со счастьем.
Да, так казалось, пока я не услышал от Вени Зенкова его историю. Вас, может быть, удивит это, как удивило меня, но должен вам сказать, что в авиацию он попал совершенно случайно. По правде говоря, даже помимо своего желания.
В юности он мечтал, как многие, быть моряком, плавать на боевых кораблях, испытывать лютые шторма и побывать на краю света. С этими лучезарными надеждами он и поступил в Ленинградское военно-морское училище имени М. В. Фрунзе.
Не буду утомлять подробностями, как учился, прежде чем надеть столь желанную форму морского командира пятой категории, как поступил на боевой корабль, как на нем плавал. Правда, далекие страны посмотреть Вене не удалось: из Балтийского моря нашему флоту выходить тогда практически не приходилось. Но все же боевая работа на корабле ему нравилась, и он считал себя счастливым.
Да, я не сказал — по специальности он был штурман.
И вот однажды — это было в 1929 году — вызывают их, целую группу средних командиров, в штаб и, построив, зачитывают приказ о том, что надлежит им отправляться в Севастополь на девятимесячные курсы морских летчиков-наблюдателей.
Никто из них никогда и не думал о полетах, и для них сие оказалось угнетающей неожиданностью. Попробовали задавать вопросы, выражать нежелание менять море на воздух, но им напомнили о военной дисциплине.
Словом, выдали предписание на руки, и через трое суток — тогда так ходили поезда — они оказались на месте.
Учиться на летнаба, хоть и морского, Вениамину Дмитриевичу Зенкову не хотелось. Поэтому, отнесясь к учению с полным равнодушием, он втайне надеялся, что его вскоре отчислят и вернут на флот. Но здесь Веню раскусили. Старается он на зачетном экзамене отвечать на двойку — ему ставят тройку…
А время шло, и надоело канючить, постепенно втянулся в дело.
Практику полетов "авиаторы поневоле", прибывшие с Балтики, проходили сперва на «авро», затем на МР-1 — поплавковом варианте известного в ту пору боевого разведчика Р-1, с мотором М-5 в четыреста лошадиных сил.
Биплан этот, имевший каркас из сосновых и ясеневых реек с полотняной обшивкой, был довольно строгим в пилотировании самолетом, с небольшим диапазоном скоростей, примерно от 90 до 170 километров в час. Морской же вариант этого самолета, снабженный вместо колес шасси двумя большими поплавками наподобие байдарок, имел максимальную скорость и того ниже.