Страница 15 из 53
Еще три — пять секунд, и самолет вышел прямо на них, лег на боевой курс. Молчанов сглотнул слюну и крикнул штурвальному:
— Эй, парень! Крути свое колесо живо, поворачивай носом к фашисту!
Штурвал завертелся, не стало видно ручек. Но мог ли восемнадцатитысячетонный корабль развернуться быстро? Нет, не мог. Молчанов это видел, чувствовал всем телом, ему захотелось помочь старому доброму пароходу своим плечом: "Ну же, служилый, пошевеливайся, выручай, браток! "
"Юнкерс" был уже метрах в четырехстах, когда Георгий, прислонив капитанский рупор к губам, крикнул через разбитое стекло:
— Огонь по Гитлеру! Крошите его, не зевайте!
В голосе Молчанова проскользнуло даже отчаянное озорство, словно бы бросающее вызов смерти. Сам же он уловил в сердце глубокую боль: "Вот она, смерть летит".
Пароход, однако, успел развернуться под три четверти к атакующему самолету, чуть спутав ему расчет. Конечно, помогли и бухающие с танков пушки: трассы снарядов, хоть и рассеялись огромным конусом, но все же нервировали фашиста. «Юнкерс» сбросил на этот раз единственную, но крупную бомбу. С трех десятков метров высоты она шлепнулась о воду и тут же взмыла в рикошете и где-то перед носом корабля скрылась из глаз. В тот же миг впереди взметнулся ужасающий столб воды. Море будто разверзлось гигантской пастью, и нос корабля на глазах Георгия повалился в нее. Зеленые потоки пучины рванулись на палубу, вздыбились вокруг. В чреве корабля болезненно застучали машины, вращая повисшие в воздухе винты. Корабль потерял управление, стал крениться, будто ввинчиваясь носом в бездну бушующей вокруг воды…
— Все! — прошептал Георгий. И в следующие секунды не поверил своим глазам.
Нос корабля стал выравниваться. Тут же воды помчались с палубы, приниженные, жалкие, словно чего-то испугавшись. Корабль выровнялся из крена и стал приподнимать нос. Еще секунды, и только что мелькнувшее виденье ада показалось сном. Заледеневшее было сердце забилось учащенно, залило грудь радостным теплом. Корабль шел, обретя управление, внизу мягко пульсировали машины, все стало так, как было до взрыва. Лишь торчащие кое-где зубья стекол в окнах рубки убеждали, что это был не сон.
Георгий огляделся: пулеметчиков не смыло. Танки на местах, и артиллеристы тоже. Вроде бы и повреждений в носу корабля нет. «Юнкерс» исчез неслышно. Конвойные эсминцы, дымя, торопятся навстречу. Молчанов обернулся:
— Я подержу штурвал, а ты смотайся вниз, узнай, что с капитаном.
Матрос бросился к трапу, застучал подковками башмаков по железным ступеням.
— Постой! — крикнул ему Георгий. Тот обернулся, — Слушай… А где же английские сигнальщики, что были там, на верхотуре, в «бочке»?
— Там! — показал вниз штурвальный.
— Ладно, сыпь!
Несколько минут Молчанов оставался в рубке один. Эсминцы из конвоя теперь уже были в полумиле. День, пятидесятиминутный день декабрьского Заполярья, склонился к сумеркам. Откуда ни возьмись, вдруг прогрохотали в небе четыре советских истребителя. Веселей стало. Появился бледный капитан, медленно поднимавшийся по ступеням.
— Что с вами, Аркадий Федорович?
— Сознание потерял, Георгий Павлович. — Капитан сумрачно огляделся, сдвинул ногой осколки стекол: — Ну что? Ушел?
— Докладываю: две бомбы в трюмах. Не исключено, замедленного действия. Надо поскорей извлекать их.
Капитан взялся за рупор, руки его будто налиты были свинцом. Да и весь он осунулся. И голос его прозвучал тихо:
— Старпом! Свистать всех наверх. Аврал. Обшарить корабль, отыскать бомбы. Обезвреживанием их будет руководить майор Молчанов. — И уже к Георгию: — Так ты того, Георгий Павлович, поосторожней с ними…
— С бомбами?
— Ага…
Одна из бомб — двухсоткилограммовая фугаска — покоилась в четвертом трюме среди бочек с высокооктановым бензином. Старпом уже распорядился, и люди энергично раздраивали трюмные люки. Дело спорилось; из трюма потянуло бензином, бомба изуродовала несколько бочек.
Вторую бомбу, поменьше, обнаружили в соседнем отсеке трюма.
Когда верхние ряды бочек с бензином вытащили на палубу, стало легче подобраться к фугаске. Георгий, склонившись к корпусу бомбы, нащупал резьбовой штифт, стопорящий взрыватель. Штифт, не успев вывернуться, очевидно, погнулся при рикошетировании бомбы о воду. Георгий крикнул боцману:
— Эта не взорвется! Давайте сюда брезент, накатим ее, и айда наверх!
Через пять минут бомба уже была на палубе. К этому времени подобрались и ко второй, что поменьше. Но беды она могла наделать много, не откажи в ней тем же удивительным образом взрыватель. Даже корпус у этой бомбы не выдержал удара, раскололся, и из него частично высыпалась взрывчатка, а взрыватель «устоял».
Собрав все на брезент, матросы вытянули и эту «штуковину» на палубу.
Возню людей на «Декабристе» заметили английские моряки на эсминцах: конвой уже совсем сблизился с пароходом. На одном из миноносцев замелькали флажки сигнальщиков.
— Запрашивают: чем это мы так усердно занимаемся? — расшифровал старпом.
Георгий усмехнулся:
— Просигнальте им: "Занимаемся физкультурой!" Между тем на «Декабристе» сняли поручни и подтащили бомбы на брезентах к самому краю, и обе бомбы плюхнулись в воду и пошли на дно.
Вот когда на корабле облегченно вздохнули, шумно стали поздравлять друг друга. Теперь можно было и посмеяться над случившимся, над тем, кто как вел себя в трудную минуту. Но галдеж тут же прервался, едва громовой голос боцмана, наводившего порядок, возвестил:
— Сюда, скорее! Здесь еще одна!
Что и говорить, с лиц мигом слетели улыбки.
Среди канатных бухт валялся оторванный стабилизатор от бомбы, сильно помятый, со свастикой на боку. Самой бомбы нигде не было: оставив вмятину на палубе, она свалилась за борт… тоже не взорвавшись.
— Кто же из нас здесь родился в рубашке? А таковой, хлопцы, есть, ручаюсь! — оглядел всех Георгий.
С мостика донесся голос капитана:
— С конвоя передали, чтобы невзорвавшиеся бомбы на корабле не трогали до прихода в порт Мурманск.
— Усе, с ними усе! — рассмеялся боцман. Прибывший затем на катере лоцман провел корабль в бухту порта. В 16 часов 20 декабря 1941 года пароход «Декабрист» бросил якорь на рейде родного Мурманска. Все затемнено: и город, и порт, и корабли. И только в зарницах отдаленной артиллерийской стрельбы нет-нет да и появляются черные контуры портальных кранов, труб и мачт. В наступившей после грохота якорных цепей тишине кто-то звонко пропел:
Мамонька моя, Родина,
Фронтовая моя полоса,
Я вгрызаюсь в твои складки мерзлые,
И бушлатик не греет плеча…
В воскресенье 22 июня, в первый день войны, штурман Константин Иконников, разминаясь перед обедом, крутил на турнике «солнце», и ему улыбалось жаркое таежное солнце. И вдруг в час дня по забайкальскому времени тишину дремотного аэродрома прорезал сигнал тревоги и люди бросились к самолетам. Торопливо принялись расчехлять моторы, прокручивать винты, подвешивать бомбы, ничего пока не понимая. Думали — нападение с востока. Но комиссар объявил, что война пришла вовсе не с той стороны, с какой ее здесь привыкли ждать.
Через четыре дня дальнебомбардировочный полк в тесном строю из семидесяти двух самолетов ДБ-За[6] вылетел на запад. Настроение у летчиков было боевое. Почему-то каждому казалось, что все это ненадолго; направят их сразу на Берлин, а там и войне конец. Парни шутили, намереваясь при случае профланировать по Унтер ден Линден.
Когда пролетали над любимым Байкалом, вспомнили поверье: если пролетаешь над Байкалом, брось в него серебряную монету, — тогда ты вернешься сюда, в эти края, тебя не постигнет беда. И вот командир полка покачал крыльями, у всех машин приоткрылся верхний люк, высунулась рука, и за борт посыпались мелкие деньги. Засверкали, запестрели, оседая к водам Байкала, исчезая из виду.
6
ДБ — дальний бомбардировщик