Страница 5 из 38
— Федор, ты чего? — деланно-строго спросил Ефремов сына.
— Мгм-м-м, — мычал Федька.
— Зубки у отрока заболели, — услужливо объяснил поп Иона. — Я полагаю, отпустить его надо. Какой уж с него, болящего, спрос...
— А это как Иван Михайлович... — сказал Ефремов.
Иван Михайлович поглядел на Федьку. Он хорошо понял, что эта комедия придумана заранее, но тем не менее согласился:
— Ефремов, можешь идти домой. Завтра придешь ко мне, я тебя одного проэкзаменую.
Согнувшись в три погибели, скосив лицо, Федька с прежалостным видом потащился из класса. Ребята разочарованно смотрели ему вслед. Они страшно жалели, что хитрый Федька улизнул от позорного провала на экзамене.
— Ну, кажись, все! — закряхтел, подымаясь, Ефремов. — Милости прошу ко мне, закусить чем бог послал! А насчет Федьки вы, Иван Михайлович, не сумлевайтесь. Счет он лучше меня знает, особливо денежный. И молитвы тоже в памяти содержит, — обратился он к Ионе. — Сами видите, батюшка, ни одной службы не пропускает. Рощу в страхе божием!
— У него с русским языком плохо. Ошибок много делает, — резко сказал Иван Михайлович.
Ефремов похлопал учителя по плечу:
— Э-э, милый! Ему словесность и ни к чему — один он наследник мой! Это вам словесность хлеба кусок зарабатывает...
Вот теперь ребята заметили и солнечных зайчиков, прыгающих по стенам, и веселую синеву неба, льющуюся в окна. Шумной толпой, размахивая сумками, они ринулись на улицу.
— Анчутки, пра слово, анчутки! Чуть с ног не сшибли! — ласково заворчала тетя Поля, которую вместе с ее колокольчиком прижали к стене.
Опередив товарищей, Вася мчался домой. Надо было скорей рассказать деду и матери, что он выдержал экзамен и перешел — шутка сказать! — во второй класс.
Подбегая к дому, он увидел выходящего со двора Тимошкиного отца — дядю Гаврилу.
— Дядя Гаврила, мы с Тимошей во второй класс перешли!
Дядя Гаврила подошел к Васе и погладил его по голове.
— Васятка, беги на берег скорей, там деда Степана ищут... утоп он.
— Он... чего? — Вася уцепился за ремень дяди Гаврилы.
— Утоп, говорю, — тихо и строго повторил тот.
— Неправда-а! — тоненьким «голосом закричал Вася и, спотыкаясь, побежал на берег. — Неправда-а!.. — еще раз крикнул он и задохнулся.
«Врет дядя Гаврила. Дедушка лучше всех плавал! Дедушка, деда...» — шептал Вася, подбегая к шумящей на берегу толпе.
На куче мокрых мешков с пшеницей стоял купец Тихомиров. Красное лицо его кривилось от слез. Он прижимал к груди шапку и рыдающим голосом взывал:
— Православные, не дайте пропасть добру! Не постою за деньгами! Християне, пособите!
— Сам лезь! — угрюмо гудели грузчики.
— Пузо толстое, не утонешь! — визгливо подхватили бабы. — Один уж из-за твоей мошны рыб кормит!
— Где дедушка? — спросил Вася у какого-то мужика. Тот махнул рукой на Волгу. На середине реки медленно кружила лодка. В ней Вася разглядел братьев Мишу и Андрюшу. Они опускали и подымали длинный багор.
— Вон лодка, лодка Степанова вынырнула! — вскрикнул кто-то.
Вася увидел, как к берегу подносило волной перевернутую вверх днищем дедушкину лодку. Мужики сняли шапки, бабы закрестились, словно это была не лодка, а жуткий просмоленный гроб.
— Вася, я тут, — тихо сказал подошедший Тимоша. — Ты, Вась, сядь. Давай рядом сядем, я тебя накрою, а то ты трясешься... — Рука друга крепко обняла Васю и заботливо натянула на него полу своей кацавейки.
Дедова лодка уткнулась носом в песок и замерла.
— Вась, ты поплачь! Ей-богу, полегчает... я уже знаю...
Вася молчал. Он с трудом понимал доносившиеся до него обрывки фраз.
— Течь в ней, а загрузили и не посмотрели.
— Буксир-то, как увидел, что баржа набок заваливается, тросы обрубил и был таков.
— Боялся, как бы его не затянуло.
— Никто не хотел на лодках к ней подойти. Тихомиров златые горы сулил, вот Чапай и польстился!
— Зачем врешь? Ну зачем врешь? Ты слыхал, чего он говорил-то?
— Не-е...
— Он Тихомирову прямо в глаза сказал: «Не твое добро спасать еду, а мужицкий труд!» И поехал. Первый раз пофартило ему, мешков десять сгрузил с баржи в свою лодку. А во второй раз, только подгреб, а баржа ушла на дно и его с собой затянула.
— Ни разочку и не вынырнул. Видно, на самое дно попал...
Тонкий месяц явственно обозначился на вечернем небе, когда нашли деда.
Сняв шапки, люди обступили распростертое на песке могучее тело старого Чапая.
— Богатырь был!
— А смерти-то не все ли равно — богатырь али калечный какой? С ней ведь драться не будешь...
Андрей, стуча зубами, торопливо одевался. Он нырял за дедом.
— А где Катерина? — спросил кто-то.
— В городе. У отца в больнице, — ответил Михаил. И в это время над берегом пронесся отчаянный крик. Вася увидел бегущую мать. Народ расступился, ослабевшие ноги Катерины подкосились, и она, заголосив, рухнула на грудь деда Степана.
— Тятя, тятенька! Свекор-батюшка! На кого ж ты нас покинул, касатик наш? Не слыхивала я от тебя плохого слова, родимый мой! Оставил ты внучаток своих... Пошто, не сказамшись, собрался в дальний путь-дороженьку?..
Вася кинулся к матери. Катерина судорожно прижала к себе худенькое, трясущееся тело мальчика.
— О-ох, Васенька! Нету у нас дедушки...
Что-то холодное, сдавливающее Васину грудь, отошло, откатилось, и он отчаянно закричал:
— Ой, дедушка! Деда милый, ты зачем утоп?!
Тихомиров похоронил деда за свои счет. На могиле он сказал:
— Ежели на моей работе с человеком несчастье приключилось, должон я свой христианский долг выполнить? Должон. Глядите, люди, как благолепно раба божия Степана погребаем. С певчими...
Тихомиров сделал земной поклон могиле:
— Прости меня, грешного, Степан, а только не виновен я в твоей смерти. Без воли господней, сказано в писании, ни один волос не упадет с главы человека. Значит, так богу было угодно, все в его власти...
Народ молча слушал чванящегося купца. Многие знали то, пего не договаривал Тихомиров. Давая деньги на похороны, он оговорил, что Михаил и Андрей должны отработать ему этот долг.
...Засуха глотала пожелтевшие побеги на растрескавшейся от жары земле. Люди, выбившись из сил, таскали на свои огороды воду, которая высыхала, не успевая пропитать землю. Ребятишки бродили по лугам, набивая животы кислым вялым щавелем, или вертелись у лабазов, как воробьи, подбирая с «пыльной земли золотистые тяжелые зерна пшеницы. В лучах неистового солнца, сжигающего все своим знойным дыханием, на Поволжье шел голод.
— Слышь, мать, — облупливая вареную картошку, сказал Михаил: — В Царицыне, говорят, с голодухи мор начался...
Мать уронила высохшие руки на колени:
— У нас тоже картошки осталось раза на четыре... Занять не у кого, у всех она к концу подошла.
В дверь сильно постучали, и тут же в избу ввалился незваный гость — купец Тихомиров. Мать испуганно ойкнула.
— С радостью, с радостью пришел, не бойсь! — успокоил он и, перекрестясь, опустился на широкую лавку. Заплывшие глазки зашарили по избе и остановились на картошке, рассыпанной по столу.
— Ужинаете? Ну, хлеб да соль!
— Про хлеб-то мы давно забыли, — огрызнулся Андрей. — А что солоно живем, это верно. Солоней некуда.
Тихомиров ухватил себя за бороду.
— Знаю, знаю, что без кормильца остались, потому и пришел. Вот, парни, дело какое... Не хотел я при народе об нем с вами толковать. Старые мои рабочие могли на меня в обиде быть. Дело-то денежное, сразу вы поправиться сможете. А я так рассудил — дед Степан утоп, мое добро спасаючи, — значит, должон я вам сочувствовать... Баржу с хлебом в Царицын поведете! Согласны?
— Нет, нет, не надо! — побелев, вскрикнула мать. — Боюсь я: свекор утоп... не ровен час...
— Молчи, мать! — перебил Михаил. — Благодарствуем. Мы с братом согласны. А как расчет будет? Нам бы хоть часть вперед получить.