Вася Чапаев

Чистое, чистое небо смотрело на него синими Настиными глазами.

— Настя! Настюша... хорошая. Настенька! — твердил Вася, изумляясь новому смыслу, заключенному в обычных знакомых словах.

...Темнота застала приятелей по дороге в Быковку. В лугах натужно кряхтел коростель, мучаясь бессонницей. «Спать пора! Спать пора!» — уговаривала его перепелка. В низине балагурили лягушки, умильно величая друг дружку: «Кум-кума! Кум-кума!»

Ночь покрыла луга голубым серебром. От голубых кустов па голубой траве лежали черные тени. И так прекрасен был земной покой, что звезды отрывались от черного неба и бросались вниз на теплую, живую, пахнущую травами землю.

Друзья шлепали по голубой дороге, вздымая голубую пыль. Даже Васяте не хотелось говорить. И Вася был рад, что ему никто не мешает забираться все дальше и дальше в цветущие заросли первой любви.

«Настя... милая, хорошая Настенька!» — казалось, слова эти стали такими живыми, осязаемыми, что их можно было собрать в букет.

Вдруг издалека донесся жалобный плач. Васята остановился.

— Слышишь? Воет кто-то.

— Ухач, больше некому.

— Ты что? Какой тебе в лугах ухач? — испуганно возразил Вася. — Не, это не ухач...

— Ой-вой-вой-вой! Оёй-вой-вой-вой, — отчетливо выговаривал плачущий голосок.

— Чур меня! — перекрестился Васята.

— Оей-ей-вов-вой! — раздалось совсем близко, и ребята увидели движущееся им навстречу маленькое сгорбленное существо.

— Аминь, аминь, рассыпься! — не своим голосом заорал Васята.

— Сам ты аминь, дурак большенный! — возмутилось существо.

— Енька! — ахнули ребята. — Енька, ты?

— Конечно, я...

Это и впрямь была Енька. Под заплывшим глазом темнел здоровенный синяк. Через рваный рукав виднелось худенькое плечо в темно-красных кровоподтеках.

— Кто тебя? Чего ревешь?

— Волки.

— Они что, кинулись на тебя, что ли? Где волки?

— Нету. А я их боюсь, вот иду и кричу...

— А дралась с кем?

— С хозяйкой, с теткой Васеной. Только я не дралась, она одна дралась. Сколько в няньках я жила, а такой злющей хозяйки ни разу не видала... Ох, устали мои ноженьки, — по-бабьи охнула Енька и уселась посередине дороги. — Вы не уходите, я посижу, отдохну. До Балакова еще долго?

Вася сел рядом с девочкой.

— И мы с тобой посидим. За что же она тебя так отколотила?

Енька нагнулась, внимательно разглядывая придорожную траву.

— Подорожничка бы найти. Уж очень болит, — пожаловалась она, прикладывая к запухшему глазу грязную ручонку.

Васята порылся в карманах.

— На, приложи, тоже оттягивает, — подал он медный пятак с дыркой. — Сегодня на улице нашел, только не берут его нигде, говорят — дырявый.

Енька приложила монету и улыбнулась.

— Правда, хорошо! Холодненький он. А отколотила меня тетка Васена за то, что я щи проспала, убегли они... весь чугун убег.

Еньку отдали в няньки в деревню Натальино, к богатой бабе Васене. Девочка нянчила толстого годовалого мальчишку, который орал день и ночь как резаный. Но злой и жадной бабе все казалось, что девчонка даром ест хлеб, и она взвалила на Еньку домашнюю работу. Если, убирая посуду, Енька звякала чашкой, хозяйка стукала ее костяшками пальцев по голове и орала: «Руки у тебя не тем концом воткнуты, что ли, дармоедка!»

А сегодня тетка Васена с хозяином пошли в церковь и приказали Еньке затопить печь и сварить щи. Енька поставила в печку чугун и сама не заметила, как заснула на полу перед печкой.

— Щи-то и убегли. Хозяйка пришла, а я все сплю. Она схватила ухват, да и давай бить. Я тут сразу проснулась, как вскочу и бежать, а она меня за косы и головой об пол... Хозяин пришел и отнял меня у нее. Я под крыльцо залезла и не отзывалась. А как стемнело, вылезла и побежала домой.

— А тебя дома не заругают, что ты убежала? — спросил Васята.

— Нет. Мама никогда не ругает, только плакать будет и, наверно, велит обратно идти. — Енька прерывисто вздохнула. — А я... я тогда пойду и утоплюсь!

— Ты что, одурела? — вскочил Вася.

— Ну да, одурела... — согласилась Енька. — Все по голове, да по голове...

Вася взял Еньку за руку и заставил подняться.

— Никуда я тебя сейчас не пущу, — решительно сказал он. — С нами пойдешь, а завтра, может, кто из деревенских пойдет в Балаково — и ты с ними.

Енька просияла и уцепилась за Васину руку.

Только ко вторым петухам дети пришли в Быковку. На сеновале Енька свернулась клубочком под Васиным боком и мгновенно заснула.

Утром, когда ребята появились в избе, Иван Степанович долго рассматривал Еньку и наконец хмыкнул:

— Ну, девка, не приведи бог такой портрет ночью встретить!

Енька прикрыла синяк и обиженно глянула здоровым глазом.

Узнав печальную историю девочки, Иван Степанович нахмурился.

— За сколько не тебя мамка подрядила в няньки-то?

— За четыре рубля и рубаху нательную. И до Покрова жить.

— А сколько ты прожила у хозяйки?

— С великого поста.

— Знаю я эту Васену! — вмешалась бабка Арина. — Из нашей деревни она, только выдана в Натальино. И в девках лютой змеей шипела... Из своих парней никто ее брать не желал. Осталась бы вековухой, да нашелся, вишь, человек... на красоту польстился. Ты, милая, не горюй! Поживи у меня покамест... Ты меня слушай: бабка Арина отродясь попусту не говорила. Не печалься. Как еще все хорошо-то будет!

— А я псе ж этого так не оставлю, схожу в Натальино к твоей хозяйке, — сердито сказал Иван Степанович. — И стребую с нее, сколько ты у нее зажила...

Обласканная Енька не знала, чем только услужить своим спасителям. Проводив плотников на работу, она, прибрав со стола, схватилась мыть окошки, потом принялась за полы. Металась по избенке, то и дело наталкиваясь на бабку, пока та не взмолилась:

— Девонька, Христом-Богом прошу, посиди чуток. У меня от тебя аж в голове кружение и в глазах рябит.

Но остановить Еньку было невозможно.

— Я тогда пойду у коровки уберу! Ладно? Знаешь, бабушка, какую приборочку сделаю? — И, взвизгнув от полноты чувств, Енька выскочила вон.

Иван Степанович сдержал свое слово и в первое воскресенье отправился к Енькиной хозяйке, в Натальино.

Енька места себе не находила. Ну как тетка Васена за ней придет? Но Иван Степанович вернулся один.

— Вот тебе твои зажитые, — подал он Еньке два рубля и покачал головой. — Ну и зелье же твоя тетка Васена. Яд лютый, а не баба. И как ты, девонька, с эстолько у нее прожила?

Через несколько дней бабка Арина пристроила Еньку к молодой вдове, доброй спокойной женщине, нянчить сынишку. Тетка Лизавета так обласкала Еньку, что та, истосковавшаяся по материнской ласке, долго плакала, уткнувшись в колени новой хозяйке. Лизавета гладила девочку по голове и приговаривала:

— Поплачь, поплачь напоследок. Больше не придется. Сейчас пойдем домой, головку тебе вымою. Будешь с Ванюшкой моим играться. У нас на задах хорошо! Березыньки шумят... Девочек соседских много, подружек заведешь.

Енька подняла глаза и озабоченно нахмурилась:

— Нет, тетенька Лизавета, когда Ванюшка спать будет, я тебе по хозяйству помогать стану. Трудно ведь одной тебе с хозяйством управляться... Я, что ль, не понимаю!

Дом был готов. Никодим рассчитался хорошо, без обмана. Довольные плотники отправились восвояси. Бабка Арина провожала их до околицы, поминутно вытирая углом головного платка слезящиеся глаза. Крестя Васю на прощанье, она робко попросила:

— Забеги когда-нибудь старуху проведать, а?.,

— Принимай, хозяйка, работников! — весело забасил отец, входя в свою избу.

— Ба-а-тюшки! — обрадовалась мать. — Пришли, родимые! Умойтеся, я воды горячей наготовила. Переменитесь в чистенькое. Со вторника каждый день чугун воды ставлю: вот, думаю, сейчас мои заявятся. Уж как мы с Гришанькой соскучали по вас!

— Пущай Гришка в лавку слетает, — приказал отец, выкладывая на стол деньги.