Избранное

— Тот, кто хочет стать крупным, — сказал Рыжий.

— Браво, товарищ. Вот что значит здравый народный смысл. И в школу ходить не надо. Это, пожалуй, почище, чем лекция по политэкономии. Мелкий буржуа по самой своей сути гибрид. Он с равным успехом может оказаться и по одну, и по другую сторону баррикады, с народом или с его эксплуататорами. Спрашивается, што дьелат?

— Это еще что такое? — спросил Рыжий.

— Это Ленин, всем известно.

— А мне — нет, — сказал Рыжий, — я никогда не ходил в школу.

— Это значит: что делать.

— Вот именно…

— Все очень просто. На этой стадии тактического союза с мелким буржуа надо подтолкнуть его в нужную сторону.

— Каким же образом? — спросил Мурад.

— Наипростейшим. Власти произносят революционную речь. Надо поймать их на слове, заставить довести до логического конца те принципы, о которых было заявлено во всеуслышание. Что же произойдет? Одно из двух: мелкий буржуа, предержащий власть, может сыграть нам на руку или поломать игру. Но в обоих случаях мы в выигрыше.

— Если он будет проводить вашу политику — согласен, но, если, как ты говоришь, он поломает ее, я не очень хорошо представляю себе…

— Первая гипотеза: власть проводит предложенную нами политику и тем самым готовит нам работу, расчищает почву для великого дня.

— Ибо в любом случае великий день настанет?

— Нам хотелось бы избежать его, но опыт показывает, что ни один класс никогда не расстается с властью, если его к этому не принуждают. Насилие — это, можно сказать, повивальная бабка истории. Вторая гипотеза: власть устанавливает режим, противоречащий истинным интересам народа.

— Кто же определяет эти интересы? — спросил Мурад.

— Вопрос вполне уместный, но я отвечу на него потом. В случае осуществления второй гипотезы ловушка захлопывается.

— Что же это означает?

— А вот что. Мы призываем народ удостовериться в том, что договор нарушен, и встать на защиту своих законных прав.

— Иди, я тебя поцелую, — сказал Рыжий.

Шатаясь, он встал и, наткнувшись на пса, едва успел уцепиться за край стола. Безработица помог ему устоять, Балтазар принес еще виски.

— Вот это, я понимаю, ученье, — сказал Рыжий.

Он попытался присвистнуть, но у него ничего не получилось.

— Нет, товарищ, это диалектика, — возразил Мурад.

— А как же народ?.. Вы полагаете, достаточно нажать на кнопку? — спросил Камель.

— Об этом не беспокойся, способ есть. Он применялся в других местах, причем в условиях куда более трудных, и всегда с успехом. К тому же народ знает, в чем его интерес.

— Я сейчас вернусь, — сказал Мурад, поднимаясь.

— Мне представляется, что существует третья гипотеза, — заметил Камель.

— Какая?

— Когда власть продолжает проводить по-настоящему социалистическую политику.

— Это чисто умозрительный, немыслимый вариант, голая теория и школярство. В действительности же мелкий буржуа, как бы далеко он ни зашел, не в силах переступить определенной черты, так как в противном случае ему придется отречься от самого себя. Вот тут-то и наступает момент для нашего вмешательства.

Рыжий даже присвистнул от восхищения. Мортед склонился к нему:

— Понимаешь, товарищ? Это тебе не какой-нибудь там мутный популизм, это диалектика. Мы хотим сделать народ счастливым, но по-настоящему. Вот почему мы трудимся во имя того, чтобы создать бесклассовое общество.

— Если понадобится, то и с помощью пинка под зад, — сказал Рашид.

Вернувшийся Мурад увидел, как Рыжий скорчился от смеха на своем стуле:

— Ха-ха! Пинком под зад…

— Ну что? — спросил Камель.

— Звонил, никого не застал — ни Сержа, ни Амалии. У Буалема нет телефона.

— Буалем все равно ни за что не решится прийти в этот гибельный притон.

Не успел Камель сказать это, как в дверях появилась маленькая, угловатая фигура Буалема, разодетого как на праздник. Со смущенным и в то же время вызывающим видом он пересек зал, стараясь держаться поближе к стенке. Подойдя к ним, он не мог скрыть своего разочарования:

— А где остальные?

— Мы ждем их, — сказал Камель.

Мурад запихивал в пасть псу жареные сардинки.

— Теперь он от тебя не отстанет, — сказал Камель, — будет ждать тебя на аэродроме в Орли — доберется туда раньше тебя.

Балтазар набросился на пса, стегая его салфеткой: «Вон!»

— Оставь его, — сказал Мурад, — он ничего плохого не сделает.

— Это запрещено. По правилам…

— Плевать нам на правила, — прервал его Рыжий.

Пес спрятался под столом, пристроившись у ног смуглого молодого человека.

— Ты ему понравился, — заметил Рыжий, потом повернулся к Мортеду:

— У тебя не найдется случайно работы для моего друга? Его зовут Безработица… потому что у него нет работы.

— Не может найти?

— Он ищет, но это вовсе не значит, что он хочет найти.

Рыжий засмеялся:

— Вообще-то Безработица вроде меня… Не очень любит работать. Но если подвернется хорошая работенка…

Пес встал.

— Лежать, Пабло, — приказал Мурад.

— Его зовут Пабло?

— Да.

— Какое смешное имя. Почему ты его так зовешь?

— Не знаю, морда у него такая, подходящая. Правда, Пабло?

Пес уставился на него своими влажными глазами и втянул живот. Рыжий погладил его против шерсти:

— Что, Пабло, надоела собачья жизнь, а?

И снова засмеялся:

— Пинком под зад…

— Совсем пьяный, — молвила Суад.

— Тебя к телефону, — сказал Балтазар, наклоняясь к Мураду.

Звонила Амалия.

— Это ты, Мурад? Я боялась, что не найду тебя. Прошу извинить нас с Сержем за сегодняшний вечер. Нам надо было просмотреть массу всяких записей и кое-что уточнить. Завтра весь день мне придется бегать по присутственным местам, но вечером я свободна.

Она подождала немного. Мурад молчал.

— Надеюсь, ты не забыл про Зеральду? Заезжай за мной в отель. Я буду ждать тебя начиная с девяти часов, хорошо?

На другой день, проснувшись, Мурад чувствовал себя отдохнувшим. Лихорадка отпустила его, и он спал всю ночь.

То был его последний день в Алжире.

Свой последний день он проведет на улицах города. Это будет его последнее свидание.

— Вам звонила дама, — сказал консьерж, когда Мурад проходил мимо его каморки, — европейка. Я не хотел вас беспокоить. Она просила напомнить вам про Зеральду. Ах, чуть было не забыл вам сказать: похороны завтра.

— Завтра я улетаю рано утром, — сказал Мурад.

— Он был в моем возрасте.

— Ну ты-то старой закалки, — сказал Мурад, — ты всех нас переживешь.

— Вы хотите успокоить меня. Но я-то знаю, что смерть — это как билетная касса в кино. Люди стоят в очереди, и ты вместе с ними. Очередь двигается, глядишь, и твой черед подходит, а потом наступает момент, когда сам ты оказываешься у кассы. Готов к представлению.

На улице лил дождь. Повезло, подумал Мурад. У Алжира под дождем печальный вид, он для этого не создан. Мураду больше было по душе сохранить о нем такое безрадостное воспоминание, ибо, кто знает, не настанет ли спустя годы, которые ему предстоит провести под серыми небесами, еще более сумрачный день, чем другие, и не застанет ли его врасплох? А он не будет к этому готов. Его ждут тоска, страх, стыд, а в недалеком будущем и старость, а старики в тех краях никому не нужны, кроме смерти.

У подъезда нищий уже ел горячий суп, который он налил в солдатский котелок; мяса было много, и свободной рукой он бросал кости Пабло, который ловил их на лету. Увечье у него, конечно, поддельное: за то время, что не менялась повязка, рука уже должна была либо зажить, либо сгнить.

Нищий притягивал к себе Мурада. Он жил здесь уже много месяцев со своей перевязанной рукой и собакой. Если Мурад возвращался поздно вечером, он натыкался на неподвижное тело, лежащее прямо на мостовой; если выходил рано утром, его встречал холодный, чуть ли не ненавидящий взгляд нищего, его враждебное молчание. Смена времен года, войны, свадьбы, шумные процессии которых, утопающие в цветах, проплывали мимо него в конце каждой недели, сопровождаемые торжествующими криками женщин и автомобильными гудками, смерти — все это не вызывало у нищего ни малейшего интереса.