Страница 117 из 137
— Симоне, эти господа прибыли из Алжира. Мы как раз говорили о вашем уроке по Элюару.
— Это был не урок по Элюару, а просто урок грамматики. Я хотел привести пример.
— И что же?
— Я взял Элюара, потому что люблю его. И начал читать. В классе было шумно, как обычно. Видите ли, с ребятишками всегда так… Но скоро я почувствовал: что-то случилось. Полнейшая тишина — при нормальных обстоятельствах такого не бывает. Я поднял голову. Весь класс смотрел на меня, как будто ждал чего-то. Я не мог понять, в чем дело, и продолжал читать, немного запинаясь. До конца я так и не дошел: услышал, как кто-то всхлипнул — раз, другой. Под конец всхлипывания стали доноситься со всех сторон. Я опять поднял голову. Плакала половина класса. Я пробовал читать дальше, но не смог… В этот момент зазвенел звонок. Я очень обрадовался и сразу ушел.
— Вы не спрашивали их, почему они плачут?
— Нет… Мне было как-то стыдно.
— Стыдно? Почему?
— У меня было такое ощущение, будто я жульничаю. Конечно, я люблю элюаровскую «Свободу», прекрасная вещь, но, в конце концов, это же литература, не более того, по крайней мере для меня. А для них — так мне показалось — это не было литературой. Не знаю, понятно ли я говорю.
— Очень понятно, — сказала Амалия.
Мурад попытался коротко объяснить учителю:
— У нас с европейцами разные понятия о свободе. Наше основывается на аллахе, а у европейцев — ни на чем. Свобода — это прекрасно, но человек — существо несовершенное. И если его не поставить в определенные рамки, не заставить следовать определенным правилам, он готов поддаться пороку, насилию, всякого рода извращениям.
— Свобода на Западе, — сказал Буалем, — это анархия, это свобода шакалов в лесу.
— Или свобода шоферов на дорогах, — со смехом добавил учитель.
Буалем снова повернулся к Ахитагелю:
— А тебе не хочется стать санитаром, почтальоном, секретарем мэрии, преподавателем, как твой учитель? Жандармом быть не хочешь?
На этот раз ответ последовал незамедлительно, четкий и ясный:
— Кала!
— Что он сказал? — спросил Буалем.
— Он сказал: нет, — ответил Мурад. — На языке туарегов «кала» означает нет.
— А почему? — спросил Буалем.
Голос Ахитагеля стал хриплым, ответ прозвучал коротко:
— Кала, жандармом — нет.
— Но почему? Почему? Жандарм — это власть.
Тут вмешался подросток с лихорадочно блестевшими глазами:
— Из-за матери.
— Его мать не хочет, чтобы он стал жандармом?
— Ахитагель из племени ифорас.
— Ну и что? Разве нельзя быть жандармом, если ты ифорас?
— Нет.
— Почему же?
— Ахитагель из Мали.
— Ты что-то путаешь, — сказал Буалем. — Разве он не может быть жандармом в Мали?
— Нет.
— Тогда скажи, почему? — спросила Амалия.
— Из-за жандармов Ахитагель и пришел сюда. Рассказывай, Ахитагель.
Ахитагель смотрел в сторону Буалема, но, казалось, не видел его.
— Так вот, — начал подросток, — когда жандармы пришли в палатку Ахитагеля, он очень испугался, потому что там были только его мать, его старший брат и он сам.
— А его отец? — спросил Буалем.
— Отец? Скажи, где был твой отец, Ахитагель.
Но Ахитагель, казалось, ничего не слышал.
— Его отец ушел в горы вместе с другими мужчинами, они взяли ружья и копья.
— Наконец-то! — воскликнул Буалем. — А что он там делал в горах, отец Ахитагеля, со своим ружьем и копьем?
— Воевал, как все другие мужчины. Расскажи ты им, Ахитагель.
Ахитагель с трудом оторвал взгляд от окна и, не останавливаясь, стал рассказывать ровным голосом.
Жандармы, оказывается, пришли спросить, где его отец. Мать Ахитагеля сказала, что она ничего не знает. Тогда один из жандармов ударил ее плетью. Плеть упала на землю. Жандарм взглядом приказал старшему брату поднять ее. Старший брат посмотрел жандарму в глаза и с улыбкой сказал: «Подбери!» Бригадир обезумел от ярости. Он опрокинул мать и ударил ее сапогом — раз, другой, потом стал бить без разбора, приговаривая: «Это ты, это ты воспитала его таким!» Затем швырнул старшего брата к стенке. Брат упал, даже не вскрикнув. Он был мертв, а глаза оставались открытыми. Бригадир рявкнул: «Закрыть!» Жандарм, который был с ним, усмехнулся: «С тем, что у него в кишках, он и так закрылся — навеки!» — «Я говорю о глазах». — «Теперь это не страшно, они уже никогда ничего не увидят». — «Посмотри, даже мертвый он глядит на нас с презрением». — И бригадир ткнул штыком в один глаз: «Вот так, а теперь презирай, если можешь».
— Это варвары, — сказал учитель, — кроме спеси и бунта, от них нечего ждать.
Амалия склонилась к Ахитагелю и провела рукой по его взъерошенным волосам.
— Ахитагель, если бы у тебя был хороший грузовик, что бы ты сделал?
Он взглянул на нее с жадностью, словно ждал, что она сей же миг выдаст ему грузовик. Губы его приоткрылись, глаза заблестели, и Ахитагель улыбнулся: это была первая улыбка, которую они увидели в классе.
— Я съездил бы повидаться с матерью.
— Ты — понятно, ну а другие, почему все вы хотите стать шоферами?
— Потому что тогда ты свободен.
— Хорошо, — сказал учитель, — вы свободны, можете идти.
Буалем с учителем направились во двор, за ними — весь класс. Мурад вышел последним вслед за Амалией.
— Что с тобой?
— Не знаю, ощущение такое, будто я задыхаюсь.
— Это от усталости.
— Хорошо бы, если так… Ты думаешь, их найдут?
— Кого?
— Двух ребятишек.
— Конечно. Они знают пустыню.
Ему показалось, что Амалия уловила ложь в его словах.
— Вечно одно и то же.
— Что именно? — спросил Мурад.
— Сколько бы мы ни ломали себе голову, выдумка куда беднее действительности.
— Ты хочешь сказать, что…
— Я хочу сказать, что твой переход через пустыню, тот самый, который ты сочинил для своей газеты, по сравнению со всем этим — благостная камерная музыка.
— Что же ты в таком случае скажешь, когда увидишь Ба Салема?
— Кто это?
— Один друг из Тимимуна.
— Чем он занимается?
— Возделывает свой сад.
— Вряд ли это может быть хуже, чем история с матерью Ахитагеля.
— Не знаю. Тут совсем другое.
— Ты не хочешь рассказать заранее? Возможно, это смягчит удар.
Они отгребли с поверхности горячий песок, чтобы найти в глубине слой попрохладнее, и легли.
У Ба Салема был сад по соседству с пальмовой рощей Тимимуна. Под пальмами он выращивал помидоры, перец, а на берегу оросительных каналов — бороздки ячменя. Но больше всего он гордился подсолнухами, которые привез из Орана много лет назад. Другие садоводы спрашивали его: «Какой от них прок?» Ба Салем не мог им ответить, что никакого, зато часами любовался, как они вращаются на своем стебле вслед за солнцем.
Водился за Ба Салемом еще один грех — любовь к ахеллилю[110]. Саду он отводил ровно столько времени, сколько требовалось, то есть от зари до заката солнца. Но ночами, а часто, бывало, и днями, когда случался праздник или же встречались приятели (а у Ба Салема их так много, что можно подумать, будто в Гураре живут одни только приятели Ба Салема), он уходил петь на ахеллили, которые длились иногда по нескольку ночей. Ахеллиль — все равно что подсолнухи: проку от него — никакого, но Ба Салем не мог жить без него, и если он вернулся из Орана, то только потому, что в Оране не было ахеллилей.
Его жена и дети редко ели досыта, но ведь это был общий удел, и все-таки они гордились им, потому что на многие километры вокруг, от Тимимуна до затерянного в дюнах селения Гурара, ахеллиль не был воистину ахеллилем, если Ба Салем не возглавлял хор.
Его любили, но, надо сказать, и побаивались, потому что никогда не знали, чего от него ждать, какое употребление найдет он несметному множеству пословиц, поговорок, присловий и стихов, которые умудрялся держать в голове, — утешительное и доброе, что чаще всего и бывало, или же, как иногда случалось, злое. Женщины издалека узнают его долговязую фигуру и молят аллаха, чтобы Ба Салем оказался в добром расположении духа. Ибо порой стоит ему увидеть одну из них, как он тут же выдает какую-нибудь пословицу и, не дожидаясь ответа, уходит. Женщина, оставшись одна, плачет, потом набрасывает на голову свое голубое покрывало и рыщет по всему селению в поисках противоядия. У мужчин и женщин, особенно у таких искусных, как, например, Белькир или Мерием, она выспрашивает, не знают ли они присловья, которым можно было бы ответить на то, что ее гложет, и, когда находит искомое (скажи ему: «Ба Салем, пресное кушанье требует соли, но как быть, если соль несоленая?»), начинает бегать по всем закоулкам, разыскивает Ба Салема, а отыскав, пустит меткое словцо, сразу почувствовав облегчение, по крайней мере на время, и бежит прочь, моля аллаха, чтобы следующая пословица предназначалась не ей; и так поступает любая женщина, любой мужчина селения. А между тем никто из них не хочет, чтобы с площадей и улиц старого городишки вдруг исчезла долговязая фигура, ибо они ее боятся, это истинная правда, однако что такое страх перед Ба Салемом? Это одна из радостей жизни.
110
Ахеллиль — праздник с песнями.