В небе Украины

Но ведь еще не сброшены бомбы. Неужто сорвется атака? Развернуть самолет, прекратить выполнение боевого задания? Нет, на это Захар не пойдет. Неистовая решимость горцев, их гордость и смелость неукротимо призывают летчика идти вперед; как ведущий, как комэск, он не имеет права повернуть назад. Действия его быстротечны, ведь он не раз поражал сметкой и сообразительностью.

Даже враг и тот, пожалуй, не смог оценить дерзости летчика. Словно ничего не произошло с его «ильюшин», комэск пошел на сближение с целью. Опытный и смелый вожак, он не был подвержен, как вражеские зенитчики, нервным потрясениям.

Собрав волю в кулак, он шел к цели.

Зенитный огонь смещается вправо, в сторону Головкова. Действия фашистов понятны, очевидно, зенитчики посчитали, что ведущий уже не имеет никакого значения в атаке, поскольку самолет его подбит, и весь огонь они сосредоточили на ведомом.

Через несколько секунд интенсивность зенитного огня по самолету Головкова достигла апогея. Вокруг все было черно от взрывов. Хитали не мог скрыть своего восторга перед ведомым, который, словно дразня зенитчиков, умелым маневром уходил из-под обстрела и вновь оказывался рядом с ним, готовый прикрыть его своим телом.

Комэску не терпится перевести самолет в пикирование и хоть одну-две очереди дать по зенитным точкам. Это желание настолько велико, что Хитали машинально отдает ручку управления от себя и пускает первые два реактивных снаряда по цели. Переправа кажется так близка, что еще несколько секунд — и можно нажать кнопку бомбосбрасывателя.

Тем временем интенсивность стрельбы «эрликонов» пошла на убыль. Пара Леонида Кузнецова проявила подлинную самоотверженность и смелость. Несколько секунд тому назад зенитные разрывы, казалось, готовы были поглотить штурмовиков. Но Кузнецов и его напарник не устрашились зениток. Они умело, хладнокровно давили огневые точки, и вместе с «яками» сумели отразить атаки истребителей противника.

В самые трудные минуты, требующие величайшей внутренней собранности, воздушные стрелки Яковенко и Устюжанин сбили вражеский истребитель в тот момент, когда «худой» висел на хвосте комэска.

Хитали прекрасно понимал, какую роль сыграл Леонид Кузнецов и его воздушный стрелок Устюжанин. Теперь он был глубоко убежден, что опасность миновала. Но его по-прежнему беспокоил двигатель. Когда Захар открыл колпачок и положил большой палец левой руки на кнопку бомбосбрасывателя, он отчетливо понял, что наступил самый ответственный момент.

Зенитные снаряды рвались совсем близко, образуя перед глазами черные рваные облака, стремительно набегавшие на кабину самолета. Но зенитки теперь меньше всего тревожили Хитали, ему было не до них. Его обостренный слух уловил зловещие перебои в моторе. Того и гляди, мог оборваться шатун. Тогда не избежать пожара.

Хитали быстро бросил взгляд в сторону ведомого, который крыло в крыло шел рядом с ним в правом пеленге, и с облегчением подумал: «Хорошо, что он невредим!». Хотелось предупредить Головкова, что он в случае чего полагается на него. Но стоит ли? Ведь мотор пока тянет, и, возможно, все обойдется благополучно. К тому же в ответственные моменты Хитали, будучи ведущим, привык полагаться только на себя, так как понимал, что от него — опытного командира и вожака — во многом зависел успех боя.

Нет, глаз у комэска наметан. Не ошибся он в выборе ведомого. Этот летчик, как и Савельев, способен померяться силами с самым коварным врагом, он сумеет постоять за себя и своего командира. Нет такого риска, на который не отважился бы Головков.

Когда Хитали думал о своем напарнике, у него всегда теплело на сердце. Всего полтора года назад встретился комэск с молодым пилотом, когда распределяли летчиков по звеньям, а кажется, что прошла целая вечность. И как он вырос за это короткое время! Стал Героем Советского Союза.

Хитали, вопреки грозящей опасности, увеличивает крен, энергично вводит машину в разворот и направляет ее к чуть заметной ниточке, переброшенной через реку Великая.

— Атака! — как выстрел прозвучала команда комэска по радио.

«Ильюшины» стремительно помчались навстречу земле. Огненные смерчи РС вырывались из-под крыльев. Потянулись вниз нити трассирующих пуль пулеметов.

Остаются считанные секунды до сброса бомб. Устрашающим шлейфом тянется за самолетом комэска густой дым. Вот-вот вспыхнет огонь, и тогда, как знать, — удастся ли поразить цель. Чаще всего горящее масло воспламеняло бензин и происходил взрыв. В таких случаях мало что помогало пилоту, пусть у него семь пядей во лбу.

Хитали, всегда умевший быстро взять себя в руки, призвал на помощь все свои силы и знания. Он не увеличивал обороты мотору, не закрывал масляный радиатор бронещитком, управляемым из кабины; он знал, что перегрев опаснее осколков зенитных снарядов. Захар высчитывает секунды, вымеряет расстояние до цели.

Наконец все шесть соток сброшены. Умудренный боевым опытом, комэск не поверил своим глазам, когда в воздух поднялся огромный фонтан воды с остатками разрушенной переправы. Неважно было чьи это бомбы, его или Головкова, главное, что задание выполнено.

Не снизься летчик на предельно малую высоту, мог бы избежать прямого попадания зенитного снаряду, но тогда вряд ли поразил бы цель с первого захода. А второго захода могло и не быть.

Но радость сменяется горечью. Мотор, дернувшись в судороге, неожиданно замер. Невыносимо от сознания, что не дотянешь до своих, что нет ни малейшей возможности вселить дополнительную силу в двигатели. Может не хватить нескольких секунд — и тогда придется садиться на вражескую территорию. Захар лихорадочно высчитывает секунды и вывешивает самолет на критический угол атаки, мысленно ругая на чем свет стоит тот проклятый снаряд, который заставил остановиться мотор.

Он уже мысленно прикинул, сколько еще может пролететь. Хотя бы приземлиться на нейтральной полосе! Быть может, самый разумный маневр последних секунд его полета состоял в том, что он точно определил конфигурацию линии фронта, направив свой самолет к небольшому выступу, который резко врезался в расположение немецких войск. Там он мысленно определил точку приземления самолета.

Под крылом окопы, траншеи, тянущиеся вдоль невысокого берега реки. Частым лесом стоят на пути вражеские стволы артиллерии. Быстро проносится передний край врага. Впереди — нейтральная полоса. Самолет все еще послушен, хотя высотомер уже давным давно на нуле.

«Ильюшин»… У него, по мнению Хитали, повадка мыслящего существа: ты к нему с душой, с заботой и лаской — и он откликнется, не подведет в трудную минуту, откроет такие неисчерпаемые, дремлющие в нем до поры до времени запасы прочности, о каких поначалу летчик не мог и помышлять.

Чуть в стороне Захар видит несколько чьих-то танков. Один из них, стрельнув сизым дымком, срывается с места и направляется наперерез садящемуся самолету. Что-то заставило Хитали податься всем корпусом вперед. Наверное, обостренное чувство приближающейся опасности подсказывало летчику, что встречи с врагом не избежать. Взяв полностью ручку управления на себя, Хитали еще раз окинул взглядом выбранную им посадочную площадку. Винт царапнул землю, мотор со скрежетом сунулся в грунт, и тут же все три лопасти, согнувшись в бараний рог, бесследно исчезли под броней двигателя. Самолет резко затормозил. Летчика по инерции бросило вперед, на приборную доску. В глаза ударила сухая, жесткая, как стальная стружка, пыль. Машина, уткнувшись носом, приподняв правую плоскость вверх, неподвижно распростерлась на земле.

Превозмогая боль, Хитали схватился за фонарь кабины, но его заклинило при посадке. По лицу струилась кровь, это от удара о приборную доску.

— Командир, танки! — крикнул Яковенко в форточку кабины.

Летчик впервые видел так близко эти приземистые грозные машины.

Изломанная траншея в расположении обороны наших войск была настолько близка, что, казалось, до нее можно дотянуться рукой. Однако комэск с точностью до десятка метров знал, как велико расстояние, разделявшее его от наших.