Страница 21 из 23
— А я держусь другого мнения, — сказал Рид. — Всё идёт по законам классовой борьбы, открытым ещё Карлом Марксом.
— Что вы имеете в виду?
Красногвардейский патруль на одной из улиц Петрограда.
— А то, что фабриками должны управлять рабочие, а не фабриканты, землёй должны распоряжаться крестьяне, а не помещики, что законы должны составлять рабочие и крестьяне, а не министры-капиталисты…
— Но ведь у нас идёт жестокая война. Немцы прут к Петрограду.
— Когда власть перейдёт к большевикам, Россия выйдет из войны. Большевики предложат мир всем народам.
— Да, конечно! — живо подхватил Саликов. — Значит, вы считаете, что большевики победят и Россия немедленно заключит с немцами мир?
— Уверен, что именно так и будет. Посмотрим, много ли навоюют Америка и Франция без русских солдат.
— Вы совершенно правы, я тоже так думаю. — Саликов вытянул из кармана пиджака сигару. Глаза Рида упёрлись в серебряный поясок с вензелем из букв «Д» и «Ф». Такими сигарами его угощал месяц назад посол Фрэнсис.
Вензель на сигаре не оставлял для Рида никаких сомнений: его собеседник имеет прямое отношение к американскому послу и весь разговор в ресторане затеян по приказанию Фрэнсиса. «Ладно же! Посол получит от меня привет!» — насупился Рид.
— Значит, вы считаете, что будущее за большевиками и Россия воевать не должна? — спросил Саликов, раскуривая сигару.
— Да, считаю. Но мне пора! — Он постучал вилкой по тарелке, к столику поспешил официант. — Получите с меня.
— Надеюсь, мы встретимся с вами ещё, товарищ Рид, — любезно улыбнулся Саликов. — Встретимся и продолжим нашу интересную беседу.
— Возможно, но запомните и скажите своим друзьям: как только большевики возьмут власть, некоторым послам придётся довольно быстро расстаться с новой Россией.
И не прощаясь, размашистым шагом Рид направился к выходу.
Наступила ночь. Рид шёл в Смольный, который оставил три часа назад. Для Рида не было сомнений — восстание уже началось, началось незаметно, без грохота канонады, без атак, без криков «ура». В разных концах города шли мелкие стычки солдат и красногвардейцев с приверженцами Временного правительства.
Вдали показались два больших красных глаза — приближался трамвай. Рид втянул голову в плечи и напружинился — трамвай надо брать штурмом. На подножках, цепляясь друг за друга, висели отчаянные пассажиры. Рид бросился к трамваю, уцепился за хлястик чьей-то солдатской шинели, оборвал его и оказался на мостовой. Он пропустил ещё два трамвая, прежде чем попал на площадку третьего.
Чем ближе подходил трамвай к Смольному, тем больше торчал на остановках, ожидая, когда освободится дорога, по которой тарахтели грузовики, набитые красногвардейцами, шагали отряды вооружённых моряков, солдат и артиллерийские кони тянули расчехлённые орудия.
Неожиданно свет в трамвае погас, вожатый высунулся из своего закутка и прохрипел простуженным голосом:
— Дальше трамвай не пойдёт! Току нема!
Подняв воротник пальто, сунув руки в глубокие карманы, Рид зашагал к Смольному.
Идти было недалеко, быстрым шагом — минут десять, но его охватила тревога: а что, если Временное правительство уже свергнуто и арестовано, а он ничего не знает?!
Где-то на Песках прогремели ружейные выстрелы, но прохожие не обратили на них внимания. Сверкающий огнями Смольный был виден ещё издали. Свет бил из каждого окна. На изборождённом колёсами дворе полыхали костры, у которых толпились солдаты и красногвардейцы.
Охрана штаба революции — Смольного.
Перед входом в Смольный гудела толпа. Делегаты съезда Советов, красногвардейцы, члены Петросовета, представители воинских частей, заводов — все стремились в эту ночь попасть в Смольный. Никто не сомневался, что судьба вооружённого восстания будет решена в ближайшие часы на съезде Советов.
Часовые у входа придирчиво проверяли пропуска. Поминутно вспыхивали скандалы. Оказывается, меньшевистские вожди из Петросовета приказали заменить старые пропуска новыми. По старым — часовые никого не пропускали.
Работая локтями, Рид медленно пробивался к ступеням подъезда. То и дело приходилось останавливаться из-за очередного спора: все торопились, никто не хотел идти в другой подъезд и стоять там в длинной очереди за новым пропуском. На Рида напирали со всех сторон. Чтобы удержать равновесие, он упёрся в спину стоящего впереди рабочего. Тот обернулся, и Рид разглядел выбившийся из-под кепки клок волос. Щека рабочего была повязана платком, должно быть, у него болели зубы.
— Простите… Прошу… — выговорил с трудом Рид, подыскивая русские слова.
Рабочий с любопытством взглянул на иностранца и сразу же отвернулся. Риду хотелось задать ему хотя бы один вопрос: что заставило рабочего, явно страдающего зубной болью, оказаться на улице в эту ветреную, холодную ночь и пробиваться в Смольный? Пока он мысленно переводил свой вопрос с английского на русский, толпа снова подалась к подъезду, но вскоре опять остановилась. Рид отыскал взглядом рабочего, тот стоял, склонив слегка голову к рыжеусому соседу, и рассматривал в его руках какую-то бумажку. Американец протиснулся чуть ближе. Бумажка оказалась устаревшим пропуском в Смольный. Рабочий что-то сказал своему спутнику и тот, потрясая над головой пропуском, двинулся, расталкивая всех, к подъезду. «Таран, прямо таран!» — восхищённо подумал о нём Рид. Вслед за «тараном», не отставая ни на шаг, пробивался рабочий с повязанной щекой. Рид устремился за ним. Он не сомневался — эти двое обязательно пробьются к подъезду.
«Таран» всё время оглядывался на рабочего, точно боялся, что тот отстанет. Наконец они оказались на первой ступени подъезда. У входа по обеим сторонам стояли пулемёты. Часовые у дверей непрерывно выкрикивали:
— Граждане! Не торопитесь! Без новых пропусков входа не будет!
«Таран» был уже рядом с часовым и совал, не выпуская из рук, устаревший пропуск.
— Не годится! Иди за новым! — сказал часовой.
— Какой тебе новый? — истошно закричал «таран» и резко оттолкнул часового плечом. Рабочий с повязанной щекой мгновенно юркнул в дверь, за ним, смеясь, негодуя, с криками пробилось ещё человек десять. Среди них был и Рид. В вестибюле он увидел рабочего и «тарана».
— Пробились, товарищ Ленин! — радостно сказал «таран».
Рабочий улыбнулся, и Рид услышал совсем непонятную фразу:
— Где наша не берёт, дорогой товарищ Рахья?
Рид и Вильямс вышли из Смольного. Только что закончилось заседание Второго съезда Советов рабочих и солдатских депутатов. На этом съезде большевики одержали победу.
Возбуждённые событиями Рид и Вильямс стояли на широких ступенях Смольного. Зловеще горели в ночи маленькие костры. Холодный, северный ветер заставлял красногвардейцев жаться к огню, и почти все они держали винтовки не за плечами, а приставленными к ноге, точно ожидая, что каждую секунду может раздаться боевая команда: «к бою товсь!»
Далёкая артиллерийская пальба, неумолчный гул, который доносился из коридора Смольного, — всё говорило о том, что восстание разгорается и сторонники Керенского — царские офицеры и юнкера — не сдаются.
Отдалённую перестрелку перекрывал грохот моторов. Броневики, стоявшие под оголёнными деревьями смольнинского сада, готовы были сорваться с места по первому приказу Военно-ре-волюционного комитета. Множество легковых и грузовых автомобилей прорезали фарами эту тёмную октябрьскую ночь, мотоциклисты с пугающим стрекотом, похожим на пулемётную очередь, мчались с очередным боевым приказом большевистского Военно-революционного комитета. Стоящий поблизости военный грузовик включил фары и затрясся вибрирующей дрожью.