Страница 4 из 13
Особенно жалкое зрелище являл собой дом. Такой убогой, невзрачной лачуги я не встречал ни на одной старой ферме. Что за хозяйка здесь живет, подумалось мне, если она не посадила ни одного цветочка под окнами? И что за хозяин, который, пусть даже в этих засушливых местах, не удосужился вскопать под цветник хотя бы клочок земли?
Дом не многим отличался от простой хижины с односкатной крышей. Дверной проем прямо посередине фасада, четыре грубо отесанных столба поддерживают веранду, которая лишь на пять-шесть дюймов возвышается над утрамбованным грунтом. Подобное жилье поселенцы наскоро сколачивали себе на первых порах, когда все силы у них отнимала расчистка земли. И, не заходя внутрь, я уже представлял себе его планировку, она одинакова повсюду в зарослях. Четыре комнаты, две передние разделены узким коридорчиком, ведущим в столовую. Возможно, есть еще задняя веранда с дощатой умывальной в углу, возможно. Лампа горела в одной из задних комнат. Единственное окно в дальнем конце глухой стены. Оно в упор глядело на такую же глухую стену расположенного всего в нескольких ярдах сарая.
Старик вернулся. Он, конечно, сообразил, что я осматриваю его хозяйство, и, видно, решил помочь мне сделать правильные выводы, прежде чем мы войдем в дом.
— Теперь-то у нас тут затишье, Боб. Но чтоб ты знал, — он снова пригнул голову к моему лицу, глаза сузились в щелки, в словах, вылетавших из перекошенной прорези рта, звучала непререкаемая самоуверенность, — раньше моя ферма была из лучших в округе!
— Сами выбирали участок?
— Сам. Я, как это у вас называется, пионер. Сам и землю расчищал. — Он вытянул руки ладонями вверх. От долгих лет тяжкого труда пальцы искривились, они словно и сейчас сжимали черенок лопаты. — Вот этими руками. Когда мы сюда приехали, кругом сплошной лес стоял. Землю только-только отдали под заселение.
— Бульдозеров тогда не знали?
— Никаких тебе бульдозеров! — Он одобрительно хлопнул меня по плечу. — Топор, ручной корчеватель; домкрат — и огонь. Голову в землю, зад кверху — и тяни лямку, не разгибаясь с рассвета дотемна. Нынешние юнцы такой работы и не нюхали. Не удивительно, что кругом теперь одни слабаки.
— Значит, сейчас вы практически на покое?
— Считай, так. Только я, пока на ногах, бездельничать не стану. Силы уж не те, это верно. Раньше, бывало, всю землю засевал пшеницей, да еще молочное стадо имел в придачу. Теперь овец держу — немного, только чтоб быть при деле.
— А коров?
— Не держу. Одну только, для дома. Тут у меня зять под боком. Вообще-то толку с него мало, но корову поудоистее он нам всегда подбирает.
— Я так понял, что дети ваши живут отдельно?
— Три дочери было. Повыходили замуж и разъехались. Остались только мы с хозяйкой. Бычка она мне так и не принесла.
Эти последние, проникнутые застарелой горечью слова, очевидно, вырвались у него помимо воли. Он уже тронулся было с места, но снова остановился.
— Ты не пойми, будто я ее обвиняю. Она последнее время что-то прихварывает. Словом, сдавать стала, не в пример мне. Я уж стараюсь ее не перетруждать. Встаю, сам себе завтрак готовлю и всякое такое. Да мне не привыкать — после женитьбы всю жизнь бабы на шее.
Продолжая говорить, он зашагал к дому.
— Осторожно, тут ступенька. Как войдем, держись за мной.
Я не ошибся — именно так: четыре комнаты — из них две передние разделены коридором, ведущим в столовую…
Хозяйка оказалась женщиной довольно заурядной внешности, но и тут уже при первом знакомстве не обошлось без неожиданностей. Впрочем, свет керосиновой лампы имеет свойство драматизировать то, что электричество просто освещает. Прежде всего бросалась в глаза ее миниатюрность, особенно по сравнению с мужиковатым великаном супругом. При нашем появлении она неподвижно стояла у дальнего края стола, на котором горела старинная лампа на длинной ножке. Сгорбленная и седая, с иссохшим озабоченным личиком, хозяйка выглядела намного старше Роя. Она чуть раскраснелась и тяжело дышала, словно едва успела справиться с каким-то трудным делом. Я не мог знать, как она одевается, когда в доме нет посторонних, но все же догадался, что сейчас она постаралась принарядиться. Она надела темное платье — не то синее, не то зеленое, при том неярком освещении трудно было разобрать — из добротной материи и хорошо сшитое. Но оно местами помялось и сидело мешковато, как всякая одежда, спешно извлеченная из нижнего ящика комода. От ее только что причесанных блестящих волос по комнате распространялся слабый аромат кокосового масла; он приятно освежал чуть затхлый воздух в доме, построенном на низком, уже начавшем оседать фундаменте.
Во всем этом, однако, не было ничего особенно неожиданного. Удивило меня другое: взгляд хозяйки, устремленный на мужа. Вскинув голову и плотно сжав губы, за которыми угадывались стиснутые зубы, она смотрела на него расширенными глазами, словно он только что совершил нечто предосудительное. Не тем ли, что привел меня в дом? Взгляд длился всего долю секунды. Женщина просто не ожидала, что я появлюсь сразу же вслед за Роем. Я захватил ее врасплох, это было ясно по тому, как она смутилась, когда Рой стал нас знакомить.
Если Рой и заметил что-либо, то не показал виду. И тут же поверг ее в еще большее замешательство — причем, по-моему, умышленно, — отметив необычность ее туалета.
— Боже праведный, Ада, к чему это ты так вырядилась? Проезжий человек у нас переночует — только и всего. Это мистер Джонсон. А это моя жена, Боб.
Она улыбнулась, но скованность ее не исчезла. Видно было, что она не только подавлена, но и просто отвыкла от общения с чужими людьми. Она не двинулась с места, и я сам подошел к ней. Пальцы у нее оказались тонкие и сухие, но мою руку она сжала крепко и задержала в своей.
— Нам здесь все слышно с дороги, — сказала она старчески надтреснутым голосом. — Мы сразу поняли, что кто-то попал в беду.
Я попросил ее не слишком хлопотать из-за меня. Она начала было извиняться за скромное угощение и ночлег, которые меня ожидают, но Рой не дал ей докончить.
— Все это я уже ему говорил. Господи боже, он и сам понимает, что мы его заранее не ждали. Чтоб ты знал, Боб, — у нас пища простая, зато добрая. Такой холодной баранины отведаешь, какой в жизни не едал.
— Может, ты бы сначала устроил гостя? — улыбка сбежала с лица миссис Дэвисон. — Наверное, ему надо умыться с дороги.
— Само собой, надо умыться. Пошли, Боб. Я покажу, где что.
Я полагал, что из вежливости мне следовало обменяться еще хоть парой фраз с хозяйкой, но Рой отмахнулся от нее едва ли не с большей бесцеремонностью, чем если бы она служила у него в экономках. Он зажег фонарь «молнию», и я, уходя, успел лишь извиниться и постараться взглядом выразить ей сочувствие.
Громадная фигура Роя и скудный свет фонаря подчеркивали тесноту помещения. В короткие минуты мы прошли через коридор, столовую и переднюю спальню к ванной; все это напоминало передвижение внутри разделенного перегородками ящика. Я не мог отделаться от мыслей о трех девушках, которые родились и выросли в этом доме.
Стены спальни до высоты примерно в четыре фута были обшиты крашеными досками, так же как и потолок. Верхнюю часть стен покрывали обои с сентиментальными узорами в цветочек, вышедшие из моды вместе с вышитыми салфеточками для кресел и высокими ботинками на пуговицах и теперь поблекшие и закопченные. На истертом линолеуме перед железной кроватью с медными шарами лежал драгетовый коврик с каймой. В комнате стоял гардероб, туалетный столик, плетеный стул и обитый кретоном табурет — возможно, просто распиленный пополам бочонок. Мебель была разнокалиберная. Над кроватью висела вставленная в рамочку цитата из Библии: «Я есмь свет мира». Еще были две фотографии: одна, семейная группа, — на стене против изголовья, другая, поясной портрет молодой женщины, — на туалетном столике, рядом с небольшой полированной шкатулкой и морской раковиной, полной разных булавок и шпилек.