Страница 13 из 71
Но не дремала и жандармерия. Напав на след Петровского, она выслала его из города. Так, сравнительно за короткое время побывав в Харькове и Николаеве, Григорий вновь очутился в родном Екатеринославе. Найти работу здесь оказалось труднее, чем в Харькове или Николаеве, но друзья кое-как «впихнули» Григория на сталелитейный завод Эзау.
Степан Непийвода рассказал ему о всех новостях:
— Работу возглавляют Миха Цхакая и Исаак Лалаянц не без помощи Параскевы Ивановны. Выходит газета «Южный рабочий». Типография в Кременчуге. В общем, подполье живет и действует.
— А что слышно про Ивана Васильевича? — спросил Григорий.
— О Бабушкине ни из тюрьмы, ни с воли весточки никто не получил. Мы не знаем, где он.
Наступило молчание.
— С литературой как? — поинтересовался Петровский.
— Есть все, что надо, еще и в пригороды посылаем.
На заводе Эзау Петровский не терял времени даром: вскоре заметно оживилась работа подпольных кружков.
Революционный подъем среди рабочих не прошел мимо внимания заводской администрации и жандармерии. Как-то после занятия в кружке к Григорию подошел незнакомый рабочий.
— Ты недавно у нас? — Он улыбался, прикрывая верхней толстой губой короткие гнилые зубы.
— А что?
— Да просто спросил. Откуда к нам?
— Больно много хочешь знать, — усмехнулся Петровский.
— Ты, может, не веришь мне? — по-прежнему дружелюбно спросил парень.
— А почему я тебе должен верить?
— Хочу активнее работать в кружке, больше знать, — скороговоркой выпалил собеседник.
— Все в свое время узнаешь.
После этого диалога новый знакомый больше не лез с вопросами, но кружок посещал регулярно.
А вскоре Петровского уже «расспрашивал» молодой жандармский офицер, не в меру напыщенный и сдержанно-злой.
— Что ж, могу вас поздравить, товарищ бродильный грибок, — иронически начал он, причем слово «товарищ» он произнес с такой брезгливой миной, будто проглотил ложку касторки. — С вашим появлением на заводе подполье растет, как тесто. А знаете, чем это может кончиться лично для вас?
— Я токарь по металлу, добросовестно выполняю свою работу и не понимаю, к чему вы клоните.
— Давайте говорить откровенно, — сказал жандарм, разминая пухлыми пальцами папиросу. — Ваша роль на заводе ясна и администрации и нам. Так чего вы хотите, токарь по металлу, — спокойно работать на своем станке или попасть за решетку вместе с вашими воспитанниками?
— Повторяю: я всего лишь один из рабочих сталелитейного завода, но если бы вы пересажали за решетку всех нас, заковали бы нас в кандалы и послали на вечную каторгу в Сибирь, а помещение завода протравили карболкой, то и тогда ничего не добились бы: идея останется невредимой, потому что она бессмертна! Ее можно победить только лучшей идеей, а у вас такой нет.
— Хватит! — сорвался с места жандарм и что есть силы стукнул кулаком по столу. — Мне все ясно! Я вас пре-ду-пре-дил! Но имейте в виду…
А Петровский уже потерял интерес к разговору и, пока офицер кипятился и угрожал, думал о том, что сегодня ночью ему на хранение принесут листовки, доставленные наконец из кременчугской подпольной типографии. Квартира его, расположенная в стороне от тесно стоящих хат и выходящая на пустырь, выбрана для постоянного склада нелегальной литературы Екатеринославского комитета РСДРП…
Григорий не рассказал Доменике ни о вызове к жандарму, ни о том, что ждет товарища с литературой: знал, что и тем и другим обеспокоит жену.
Тем временем посланец с газетами — Лавринович — был почти у цели. Оставалось пройти мимо нескольких стожков на лугу, обогнуть небольшой пустырь — и все! Но что это за тени застыли под одинокой дикой грушей на краю поля?
Шагая вдоль стожков, невидимый для глаз шпиков посыльный сунул пакет с газетами в сено и, минуя квартиру Петровского, направился в слободу… Жандармские «эксперты» внимательно осмотрели сено, но ничего не нашли: Лавринович надежно сохранил до следующей ночи ценную посылку…
Петровского разбудили тяжелые удары в дверь. Он сразу понял, кто стучит. Открыл, впустил в горницу двух жандармов с понятыми.
— Именем закона вы арестованы! — гаркнул старший жандарм прямо в лицо Петровскому.
Понятые встали по обеим сторонам двери.
— Все будет хорошо, — сказал Григорий Иванович, глядя в большие синие глаза жены, смотревшие на него с тревогой и печалью…
В хате остались пустота и тяжелая, гнетущая тишина. В распахнутую дверь упал первый луч утреннего солнца.
В тот же день в Екатеринославе начались массовые аресты членов социал-демократической организации. Хватали в домах, на улицах, в цехах и лавках.
…В рабочее общежитие-казарму жандармы явились вечером, когда люди собрались спать.
На брошенных прямо на пол соломенных матрацах вповалку лежали рабочие. Тюфяк рабочего Закса был под самым окном, и, чтоб добраться до него, нужно было перешагнуть через спящих. Закс раздевался, когда зазвенели жандармские шашки. Увидев непрошеных гостей, он сначала сник. Но, собравшись с силами, выпрямился и решительно пошел им навстречу.
— Кто здесь Григорий Закс? — спросил офицер.
— Я, — с вызовом ответил Закс и окинул взглядом своих товарищей.
— Именем закона вы арестованы! Одевайтесь.
— За что? Посмотрите, как живет народ, — выкрикнул Закс, показывая на людей, вповалку лежащих на полу. — Вы издеваетесь над рабочими! Вы…
Ему не дали кончить: дюжий жандарм ухватил его за ворот и вытолкнул за дверь.
— Ишь агитатор! — сквозь зубы процедил он.
— Неужели этому не будет конца?! — склонив тяжелую голову, спросил широкоплечий мужчина в рваной нательной рубашке.
Его вопрос остался без ответа.
Тюрьма не вмещала арестованных.
— На молитву! На молитву! — гулко раздались в длинном, темном коридоре голоса надзирателей, одинаково произносивших и слова молитвы, и слова брани.
— Их дело приказывать, наше — не сполнять! — изрек рецидивист-конокрад и демонстративно улегся на свои лохмотья. Он, судя по всему, пользовался здесь авторитетом, потому что многие в камере последовали его примеру.
Политические засмеялись — неподчинение начальству их устраивало. А тут еще компания подобралась что надо — орешек, который тюремщикам не так-то легко будет разгрызть: Петровского втолкнули в камеру, где уже сидели Миха Цхакая, Исаак Лалаянц, Степан Непийвода. Петровский внимательно посмотрел на смуглого, долговязого парня, усевшегося рядом со Степаном. «Кто бы это мог быть?» — подумал он, но тут же товарищи окружили его, расспрашивая о новостях с воли. «Слава богу, не узнал, — облегченно вздохнул Закс. — Значит, разбрасывая в Фабричной слободке прокламации, не заметил, что за ним следят».
— Начальство правильно делает, что направляет наши грешные помыслы к богу, — с усмешкой произнес Цхакая, — помолимся же богу, братья!
Он поднял обе руки вверх и молитвенно пропел:
— Боже, царя похорони…
Уголовники громко загоготали.
— Хороша молитва, только больно коротка, — скаля зубы, бросил конокрад.
— Сейчас мы ее продолжим, — весело подмигнул Цхакая Непийводе, — начинай, Степан.
Степан запел густым мощным басом:
Все товарищи дружно подхватили:
Затопали в коридоре солдатские сапоги. Распахнулась дверь, на пороге вырос надзиратель. Сперва один, потом второй, третий. Через минуту они заполнили всю камеру.
Вызвали помощника начальника тюрьмы. Тот примчался тотчас и своим громовым голосом попытался было заглушить песню и гомон голосов. Но пели так дружно, что было лишь видно, как он открывает и закрывает рот.
Смолкли последние слова песни. И тогда все услышали охрипший, срывающийся голос: