Страница 81 из 156
— Позволю тебе жить на этом свете еще пять лет, если ты сделаешь хоть одно доброе дело, — продолжил Бурмистров, — Схвати этих разбойников, которые бегут сюда, и предай их в руки правосудия.
Лысков вскочил с земли, сел на лошадь, махнул стрельцам и пустился с ними навстречу раскольникам.
Началась упорная драка. Долго раздавались удары сабель и крики сражающихся; долго ни та, ни другая сторона не уступала. Наконец раскольники побежали, и Лысков со стрельцами пустился их преследовать. Тем временем Василий и Наталья, выбежав из леса, пошли в Ласточкино Гнездо. Заря уже угасла на западе. Бурмистров решил идти в избу Сидорова, выпросить у него телегу, и немедленно ехать с Натальей в село Погорелово, покуда Лысков не воротился еще в деревню, где почти все жители уже спали.
— Кто там? — закричал Сидоров, услышав стук у дверей своей избы.
— Впусти меня скорее! — сказал Бурмистров.
— Ах, это никак ты, Василий Петрович. Слава тебе Господи, видно, ты цел воротился из леса.
Сидоров, отворив дверь и увидев наряд Василия и Натальи, отскочил от них аршина на три и прижался к стене.
— Что ты, что ты, брат! — сказал Василий, входя с Натальей в избу. — Ты, верно, подумал, что к тебе мертвецы в гости пришли? Не бойся, мы тебе ничего не сделаем. Заложи-ка поскорее телегу да ссуди меня каким-нибудь кафтаном и шапкой, а для Натальи Петровны достань где-нибудь сарафан и повязку. Мы теперь же уедем в Погорелово. Приезжай завтра туда за своим платьем. Да нельзя ли, братец, все это сделать попроворнее? Я тебе завтра дам три серебряных рубля за хлопоты. Только смотри: ни слова не говори Лыскову.
— Да ты никак и впрямь не мертвец! — сказал Сидоров, все еще посматривая с недоверчивостью и страхом то на Василия, то на его невесту. — Да кто вас угораздил этак нарядиться? Святки, что ли, справляете? Раненько что-то…
— Однако, братец, нельзя ли поскорее? — сказал Василий. — Нам дожидаться некогда. Да одолжи мне, кстати, до завтра свое ружье.
— Сейчас, сейчас, Василий Петрович. Все мигом будет готово!
Сидоров проворно заложил лошадь в телегу, сбегал к замужней сестре своей за сарафаном и повязкой, вытащил из сундука свой праздничный кафтан и шапку, достал из чулана ружье с сумкой и отдал все Бурмистрову.
Когда Василий и Наталья, переодевшись, сели уже в телегу, Сидоров Сказал:
— А кто же будет лошаденкой-то править? Разве мне самому, Василий Петрович, вас прокатить!
Без шапки сел он на облучок телеги, взял вожжи, приосанился, ударил лошадь плетью и поскакал по дороге к Погорелову, присвистывая и крича:
— Ну, родимая, не выдай! Знатно скачет, только держись.
Еще прежде полуночи он приехал в Погорелово. Нужно ли описывать радость Натальиной матери, которая так неожиданно увидела дочь свою после долгой разлуки? Отец Павел не мог удержаться от слез, глядя на обрадованную старуху и на восторг дочери. Мавра Саввишна, вскочив со сна, второпях надела на себя вместо сарафана подрясник отца Павла и выбежала здороваться с нежданными гостями, а потом от восхищения пустилась плясать, несмотря на свою одежду.
— Мавра Саввишна, — сказал, улыбнувшись, отец Павел, — погляди на себя: ты, кажется, мой подрясник надела. Полно плясать-то!
— Ничего, батюшка, от такой радости не грех и в подряснике поплясать — прости, Господи, мое согрешение!
Сидоров, которому Мавра Саввишна после пляски поднесла стакан настойки, остался ночевать в доме отца Павла и, получив свое платье, ружье и обещанную награду, на другой день возвратился в Ласточкино Гнездо в полной уверенности, что барина его, Лыскова, утащили мертвецы в преисподнюю и что никто не спросит его, куда он и с кем ночью ездил.
IV
Было около полудня, когда Сидоров подъехал к своей избе. На беду его, Лысков сидел на скамье перед своим домом, под тенью березы, отдыхая после вчерашней безуспешной погони за раскольниками и ломая голову над встречей его в лесу с Бурмистровым. Увидев Сидорова, махнул он ему рукою. Впустив лошадь с телегой во двор, бедняга почувствовал холод и жар в руках и ногах от страха и побежал к своему барину.
— Куда ты ездил, мошенник?
— А в лес за дровами, батюшка.
— Неужто ты шатался целую ночь напролет по лесу, а? Говори же, разбойник! Ты и днем боишься в лес ходить!
— Виноват, батюшка!
— Так куда же ты ездил? Федька, палок!
— Взмилуйся, отец родной, Сидор Терентьич, за что?
— Я тебе покажу, за что. Катай его! — закричал Лысков своему холопу Федьке, главная обязанность которого состояла в том, чтобы иметь всегда запас палок и колотить без пощады всякого, кого барин прикажет.
Сидоров повалился в ноги Лыскову и признался, что он ездил в село Погорелово.
— В Погорелово? А зачем? Небось к прежней помещице? Ах ты, бездельник! Она-то вас и избаловала! Федька, принимайся за дело!
— Помилуй, Сидор Терентьич! — продолжал Сидоров, кланяясь в ноги Лыскову. — Я не к помещице ездил.
— Так к черту, что ли, мошенник? Говори мне всю правду, не то до полусмерти велю колотить.
— Скажу, батюшка, всю правду-истину! Лаптишки у меня больно изорвались, так я и собрался в Погорелово за покупкой. Там кума моя, Василиса, знатные лапти плетет.
— Да что ты, бездельник, меня обманываешь?! Понадобились лапти, так ночью за двадцать верст за ними поехал? Ах ты, разбойник! До смерти прибью, если не скажешь правды. Привяжи его к этой березе, Федька, да принеси палки потолще. Я из тебя выбью правду!
Холоп потащил беднягу к березе.
— Скажу, Сидор Терентьич, все скажу, только помилуй! — закричал крестьянин, вырвавшись из рук холопа и снова упавши в ноги Лыскову. — Я отвез в Погорелово Василия Петровича с Натальей Петровной.
Лысков, несмотря на свое изумление, схватил палку и собственноручно излил гнев свой на бедного крестьянина. Потом велел оседлать свою лошадь и, взяв с собой Сидорова и еще четырех крестьян, вооруженных ружьями, поехал немедленно в Погорелово, чтобы отнять у Бурмистрова Наталью.
Приехав в село, он остановился у дома священника, зная, что у него живет тетка Бурмистрова, и потому полагая, что Наталье более негде быть, как здесь.
Лысков вошел прямо в горницу. Мавра Саввишна ахнула, старуха Смирнова заплакала, Наталья, побледнев, бросилась на шею матери, а отец Павел, не зная Лыскова, смотрел на всех в недоумении. Бурмистрова не было в горнице.
— Ну, голубушка, теперь не уйдешь от меня! Изволь-ка собираться проворнее. Простись с родительницей да поедем.
— Прежде умру! — отвечала Наталья, рыдая и обнимая мать свою.
— Вот пустяки какие! Есть от чего умирать! Да тебе, моя красоточка, будет у меня не житье, а масленица. Эй, Ванька, Гришка, подите все сюда: тащите ее в телегу!
— Хоть я не знаю твоей милости, — сказал отец Павел, с изумлением и негодованием смотревший на Лыскова, — однако, как хозяин этого дома, кажется, могу спросить: по какому праву разлучаешь ты мать с дочерью?
— Ха, ха, ха! По какому праву! Она моя холопка, вот и все тут. Ну, поворачивайтесь!
— Это что? — воскликнул Бурмистров, входя в горницу, — Прочь, бездельники! Вон отсюда!
Крестьяне, испуганные грозным голосом Бурмистрова, отошли от Натальи.
— Не лучше ли тебе идти вон? — сказал Лысков. — Я сегодня же донесу царевне Софье Алексеевне, что ты живехонек. Она ведь голову велела тебе отрубить.
— Доноси кому хочешь, только убирайся вон! — закричал Василий.
— Да как ты смеешь отбивать у меня мою холопку? Ты думаешь, что я тебя испугался? Только меня тронь, так я стрелять велю! Хватайте его, ребята, вяжите! У него сабли нет, чего вы трусите? Хватай его, Ванька!
— Как, это ты, Сидоров, на меня нападаешь? Ну, ну, смелее! Попробуй схватить меня!
— Да что ж, Василий Петрович, делать, воля господская: велят, так и на отца родного кинешься!
— Полно, Сидоров, отпусти-ка лучше мою руку; ведь я посильнее тебя. Мне не хочется с тобой драться.
— Мошенник ты, Ванюха! — закричала Мавра Саввишна, — Забыл мою хлеб-соль?!