Марк Твен

После гибели Гренджерфордов Гек не морализирует. Он только говорит: «Я не стану рассказывать все, что произошло. Мне опять сделается худо. Лучше бы мне совсем не вылезать на берег в ту ночь, чем видеть такие ужасы, я никогда не отделаюсь от них. Очень часто я вижу их во сне».

Реакции Гека на обиды и несправедливости часто наивны и логика объяснений детская, но суть их всегда человечна, правильна. Этот здоровый в своих инстинктах, не обремененный тяготами цивилизации босоногий мальчуган естественно чуток, правдив и благороден. Он, разумеется, лжет, сколько требуется, и даже делает это с увлечением, когда вынуждают обстоятельства, — а в последних нет недостатка, — но совесть у него чиста. Он всем сердцем хотел бы быть хорошим, даже в том смысле этого слова, который придает ему вдова Дуглас, но это ему почти никогда не удается.

К моменту окончания «Гека» прошло два десятка лет со времени освобождения негров-рабов, но никто до Твэна не писал о неграх с такой задушевностью и в то же время так правдиво, без сентиментальности. Как относились на Юге к неграм, видно хотя бы из знаменитого по своей выразительности и краткости диалога между Геком и сердобольной женой Фелпса. Гек рассказывает, что на пароходе выбило взрывом головку цилиндра.

«— Боже милостивый, кто-нибудь пострадал?!

— Нет, мэм, убило негра.

— Ну, это счастье, потому что иногда при этом попадает людям».

Гек нежно любит своего товарища по путешествию — негра Джима.

С исключительной человечностью написана сцена, где Джим вспоминает свою семью, оставленную им при побеге. Рассказ Джима о том, как он наказал свою дочь, принадлежит к лучшим страницам мировой литературы.

«Мне так тяжко сейчас, — говорит Джим, — потому, что я слышал там на берегу, точно затрещину или оплеуху, и это мне напомнило, как я обидел мою маленькую Лизабет. Ей было всего-то четыре годочка, и она заболела скарлатиной, и ей было очень худо; но она поправилась, и вот раз она стоит около меня, и я ей говорю:

— Затвори дверь.

А она и не подумала; стоит себе и вроде как бы улыбается мне. Я разозлился и снова говорю, громко так говорю:

— Ты что — не слышишь? Затвори дверь!

И она все так же стоит, вроде как улыбается. Я совсем взбесился. И говорю:

— Я тебе покажу!

И дал ей пощечину, да так, что она отлетела. Потом я ушел в другую комнату и был там минут десять, а когда я вернулся, дверь все еще была открыта, а ребенок стоял как раз у двери, повесил голову и плачет, и слезы у него так и текут. Ну, я прямо взбесился и хотел уже броситься на ребенка, но тут как раз, — эта дверь отворялась наружу, — как раз подул ветер и захлопнул ее за спиной ребенка, — бах! — и, боже ты мой, ребенок даже не пошевельнулся. У меня дыхание захватило, и я почувствовал такое — такое, — я даже не знаю, что я почувствовал. Я выбрался из комнаты, весь дрожа, обошел кругом, медленно приотворил дверь, тихо и осторожно просунул голову за спиной ребенка, да вдруг как крикну: «бум!» — громко, как только мог. А она и не пошевельнулась. Ох, Гек, тут я разревелся, схватил ее на руки и говорю: «Бедняжка! Боже милостивый, прости бедного старого Джима, потому что он сам себе не простит никогда, во всю свою жизнь!». Она стала совсем глухая и немая, Гек, совсем глухая и немая, а я так с ней поступил!»

Книга о Геке, как и «Приключения Тома Сойера», отражает демократическое мироощущение Твэна. Но в «Геке Финне» демократия уже не представляется писателю в виде раз навсегда дарованной идиллии. Демократия находится под угрозой. Твэн издевается над рабовладельческими нравами аристократического Юга, с кровавой местью, дуэлями и безнаказанными убийствами. Гек — явный республиканец, он высмеивает монархию. Он говорит, что жулики — «герцог» и «король» — «ничем не отличаются от настоящих королей и герцогов». Твэн выступает за демократию, за лучшие идеалы буржуазной революции, против монархии и феодализма.

Действенный демократизм требует мужества, способности пойти войной на несправедливость, невзирая на любые трудности и невзгоды, вопреки всем традициям. И Гек проявляет себя не только как человек сострадательный, но и как человек мужественный.

На протяжении многих дней своего путешествия по Миссисипи Гек озабочен дилеммой — передать или не передавать Джима в руки властей. Он не сомневается в том, каков его долг, — ведь Джим убежал от своей хозяйки.

Когда путешественники находятся у самой границы штатов, где Джим может стать свободным человеком, Гек испытывает особенно сильные угрызения совести. «Раньше я не задумывался над тем, что делаю, но теперь я очнулся — совесть мучила меня сильнее и сильнее. Уж как я ни старался себя убедить, что ни в чем не виноват, что не я заставил Джима сбежать от законной владелицы, — все напрасно: каждый раз совесть восставала и говорила мне: «Но ведь ты знал, что он сбежал, ты мог сойти на берег и донести кому-нибудь». Понятие «добра» и «зла» в рабовладельческих штатах носило вполне определенный характер. Гек не посещал церкви и воскресной школы, не останавливался перед тем, чтобы присвоить кусок хлеба или фрукты для утоления голода, но даже этот бродяжка был уверен, что помочь беглому негру — значит пойти не только против установленных законов, но и против совести.

Гек говорит: «Совесть нашептывала мне: «Что тебе сделала бедная мисс Ватсон, что ты позволил ее негру сбежать на твоих глазах и не промолвил ни словечка? Что тебе сделала дурного эта бедная старуха, что ты мог поступить с нею так низко?.. Я почувствовал себя таким подлецом, таким несчастным, что мне захотелось умереть…»

Решимость Гека выдать Джима, того Джима, ноги которого он готов был целовать, Джима, с которым он спал и ел, несколько ослабла лишь после того, как Гек услышал горячие слова благодарности негра по отношению к тому, в ком он видел избавителя: «Джим вам никогда этого не забудет, Гек! Вы лучший друг мой — такого у меня от роду не бывало; теперь — вы единственный друг старого Джима на белом свете!»

После того как Гек и Джим проскочили мимо устья притока Огайо, с каждой милей, которую они плыли по течению к югу, все меньше становилось надежд на избавление Джима от судьбы раба, притом беглого раба, подлежащего страшному наказанию. И все же мысль о том, что он поступает неправильно, скрывая беглого негра, продолжала мучить Гека. Когда «король» и «герцог» продали негра в рабство, Гек собирался было написать владелице Джима о случившемся, но потом передумал, ибо «подумайте только, что станется со мной! Всюду разблаговестят, что Гек Финн помогал негру бежать на волю; и если мне придется потом встретить кого-нибудь из того города, я готов буду сгореть со стыда. Вот всегда так, — человек сделает низкий поступок, а потом и. не хочет брать на себя последствий… Чем больше я это обдумывал, тем сильнее грызла меня совесть и тем больше я сознавал себя низким, скверным и жалким!..»

В конце концов Гек все же написал мисс Ватсон, хозяйке Джима, — уж слишком мучила его совесть. Он верил, «что люди, которые поступают так, как я поступил с этим негром, идут в вечный огонь». Может быть, следует напомнить, что в этих строках Твэн пишет о муках совести Гека по поводу того, что он не предал Джима.

Написав записку, Гек испытал облегчение, он «почувствовал себя чистым и свободным от греха, как никогда еще в жизни…» «Как хорошо, что все так обошлось, — говорит себе Гек, — а ведь я чуть было «е погиб и не попал в ад».

Но поневоле Гек снова начинает вспоминать, каким другом был для него негр Джим, как он любил Гека, как ласкал и заботился о нем. И вслед за этим следуют прекрасные строки, принадлежащие к лучшему, что когда-либо писал Марк Твэн:

«…Тут я случайно оглянулся и увидал свою записку… Я взял ее и подержал в руке, дрожа от волнения: ведь тут я должен был сделать выбор на веки вечные, между двумя путями, и я это знал!.. С минуту я размышлял, затаив дыхание, а потом говорю себе:

— Ладно, уж лучше попаду в ад, — и разорвал бумагу».

Решение Гека пойти в ад — место вполне реальное в его понятии, — на вечные муки ради негра, ради своего ближнего, ради борьбы с тем, что в глубине души он считал несправедливостью, поднимает образ этого «босяка», помощника блестящего Тома Сойера, на необычайную высоту.