Страница 3 из 59
Знай Кленский наперед, что случится, он бы постарался выяснить, что бедный Нейланд видит в той невидимой для остальных дали, в которую уносит его несчастное, раздвоенное сознание.
Но как это бывает, и довольно часто, накануне самых необычных, и даже страшных, событий люди проявляют удивительную бесчувственность, невосприимчивость. Не видят, не замечают никаких знаков, предостережений, никаких сигналов, которые подает им судьба, предвещая грядущие события. Случилось так и с Владиславом Сергеевичем.
Кленский не окликнул Яшу и не вступил с ним в разговор. О чем несказанно позже жалел.
Но что случилось, то случилось…
Костер погас. Мерцающие головни почти догорели. Нейланд закрыл книгу и ушел спать.
«Однако и правда пора на покой!» Кленский забрался внутрь своей палатки, застегнул «молнии» полога. Но прежде чем залезть в спальный мешок, зажег свечу, чтобы еще немного почитать…
Сам Кленский штудировал том, посвященный античной скульптуре и снабженный многочисленными иллюстрациями. Незадолго до отъезда в экспедицию журналист вернулся из Парижа, где провел первую половину своего отпуска, и, полон новых впечатлений от Лувра, который казался ему поистине неисчерпаемым, желал «углубить» и продлить удовольствие.
Свечка зажглась, освещая нейлоновое нутро палатки.
Вместо подсвечника Кленский использовал глиняный, украшенный орнаментом из ямок черепок. Такие глиняные обломки огромных горшков, которые использовались тысячелетия назад для приготовления пищи, археологи называют «керамикой».
Этот же «фрагмент керамики», кроме орнамента, украшал еще и отпечаток пальца.
Женщина, которая оставила когда-то на мокрой глине этот отпечаток — орнамент на горшки наносили только женщины, — умерла по меньшей мере пять тысяч лет назад.
Кленский поправил свечу и открыл посвященный Лувру том.
А в общем-то ему очень нравился этот «коктейль» из Лувра и глиняных горшков. Собственно, все, чего он хотел от своего отпуска, — это как можно больше насытить свою жизнь эмоциями и разнообразием, прежде чем вернется в скуку будничной жизни.
Работал Владислав Сергеевич в газете «Городская жизнь», где вел рубрику «Вы об этом спросили…». Прежде он, правда, вел другую рубрику — позанимательней! — криминалистическую. Но потом Кленский сам, по собственному почину, перестал ее вести. Он устал от убийств и преступлений. Ему захотелось покоя и чистоты. Но деньги все равно надо было зарабатывать. И он стал вести рубрику — «Вы об этом спросили…».
Поскольку спрашивали читатели почему-то в основном о чистящих средствах, о стиральных порошках и о том, «правда ли, что «Фэйри» лучше всего на свете?», то чистоты в общем хватало. Покоя тоже.
Конечно, это было не так интересно, как вести криминалистическую рубрику. Если честно, более скучное занятие и представить было трудно. Зато спокойно… И прибыльно.
Время от времени Владислав Сергеевич, радуя сердце производителей чистящих средств, намекал, что «Фэйри» все-таки действительно «лучше всего на свете». И получал неплохую прибавку к зарплате. Назывался этот прием «скрытой рекламой». Поэтому отвечать на вопросы читателей Кленский собирался долго: пенсия была еще далеко, но подумать о ней все же следовало.
Однако из-за того, что Кленскому было скучно на работе, он особенно старался расцвечивать свою жизнь на досуге.
В силу природной склонности к интеллектуальному напряжению, а также вынужденного воздержания от спиртного и осторожного отношения к женщинам, с которыми он связывал почти все неприятности своей жизни, Кленский давно уже остановил свой выбор на искусстве и археологии.
Теперь, в палатке, он некоторое время, зевая, рассматривал на иллюстрации античную вазу — одну из многих, хранящихся в Лувре. Наконец, зевнув еще разок, погасил свечу и заснул.
Глава 2
Летнее утро, считал Кленский, можно почувствовать по-настоящему, лишь вылезая на четвереньках из палатки на «росный», как написал бы классик, луг.
А утренняя кружка кофе, сваренного на спиртовке и испитая медленными глотками на мшистой завалинке, на подушке из мха и лесных фиалок, несравнима и вовсе ни с каким иным блаженством.
К тому же вид из палатки Кленского открывался потрясающий…
Здесь когда-то, добравшись до берегов Оки, остановился ледник. Поэтому берег был равнинным, выглаженным, а другой под гигантским напором надвинувшегося ледника вздыбился холмами, был изрыт и прорезан глубочайшими оврагами.
На самом краю такого оврага и стояла палатка Кленского.
И первое, что Владислав Сергеевич видел, распахивая поутру палаточный полог, — великолепная, окутанная легкой утренней дымкой панорама.
Ничто здесь не напоминало о цивилизации, несмотря на несомненную ее географическую близость.
Здесь если не рушилась, то все же немного давала трещину та непробиваемая уже преграда, которой горожанин Кленский был отъединен от природы. Логика — вместо озарений, почти полная утрата интуиции, задавленные инстинкты… Какие-то невидимые щупальца-антенны, которыми прежде люди, жившие в единстве с природой, осязали, слышали, видели, чувствовали, у него, невротика и горожанина в восьмом поколении, уже давно атрофировались.
Единственным в этом идиллическом пейзаже, что все-таки напоминало о «жестокой реальности», было некое сооружение на горизонте. Несмотря на отдаленность, это здание явно доминировало над местностью, вырисовываясь вдали уродливым кубом.
Возможно, было в этом что-то даже символическое, думал Кленский, каждый раз натыкаясь взглядом на этот куб.
Ибо, насколько журналист знал, это был Мширский спиртозавод.
Завод, специализирующийся на производстве спирта для низкосортной суррогатной водки…
Это странное сооружение довольно грубо вторгалось в идиллически прекрасный пейзаж. И напоминало о том, что от отпуска осталось не так уж много и скоро снова надо будет возвращаться в обычную жизнь, для которой ежедневные криминальные новости, агрессия и стрессы давно уже стали привычным фоном.
Но пока еще можно было наслаждаться покоем, исходящим от природы. И перенестись, хотя бы мысленно, примерно на шесть тысяч лет назад.
В этот день, как и в предыдущие, студенты, а также Нейланд и Кленский работали во главе с Арсением Павловичем на раскопе.
Прекрасные Школьницы мыли у реки археологические находки.
Время от времени к работающим на раскопе присоединялась также Китаева. Кроме таких периодических появлений, она еще и готовила обед.
Раскопом в археологии называется участок земли, разбитый на квадраты. Сначала с него снимают дерн, а потом слой за слоем землю. Эту землю сбрасывают рядом. Вырастающую таким образом гору называют отвалом. Работать на раскопе желательно босиком или в обуви с очень мягкой подошвой, которая не оставляет глубоких следов.
При этом нельзя делать ям, «выкапывать» находки, которые появляются из земли, и ни в коем случае не повредить их лопатой. Потому и снимают почву тончайшими слоями. Самые ценные находки расчищают кистью.
Очень важен открывающийся при этом рисунок: пятна угля, например, или «тлена» — так называют остатки органических веществ.
Лаборант с планшетом отмечает каждую находку, делает зарисовки. Потом археологические находки моют, высушивают, снабжают каждую шифром.
К пятнице двадцать седьмого июня на гладко зачищенной поверхности раскопа уже ясно проступали — в виде пятен — очертания жилища, кладка печи, «развал» горшка. Огромный глиняный горшок лежал тут весь, до последнего черепка, словно раздавленный толщей времени. Украшен он был сетчатым орнаментом, характерным для «дьяковской культуры». Этнически представители этой культуры соотносятся с финскими племенами, которые еще со времен отступления ледника, очевидно, занимали эти территории.
Кленского невероятно волновали вот такие будто остановленные на тысячелетия мгновения. Горшок упал и разбился? Его уронили, опрокинули, спасаясь бегством? Или он просто выскользнул из рук у нерадивой хозяйки?