Особняк за ручьем

Владимир Мазаев

Особняк за ручьем

Русин

I

Пологая, ощетинившаяся тайгой сопка с карьером была похожа на затухший до поры до времени вулкан. Снег вокруг карьера был сплошь испещрен дырками.

Русин прошел по краю котлована, поскальзываясь на оттаявших кочках, и сразу же его новенькие черные боты стали рыжими. Щепочкой он принялся аккуратно счищать глину.

Над краем — в трех шагах от Русина — неожиданно поднялась голова парня в шапке с растопыренными ушами. Парень выкарабкался наверх и, отворотясь от ветра, стал прикуривать. На шее у него болтался свисток, за поясом торчали меховые перчатки. Следом вылез другой — молоденький, почти совсем мальчишка.

— А ну, катись отсюда! — сказал парень в ушанке и кинул под ноги Русину спичку. — Здесь запретная зона, понял? Триста метров… Да живей, живей!

И он пошел от карьера по тракторному следу, проложенному в голубоватом, приглаженном ветрами снегу. Мальчишка тоже вынул папиросу, пыхнул дымком, отворачиваясь и, проходя мимо Русина, бросил:

— Рвать счас будем, понял?

Из карьера выполз бульдозер, весело загромыхал вниз по дороге. Русин растерянно огляделся и, торопясь, пошел вслед за взрывниками. Раза три провалился, набрал полные боты снегу. Длинное пальто путалось в ногах, мешало шагу. Он шел, тяжело дыша, и все оглядывался, ожидая, что вот-вот за его спиной раздастся грохот.

Он присел на поваленную толстую березу, выколотил из бот снег. Взрывники, сидевшие тут же, теперь не обращали на него внимания, и Русин пожалел, что не одернул сразу этого, со свистком, и не назвал себя. Теперь делать это было поздно, да вроде и не с чего.

Далеко внизу, в извилистой ложбинке, дышал редкими дымками поселок. Южные скаты крыш уже потемнели на солнце. Черные тропинки разбегались по заснеженным склонам, спотыкаясь о пирамидки буровых вышек. Русин хотел найти домик, в котором его поселили, но не мог: все дома казались отсюда одинаковыми, неприметными.

Взрывы загрохотали резко и сухо, лишенные эха. Из котлована, словно из кратера, взлетали комья земли. Парень со свистком на шее сосредоточенно загибал пальцы — считал. Не было ни огня, ни дыма, и Русин, ожидавший грандиозного зрелища, даже разочаровался.

Потом они все трое — Русин позади — вернулись к карьеру. Дырок в снегу стало больше. Развороченное дно котлована парило. Русин спустился и потрогал один из комков рукой — уж не горячий ли?

Он никогда прежде не имел дела с фосфоритом, да и вообще с минералами в их натуральном виде, хотя работал в геологической экспедиции. Он был картографом и полезные ископаемые знал главным образом по их условным обозначениям. А с фосфоритами ему редко приходилось встречаться даже на карте, потому что фосфориты их экспедиция открыла впервые.

Экспедиции предложили вскрыть карьер и срочно организовать вывозку к железной дороге полутора сотен машин фосфоритной массы. Она предназначалась для полей сельских опытных станций. Руководить вывозкой послали Русина. Вся сложность была в том, что шел уже март и в солнечные дни дорога через тайгу становилась непроезжей.

Оставались только ночи с их непродолжительными заморозками.

…Возле самого поселка Русина нагнал бульдозер. Он прогромыхал мимо, обдав теплой гарью: Русин едва ушел отступить в снег. За рычагами сидел взрывник, напряженно глядя вперед. Рядом с ним — бульдозерист с мальчишкой. Они смотрели мимо Русина, словно тот был неодушевленный предмет.

Начальника партии Власенко он нашел в комнатке радиста. Тот стоял, сгорбившись перед рацией, диктовал в микрофон какие-то цифры. Он был высок и худ, из коротких рукавов тужурки торчали красные запястья. Рядом сидел радист, покручивал регистры.

Мельком глянув на вошедшего Русина, Власенко додиктовал сводку, сунул микрофон радисту.

— Где вы были? — спросил он недовольным голосом и, как показалось Русину, с усмешкой посмотрел на его длинное пальто, боты. — Экспедиция два раза запрашивала, когда мы сможем принять первые машины.

— Думаю, сегодня ночью, — неуверенно сказал Русин. — Чего тянуть?

Власенко хмыкнул, отвел глаза:

— Люблю шутников. Где я вам сегодня людей возьму?

Русин понимал, что вывозка фосфоритов и связанные с нею хлопоты нужны начальнику партии, как пятое колесо: ведь с него прежде всего спрашивают план по разведочным работам.

— Хорошо, — уступил Русин, — давайте завтра. Сколько человек выделяете?

— Двадцать. И бульдозер. Устраивает? — Начальник взял из рук радиста микрофон и прокричал: — На карьер ждем машины завтра ночью. Сколько пришлете? Прием.

«Сколько сумеете погрузить?» — пророкотала рация.

Власенко скосил глаза на Русина: «Мол, сколько?»

— Восемь — десять, — сказал тот и неопределенно пожал плечами.

Власенко щелкнул регистром, снова прокричал:

— Пятнадцать! Просим пятнадцать!

И, передавая радисту микрофон, пояснил:

— Если хочешь получить десять — проси пятнадцать. А хочешь пятнадцать — проси двадцать пять. Проверено практикой.

Во дворе дома, где поселился Русин, две женщины пилили дрова. Это были хозяйка и ее дочь Лена. На дочери легкий цветной платок и телогрейка, туго застегнутая на груди. Длинное обледенелое бревно лежало прямо на снегу, перекатываясь под взвизгивающей пилой.

— Давайте-ка я, — сказал Русин, отстраняя хозяйку и берясь за рукоятку пилы.

Пальто мешало пилить, шарф налезал на затылок, болтался перед лицом. Русин, разгорячась, сбросил и пальто и шарф и работал так, пока хозяйка не вынесла ему телогрейку, точно такую же, в какой была Лена.

Потом он рубил чурки тупым расшатанным колунам, а Лена таскала поленья под крыльцо. Чурки поддавались с трудом, и Русин, взмокший до бровей, спросил, нет ли у них другого топора.

— Нету, — сказала девушка и смущенно добавила: — Мы всегда этим рубим, привыкли.

От работы лицо ее порозовело, прическа сбилась, и она то и дело торопливо подсовывала под платок рассыпавшиеся пряди. «Черт, — подумал Русин, — кажется, она ничего».

Когда они покончили с дровами и сели ужинать, вошел парень в плаще и шапке с растопыренными ушами: тот самый взрывник с карьера. Вошел без стука, как свой, и поздоровался только с матерью. Он был под хмельком.

Лена сразу же выбралась из-за стола, и они с минуту шептались у порога. Так и не поужинав, Лена оделась, и они ушли.

«Почему именно он?» — с неприязнью подумал Русин.

После ужина он долго, с преувеличенной старательностью рассматривал семейные фотографии в общих рамках, а хозяйка поясняла. Потом хозяйка ушла на кухню; Русин остановился перед зеркалом и разглядывал себя целую минуту: узкое лицо, гладко причесанные пепельные волосы, рот в едва наметившихся скобках-складочках.

Стоя перед зеркалом, он, сам не зная зачем, тщательно поправил галстук, а потом сразу пошел в отведенную ему комнату, разделся, погасил свет и лег.

Это была комната Лены (сама она теперь спала за стеной с матерью). Возле кровати стояла тумбочка со всякой парфюмерией — флакончики, тюбики, коробки. Легкий запах духов и кремов не давал Русину уснуть. «Почему именно он? — внезапно снова подумал Русин. — Неужели в поселке мало других парней? И что это Лена, на вид такая скромная девушка, нашла в этом грубияне?..»

Среди ночи он проснулся от легкого, вкрадчивого скрипа половиц. На кухне горела электрическая лампочка. Острый клинышек света, проникая сквозь приоткрытую дверь, рассеивал сумрак комнаты. Перед тумбочкой стояла Лена. Она была в одной рубашке, босая. Когда склянки нечаянно звякали, девушка испуганно оглядывалась на спящего. Она была так близко, что Русин мог бы дотронуться до нее рукой. Глядя на профиль склоненной девушки, на округлое матовое плечо с соскользнувшей бретелькой, он чувствовал все возрастающие удары сердца; он прижмурил ресницы, боясь выдать себя. Наконец Лена нашла какой-то флакончик, выскользнула за двери.