Обретешь в бою

Начальника смены блюминга, который пытался отделаться от диспетчера невразумительными ответами, директор тоже взял в оборот. Ему важно было установить, почему тот темнит, — принимает диспетчера за тупицу или сам туп? Но разобраться в этом с ходу не удалось, и Збандут попросил его после смены наведаться в диспетчерскую.

— Познакомитесь с диспетчером, получите точное представление друг о друге — будет легче работать, — отечески внушал ему Збандут. — И я вас поближе рассмотрю.

— Посидели бы вы здесь месяцок, — с просительной интонацией сказал диспетчер, — был бы другой компот. Важно приучить к нормальному тону. А там пойдет.

Збандут облизал пересохшие губы, посмотрел на диспетчера с добродушной усмешкой.

— Месяцок? Вы много захотели. Хватит и недели. Потом достаточно заглянуть к вам раз в три дня для поддержания легенды, будто директор здесь днюет и ночует. — И добавил с укором: — Нужно зарабатывать личный авторитет, а не светить отраженным светом.

В молодости Збандуту пришлось посидеть в диспетчерском кресле, познать всю сложность и значимость этой незаметной, неблагодарной, но крайне необходимой работы, и на каждом заводе он добивался, чтобы диспетчер из простого информатора вырастал в подлинного организатора производства.

В час ночи, предупредив главного инженера, что завтрашний день проведет в Донецке, Збандут сел в машину и укатил в Днепропетровск. В девять утра он был уже у Штраха. Он понимал, что на совещание, которым все время были заняты мысли, надо являться во всеоружии, заполучив приверженцев. Личные контакты в таких случаях играют немаловажную роль.

Новое здание проектного института стояло на самом берегу Днепра. Из окон кабинета Штраха была видна могучая река и противоположный берег, застроенный до самого горизонта и дымивший трубами бесчисленных заводов.

Эти два человека впервые встретились лицом к лицу и поначалу вели разговор осторожно, прощупывая друг друга. Но очень скоро пристрелялись и, отбросив всякую дипломатию, углубились в существо дела. К удивлению Збандута, у Штраха уже был готов новый эскизный проект цеха, дорогой, щедрый, но подкупающий размахом и смелыми решениями. Ни одного дефекта, которыми изобиловал пресловутый типовой проект, Збандут не обнаружил.

Положение прояснилось. Теперь на совещании можно предложить взамен существующего новый, более совершенный вариант. Есть с чем сравнить, есть что выбирать.

— Кто вам финансировал эту работу? — поинтересовался он.

— Никто.

— А как же вы сведете концы с концами?

— Отстоим — ваш завод оплатит, погорим — понесем, как водится, убытки. Не все в нашей жизни определяется рублем. Есть еще другое мерило человеческих деяний — совесть. Ради нее приходится не только на материальные убытки идти, но подчас и на Голгофу. За все лучшие проекты у нас, как правило, лупят. Совершенствуем, ищем оптимальные решения и, естественно, вылезаем из сроков. А сроки — основное в нашей деятельности. Неважно, что хуже, лишь бы в срок. И все благоденствуют, все довольны.

У Штраха глаза усталые, но мудрые, многое повидавшие. Голова седая, без единой чернинки, но держит он ее гордо.

— Надеюсь, что встречу в вас не только единомышленника, но и активного союзника, — не то вопросительно, не то утвердительно сказал Збандут.

— Это разумеется само собой. Слушайте, кто такая Лагутина? Я заочно в нее влюбился.

— В нее еще легче влюбиться очно. — Збандут охотно улыбнулся. — Это самая интересная женщина, какую я видел. Бывают красивые и неумные, бывают умные и некрасивые. В этой сочетается все.

— У нее что, умение репродуцировать или она живет своим умом?

— И то и другое, опять-таки в редком сочетании. И еще неоценимая черта, которую так нужно развивать в людях, — принципиальность, независимость мышления.

— Эх, батенька, — протяжно вздохнул Штрах, опускаясь в кресло, — с этими качествами жить не так просто, и таких людей не больно много.

— И все же именно такими людьми должен окружать себя руководитель, не боясь, что кто-то окажется умнее его. А у нас… Попадет иногда в руководящее кресло пентюх — и подбирает кадры себе по плечу, а чаще и пониже, чтобы на их фоне казаться светочем. Смотришь, через какое-то время уже образовался целый очаг бездарей. А бездари страшны тем, что обладают свойством коагулировать, сплачиваться, кустоваться.

— Попробуй подбери умных, — проворчал Штрах. — Вот хоть бы у меня в институте… Какие стимулы для удержания умных людей? Зарплата у всех одинаковая, возможности получить степень нет — институту не дано право присваивать ученые степени. А если человек защитит диссертацию на стороне, он и уйдет на сторону, поскольку в проектном институте никакими привилегиями пользоваться не будет. Вы вот на проектировщиков нападаете. А хоть когда-нибудь об этой стороне дела подумали?

— У меня есть о чем думать на своем месте, — вяло отозвался Збандут. — У нас на заводах тоже ни один кандидат наук не задержится, не говоря уже о докторе. Не та зарплата, не те условия работы. Завод отдачи требует, быстрого решения вопросов, потому что их тьма-тьмущая и потому, что один на другой набегает. К примеру, проблема качества. Дело в том, что качество продукции из количества не растет, и не каждому ведомо, что лучше один хороший рельс, чем два плохих, лучше один лист из нестареющей стали, чем два из обычной, лучше…

— …один умный, чем десять глупцов, — подхватил Штрах.

— Посмотрите, что получается, — продолжал Збандут. — Вызовут тебя, предложат… ну, скажем, освоить в кратчайший срок новый мудреный профиль проката. Подумаешь, прикинешь и откровенно признаешься, что не можешь этого сделать. А твой коллега пообещает, легко пообещает, будто это пара пустяков. Смотришь — его акции сразу повысились. Придет время, коллега засыпался, ничего у него не вышло. И все равно акции его котируются выше твоих. Он пытался, а ты не хотел и даже не пытался.

— Я давно пришел к выводу, что принципиальность дорого обходится, — мрачно отозвался Штрах.

— А вот отсутствие ее воспитывает нигилизм. Моя хата с краю, своя рубашка к телу ближе, поперед батьки… — и — так далее. У своерубашечников очень удобная позиция — беспринципность, возведенная в принцип. Клеймо на них надо ставить, чтобы каждый сразу видел, с кем имеет дело.

— Воспитывать их надо, — возразил Штрах. — Бить по самолюбию и притом нещадно. Вы заметили, что, как правило, нигилисты — люди никчемные. Они ничего не знают, ничего не умеют и низвергают авторитеты только лишь для самооправдания, для самовозвышения. Кстати, есть только два способа проникнуться уважением к собственной персоне — либо сделать из себя что-то значимое, общественно полезное, чтобы стать вровень с другими, а то и приподняться над ними, либо шельмовать всех подряд, втаптывать в грязь. Первый способ трудноват — надо расти самому, а второй… второй совсем прост. Косить все, что растет кругом — и будешь торчать, как штырь. В своем воображении, разумеется.

— У вас молодежи много? — Збандут потер тыльной стороной ладони отросшую за ночь щетину, устало прикрыл глаза.

— Почти весь институт молодежный. А за счет кого еще расти?

— И как, уживаетесь? Штрах задумался.

— Молодежь никогда не бывает похожа на своих отцов, — раздумчиво произнес он. Заметив, что собеседник ищет сигареты, протянул свою пачку. — Она или лучше их или хуже их, но их не повторяет.

— А все-таки — хуже или лучше? — нетерпеливо спросил Збандут.

— Ну вот вы как хотите. Да или нет. Тут односложным ответом не отделаешься.

— Лавируете?

Штрах усмехнулся. Лукаво и в то же время снисходительно.

— В общей массе она умнее, чем были мы, тоньше, проницательнее и… критичнее. Нам достаточно было лозунгов и призывов, чтобы жить впроголодь, не спать сутками, работать до седьмого пота. Им одних лозунгов мало. И вот в этом роль руководителя, наставника огромна. Его не столько слушают, сколько смотрят на него и поступают сообразно тому, как поступает он. Точнее говоря, следует делам и почти никогда словам. PI еще одно качество отличает их от нас. Мы были жертвенным поколением. Шли на любую жертву, какую от нас ни требовали, подчас даже на неразумную. Это ведь факт, что каждый из нас готов был погибнуть, чтобы спасти, ну, допустим, уплывающее бревно. Нынешние парни и девчата тоже идут на жертвы. В пожар, чтобы вынести попавшего в беду ребенка, каждый, пожалуй, ринется, но из-за бревна… Непременно взвесит, что стоит бревно в сравнении с человеческой жизнью.