Страница 46 из 92
И как это часто бывало с Савушкиным, когда смутно становилось на душе и чувствовал он себя в чем-то виноватым, потекли невеселые думы, вспомнились все заботы, неприятности…
Уже более десяти дней не брала в стирку и не выдавала чистого постельного и нательного белья банно-прачечная рота, что обслуживала батальон. Конечно, всем ясно — едва успевала эта рота обеспечивать вновь прибывшие стрелковые части, у которых где-то отстали тылы. А кому от этого легче? Заведутся вши — отвечай комбат. И скидки на объективные обстоятельства не жди. Быть отменной взбучке. Вызовут в политотдел, а то еще кое-куда… Со свежим хлебом тоже перебои. Бойцы через день сидят на сухарях. Изволь ежедневно объяснять, что ты тут ни при чем. От этих объяснений солдатским желудкам не легче. А тут еще исчез помпотех Шустер. Уже неделю не дает знать о себе. Жив ли, не случилось ли беды? Хоть и в тыл отправлен, а все же…
Правда, Савушкин знает, что техник-интендант 1 ранга Шустер не запьянствует, не станет нежиться в зафронтовой тишине. Случись застрять почему-либо в какой-нибудь неразоренной тыловой деревеньке — не пристроится в мужья на денек-другой к бедовой вдовушке. И бездельничать не будет, и из любой непредвиденной ситуации выход найдет. Но ведь исчез. Неделю ни слуху ни духу.
Шустер — сын латышского стрелка. Совсем еще молодой парень. С отличием окончил радиотехникум, но по специальности почти не работал — ударился в искусство. Савушкину трудно представить своего бравого помпотеха артистом танцевального ансамбля. На сцене. В яркой одежде, широченных шароварах… Но так оно и было. Два последних предвоенных года гастролировал Шустер по стране, бил подметки на сценах столичных и периферийных театров. Может, бил бы и до сих пор, если б не война. Ушел добровольцем на фронт. Благодаря этому обстоятельству Савушкин прощает помпотеху его бывшую легкомысленную, с точки зрения майора, профессию, не зовет даже в моменты сильнейшего раздражения «танцором», как это позволяют себе некоторые офицеры из службы связи фронта. Впрочем, «танцор» — прозвище не из обидных. Шустера и командиры, и бойцы уважают за смелость, сообразительность и редкую душевную чистоплотность, и если зовут так меж собой, то лишь по традиции, по въевшейся солдатской привычке.
Командировал в тыл Шустера сам майор. Как понял Савушкин, что быть в скором времени наступлению, начал исподволь готовиться к нему. Если для обычных войсковых соединений главное в наступательных боях — горючее, боеприпасы, то для связистов — запчасти. Придется покинуть с большими трудами построенное и налаженное стационарное хозяйство, двигаться вслед за перемещающейся линией фронта. И быть тут всякому. Будут бомбежки, артиллерийские налеты, а то и столкновения с выбирающимися из окружения немецкими подразделениями. Ясное дело, не избежать потерь в личном составе, в технике. Передвижная радиостанция — вещь хрупкая. Не окажись под руками, взамен разбитой, запасной радиолампы или другой детали — нет и самой станции. Так себе — глухонемая коробка на колесах.
Поэтому и командировал Савушкин Шустера за сверхнормативными запчастями. Снабдил солидными документами, официальными и частными письмами — приказал: разбиться, а дело сделать «хоть законно, хоть не законно…». Когда вопрос касается боеспособности его части, Савушкин позволяет себе быть неразборчивым в средствах. Пусть говорят о нем что угодно, но майор и мысли допустить не может, чтобы из-за таких пустяков, как запчасти, стали глухими и немыми его рации. Тут уж не до бюрократической честности. Не может майор допустить, чтобы его отборный батальон стал бесполезным для наступающих советских войск.
Уехал Шустер. Сообщил, что сумел выбить в отделе тыла «надежное распоряжение», и исчез. Уже неделю ни слуху ни духу. А ну, если завтра сниматься? Если завтра — вперед?
Зазуммерил телефон.
— Да, — загораясь тайной надеждой, сказал в трубку Савушкин и вскочил со стула. — Зайдите ко мне!
Вскоре вошел Разумов. Коротко доложил, что все штабные радиостанции противника в полосе фронта сменили длины волн и позывные. Добавил, помолчав:
— Выходит, вы были правы. На этот раз сроков противник не выдержал. Вот вам прецедент. Вы его имели в виду?
— Именно! — Савушкину вдруг стало очень весело, мигом улетучились недавние хмурые мысли и тяжкое чувство неизвестности. Он возбужденно потер руки. — Именно, капитан! Несомненно, они затеяли эту внесрочную свистопляску, чтобы позволить «зоопарку» незаметно, под шумок, войти в эфир.
— Я так и понял. Соответствующие команды уже даны.
— Свободные специалисты и командиры подразделений на дополнительные радиопосты вызваны?
— Так точно.
— Радиопеленгаторщики?
— В работе. За исключением одной станции.
— Что такое?
— Кабель где-то поврежден. Тот участок недавно был подвергнут противником артобстрелу.
— Хм… Разрешаю радиосвязь! — Как это ни было неприятно майору, он был вынужден отдать такое распоряжение. Савушкин предпочитал, чтобы его собственные передатчики без крайней нужды в эфире не появлялись.
— Слушаюсь.
— На линию люди высланы?
— Дана команда командиру линейного взвода.
— Отлично. Занимайтесь своими делами. Линейщиков я провожу сам.
В лесу царила ненастная ночная чернота. Савушкину, вышедшему из здания, пришлось долго стоять у двери, пока глаза обрели способность различать хоть что-то в промозглой ветреной мгле. Откуда-то из непроглядной бездны, что разверзлась над головой, сыпал снег с дождем. Савушкин поежился, отер мокрое лицо. «Ну и погодка! Когда же эта мозглота кончится?»
Но даже дурная погода не могла сейчас испортить майору настроения. Наконец-то свершилось то, чего он напряженно ждал двое суток. Пройдет несколько часов, перехватчики сделают свое дело — определят и «разберут» своих прежних подопечных — и тогда уже нетрудно будет разыскать в базарном гвалте немецких радиостанций новые голоса, голоса исчезнувшего «зоопарка». В том, что все случится именно так, майор не сомневался. Пусть еще сутки вон, главное определилось — цель близка.
И на войне растут цветы
Идет время. Долго и нудно плетется над озябшей землей медлительная ноябрьская ночь. Уже давно «разобрали» радисты «свои», на время потерявшиеся, немецкие станции, дежурные офицеры давно внесли соответствующие записи в картотеку и регистрационные журналы, а «зоопарка» все нет и нет. Молчат исчезнувшие рации.
И по мере того как затягивается это молчание, гаснет бодрое предчувствие победы в Савушкине. Озабоченнее становится лицо, комбат уже не в состоянии скрывать с новой силой вспыхнувшую тревогу. Ему даже не хочется спать. Он безвыходно сидит в левом секторе с наушниками на голове, и выгнать отсюда его не могут даже многочисленные заботы и необходимость отдать очередные распоряжения.
Звонит с пеленгаторной станции командир линейного взвода, сообщает, что кабельная связь налажена. Савушкину это понятно и без доклада.
— Противник или что-то готовит, или что-то предчувствует, — помолчав, добавляет лейтенант. — Чаще, чем обычно предпринимает огневые налеты. Двое моих бойцов ранены. На, станции пока все в порядке…
И это сообщение не удивляет Савушкина. Он сам давно убедился — немцы что-то подозревают. И это естественно. Невозможно бесконечно не замечать огромной концентрации войск и техники севернее Дона. И совершенно скрыть эту концентрацию тоже невозможно. Можно лишь замаскировать масштабы приготовлений. Выходит, не случайно танковый корпус изменил место дислокации, не случайно не обнаруживает себя в эфире.
Идет время. Тихо в комнате. В наушниках — ни одного нового голоса. За низким окном начинает сереть небо. А Савушкин сидит у приемника, все еще надеясь на что-то. Меняются радисты, докладывают о передаче дежурств начальники смен, а майор сидит и сидит… Думает тяжелые, трудные думы, все еще не веря, что ему, Савушкину, со всей его отлично отлаженной службой перехвата не удалось выполнить важнейшее задание командования, что не придется ему доложить Тагильцеву и Сталемахову: ждите опасность вот оттуда-то! Значит, напрасно ест он свой воинский хлеб, коль немцы обхитрили его на этот раз. Давно такого не бывало…