Страница 41 из 92
— Гм… Все как обычно.
— Да. Как обычно.
— Вы пробовали систематизировать многомесячные данные? Как по-вашему, когда они вновь внесут изменения?
Вопрос майора ничуть не удивил Разумова, хотя систематизация и анализ разведданных вовсе не входили в круг его обязанностей. Он пожевал губами, ответил неторопко:
— Дело расплывчатое… Определенных сроков противник не придерживается… Но дней через шесть-семь должны менять. Так подсказывает статистика.
— А раньше могут?
— Только в случае чрезвычайных обстоятельств. Пока что прецедентов не было.
— Не было? Будут.
Разумов чуть улыбнулся, поняв, что имеет в виду майор.
— Ну, а как на нашей стороне?
— Случаев нарушения приказа нет. Рации всех вновь прибывших частей молчат. Тишина.
И они улыбнулись уже вдвоем, опять отлично поняв друг друга. Наконец-то тишина в эфире была зловещим предупреждением для тех, кто топтал и осквернял их, Савушкина с Разумовым, родную землю. За прошедшие полтора года войны чаще случалось обратное.
— Ну, а как с «зоопарком»? Молчит?
— Пока молчит.
— Ничего, выйдут в эфир, никуда не денутся, — уверенно заключил Савушкин. — Нужда заставит. Это и создаст прецедент.
— Я так и понял вас, — буднично согласился Разумов.
«Зоопарком» между собой радисты называли ту группу радиостанций, которая принадлежала частям исчезнувшего танкового корпуса. Радисты-перехватчики, контролировавшие эту группу станций, не знали, что это за соединение: армия ли, корпус ли, или что-то другое, но знали, что они ведут радиообмен между собой. Запоминать позывные станций, которые к тому же нередко менялись да и давались немцами умышленно без какой-либо фонетической или логической общности, было трудно. Поэтому радисты по-своему импровизировали, для простоты давали немецким радиостанциям названия по созвучию с их позывными. Позывной штаб корпуса был МДВ-1, танковые дивизии имели позывные ВЛК и ГСК. Радисты, не особенно утруждая фантазию, прилепили им прозвища «медведь», «волк» и «гусак». Так родился «зоопарк». Изящностью эти устные ярлыки не отличались, но они были просты и удобны и потому охотно взяты напрокат в обиходную речь всеми, кого это касалось, от радиопеленгаторщика до комбата.
Закончив беседу, Разумов с Савушкиным вместе вышли из кабинета.
Длинное помещение приемного радиоцентра было ярко освещено электрическим светом, заполнено разноголосым писком, шуршанием бумаги, стуком радиотелеграфных ключей. Казалось, эти звуки заменяли здесь человеческую речь, ибо никто не говорил, не смеялся и даже не кашлял.
Что хитрого в рабочем месте радиста? Вроде бы ничего. На столе радиоприемник, стопка бланков, несколько карандашей, телефонный аппарат с фоническим вызовом. На краю стола радиотелеграфный ключ и кнопка сигнала на передающий радиоцентр. Возле стола стул. Вот и все хозяйство. Бери наушники, включай приемник, настраивайся на волну той немецкой радиостанции, за которой тебе положено следить. Передает шифровку — записывай. Просто вылезла радиостанция в эфир для проверки связи — тоже записывай. Выпала свободная минута — неси перехваченные радиограммы шифровальщикам, нет этой минуты — унесет начальник смены. Вроде бы просто.
А если таких рабочих мест пятьдесят…
В помещении приемного радиоцентра тоже внешне все вроде бы просто. Во всю длину возле стен длинные-предлинные, похожие на верстаки, обитые крашеной фанерой столы. На столах радиоприемники, возле каждого радист. Видны лишь согнутые спины, стриженые головы, оседланные наушниками. В другом конце здания дощатая перегородка. Там так называемый левый сектор — комната, в которой несут вахту радисты, получившие особо важные задания. Вот и все. Никаких излишеств. И тем не менее майор Савушкин, появляясь в этом здании, каждый раз беспокоится: а ну-ка где-нибудь что-нибудь забарахлит!
Под зданием подвал, в подвале аккумуляторные батареи, питающие радиоприемники. А где-то в стороне, за степами здания, запрятались в лесу многочисленные технические службы, обеспечивающие эту нелегкую работу, И нигде не должно быть сбоев. Поэтому озабоченный Савушкин избрал своей резиденцией на время поисков исчезнувшего корпуса именно приемный радиоцентр. Сюда, как к головному мозгу, сходятся все нервы этого сложного, им самим, майором Савушкиным, созданного организма.
Капитан Разумов вопросительно посмотрел на майора. Савушкин понял его, кивнул. Они бесшумно пошли вдоль столов, за спинами напряженно вслушивавшихся в эфир радистов. Никого не тревожили, никого ни о чем не спрашивали, лишь заглядывали через стриженые головы или короткие девичьи прически на бланки радиограмм — и понимали все с первого взгляда.
Зашли в планшетную. Увидев начальство, Табарский вскочил с табуретки, хотел рапортовать, но Савушкин показал жестом, что не надо. Проверили на карте накладку контрольных пеленгов — все было в полном порядке.
Майор похлопал младшего лейтенанта по плечу, поощряюще улыбнулся и направился к двери. Обрадованный планшетист засуетился возле карт и планшетов, зачем-то схватил карандаш, делать которым ему было абсолютно нечего.
«Теперь туда?» — спросил взглядом Разумов, когда они вновь оказались в основном помещении, заполненном пением морзянки, шорохом бумаги и стуком ключей.
— Да, — вслух тихо сказал Савушкин. — Оставайтесь здесь. Если будут спрашивать, я буду там.
Капитан кивнул.
Майор еще раз огляделся. На их повторное появление опять-таки никто из радистов не реагировал. Бойцы работали напряженно и внимательно.
И Савушкину невольно стало жаль этих парней и девчат. Уж кто-кто, а он знал, как туго приходится радистам на такой службе. Вахты, вахты, вахты… День за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем. И все это в сложной, беспрерывно меняющейся радиообстановке. Люди изматывались, уставали, худели… Савушкин знал, как трудно уснуть после тяжелой смены. Ляжет бедный радист спать, закроет глаза, а сна нет — в голове мельтешит, пищит, продолжает пульсировать жизнь наушников. А через шестнадцать часов снова на рабочее место. Отдых лишь раз в десять дней, а то и того не бывает — работы много, а радистов не хватает. Стиснутый железными рамками штатного расписания майор ничего не может тут поделать.
Солдат-пехотинцев называют чернорабочими войны, генералов — ее столоначальниками. В то же время пехоту в целом именуют царицей полей, а артиллерию богом войны… Все рода войск так или иначе удостоились звучных эпитетов. А о радистах почему-то помалкивают. Слухачи — и все. Это еще одно из самых вежливых обращений. Могут окрестить похлеще. Сам Савушкин против «слухачей» ничего не имеет, но все же вот за этих самоотверженно несших службу ребят и девчат немножко обидно. Они достойны большего уважения.
Один из радистов оглянулся. Увидев комбата, хотел вскочить. Савушкин положил руку на его плечо, успокаивающе кивнул. И пошел в конец помещения, к левому сектору.
Там несли вахту радисты-перехватчики, которые искали в эфире радиопередатчики исчезнувшего немецкого корпуса.
В левом секторе
Едва майор успел войти в комнату, поднялся сидевший с краю старший смены лейтенант Бабушкин и доложил, что потерянные радиостанции до сих пор не обнаружены. Стараясь не показать огорчения, Савушкин сказал:
— Хорошо. Продолжайте работать. — И прошел к окну, возле которого на свободном столе специально для него был поставлен контрольный радиоприемник.
Обнаружить кого-либо лично Савушкин не рассчитывал. Просто у него давно выработалась привычка в моменты сильного нервного напряжения самому пошарить в эфире. Посидев несколько часов с наушниками на голове, майор как-то незаметно разряжался, обретал способность более хладнокровно переносить неудачи, не позволял себе быть резким и нетерпеливым с подчиненными. В его должности это имело немаловажное значение. К тому же за приемником он спасался от беспрерывных запросов начальства.
А спрашивали его часто — в том майор был уверен. Наверняка уже несколько раз звонили полковник Тагильцев, начальник оперативного отдела штаба фронта, а то и сам Сталемахов. И все требовали его, Савушкина. Но, услышав от дежурного телефониста магическое: «Майор на контроле, отрывать не приказано», — почтительно клали телефонную трубку.