Страница 39 из 92
Вовремя расшифрованный вражеский код спасал тысячи жизней, вовремя услышанный голос радиостанции вновь появившегося крупного немецкого соединения (а то и нескольких сразу) предупреждал о надвигающейся опасности, а тишина в эфире говорила еще о большем — о зловещем. Радиоразведчики всего более не любят тишины, ибо тишину не расшифруешь языком математики, для кого-то из противников она всегда несет элемент неожиданности…
Савушкин не стрелял, не подымал бойцов в атаку, не водил за собой колонны танков, не командовал артиллерийскими батареями — он воевал в другой сфере. Он предостерегал от неожиданностей, значит, спасал жизни многих из тех, кто стрелял, подымал бойцов в атаку, водил в бой танки…
Безбрежная пустая высь над истерзанной взрывами землей тоже была ареной войны. Войны невидимой, но столь же бескомпромиссной. Физическое противоборство здесь заменили борьба умов, нервов, соревнование в гибкости фантазии и еще многое другое… Каждая победа здесь оборачивалась освобожденными городами, не отданными врагу позициями, каждое поражение — отступлениями, гибелью десятков тысяч тех, кто шагал по истерзанной взрывами родной земле. И Савушкин находился не на последних рубежах в этой войне. Он не хитрил, не соревновался в гибкости фантазии — то был удел других. У Савушкина была более прозаическая солдатская работа, Он был обязан разгадывать хитрости и уловки фашистов.
А хитрить немцы умели. Периодическая смена шифров, длины волн и позывных радиостанций — это для немцев закон. Такая же обязательная процедура, как обед или ужин. Тут от радиоперехватчиков особой мудрости не требуется. Были бы аккуратность и внимательность. Правда, здорово прибавится работы дешифровщикам и офицерам, ведущим регистрацию вражеских пунктов связи, но это уже дело обычное. Каждый воюет своим оружием, каждого война оделяет своими тягостями: кому студит тело в мокром окопе, кому сушит мозги и нервы.
Хуже, когда вдруг начнется такая чехарда, что сам господь бог с ума спятит. В полосе какой-нибудь группы армий вдруг все радиостанции разом сменят позывные, длину волн, перейдут на новые коды, другими тембрами заговорят ранее знакомые голоса радиопередатчиков, немецкие радисты, к «почеркам» которых перехватчики давно привыкли, переместятся со станции на станцию. В общем, бедлам. Что-то вроде капитального ремонта в старом доме. Но суть в общих чертах ясна — происходит перегруппировка войск в полосе этой группы армий. А потому многое понятно. Противнику важно, чтобы не было известно, какое соединение куда перемещено, но для радиоперехватчиков и это только вопрос времени.
Сквернее, когда радиостанции работают, ведут нормальный радиообмен, а дивизии, которым они принадлежали, уже разгружаются из вагонов за сотни километров, на другом фронте. Радисты-перехватчики записывают радиограммы, шифровальщики расшифровывают, дежурные офицеры регистрируют, докладывают о содержании куда положено. Внешне вроде бы все в порядке, а гроза приближается… Ее надо предугадать, надо осознать, адо предупредить… А как?
Ошибешься, не дашь сигнал тревоги, поверишь этому внешнему благополучию — и разразится нежданная буря на каком-то участке огромного театра военных действий. Расплатятся тысячами жизней застигнутые врасплох соотечественники за то, что кто-то оказался недостаточно проницательным, доверился липовым фашистским шифровкам.
Нет, емкое содержание имела для Савушкина трельчатая дробь морзянки, невидимо заполнявшая эфир. Многое в ней было, а главное — за каждой точкой и тире таилась угроза человеческим жизням.
Но сейчас майору было не до общих размышлений. Человек практического ума, он думал о полученном приказе, вспоминал отдельные детали только что закончившегося разговора, сравнивал, анализировал, стараясь создать для себя цельную картину обстановки. И чем дольше думал, тем прочнее росло убеждение: большие события на фронте не за горами.
3 ноября, когда майор приезжал к Тагильцеву с докладом об исчезновении немецких радиостанций, в штабе фронта происходило какое-то чрезвычайно важное совещание. Давно Савушкину не приходилось видеть в одном месте столько высших военачальников, сколько увидал в тот раз. Были тут командиры дивизий, корпусов, командующие армиями.
Но все стало понятным майору несколько позже, когда он из окна кабинета увидел во дворе штаба трех генералов. Он знал их всех — встречал раньше — и потому сразу напрягся, почувствовав подспудно грандиозность предстоящих событий. Лицом к окну стоял круглолицый, довольно моложаво выглядевший генерал-лейтенант в видавшей виды потрепанной шинели — новый командующий фронтом Николаев. Энергично жестикулируя, что-то говорил ему крепко сбитый мужчина с суровым, властным лицом — представитель Ставки генерал армии Георгиев. Третий, высокий и ладный, одетый в щегольское кожаное пальто с меховым воротником, стоял спиной к окну, но и его узнал Савушкин сразу — то был командующий соседним фронтом генерал-лейтенант.
Это была важная троица. Все трое показали себя с наилучшей стороны в тяжелых боях 1941 года, и в армии было известно, что Верховный Главнокомандующий доверял им особо ответственные операции. Их совместное присутствие на совещании все сказало Савушкину. Хотя он давно ждал перелома в войне и знал, как энергично этот перелом подготавливается, — сознание, что все это уже где-то близко, было настолько удивительным, что он тогда не сдержался и присвистнул.
Просматривавший сводки полковник Тагильцев изумленно взметнул жидкие брови, посмотрел на майора, потом в окно. Встал, задернул шторку. И многозначительно промолчал. Это тоже кое-что значило.
С того дня Савушкин жил и работал в состоянии постоянного ожидания. Гадал лишь об одном: когда? Как и раньше ночами, и только ночами, подтягивались к линии фронта свежие стрелковые и танковые части, натужно гудели грузовики, подвозившие боеприпасы, ревели моторами на тщательно замаскированных полевых аэродромах боевые самолеты, но теперь все эти привычные ночные звуки обрели новый смысл, более богатое содержание.
Поэтому разговор в кабинете полковника Тагильцева взволновал Савушкина. Размышляя об услышанном, он старался составить собственное мнение о новом местоположении исчезнувшего корпуса, который мог в какой-то степени ослабить силу первоначального удара советских войск. Такого он, Савушкин, как коммунист и русский солдат, допустить не мог.
Раздумывая таким образом, майор бессмысленно глядел в ветровое стекло и не реагировал на частые реплики словоохотливого шофера, которому очень хотелось поделиться новостями.
— Нынче ночью опять танки шли, — сообщал тот. — Много. Слух идет, что целая танковая армия с Брянского фронта прибыла. Врут или как?
«На эти дни надо увеличить число вахт, — соображал майор. — Полковник Тагильцев прав. Ни погода, ни местность не позволят немцам быстро протянуть надежные телефонные линии. А дивизии не могут долго оставаться без связи со штабом корпуса. Значит, должны выйти в эфир…»
Шофер помолчал, несколько раз обругал избитую дорогу, опять не выдержал:
— Силы большие у Дона скопились. Как вы думаете, товарищ майор, скоро фрицев колошматить начнем?
— Всему свое время, — буркнул майор, а сам продолжал думать: «Хотя бы скорей Плешивцев вернулся. Все было бы легче. Пойдем в наступление — мне одному не справиться…»
Заместитель Савушкина капитан Плешивцев был ранен осколком бомбы, когда руководил строительством базы, в которой теперь размещался батальон. Отправляя заместителя в госпиталь, майор пообещал не брать никого на его должность, пока тот не поправится. Выздоровление Плешивцева почему-то затянулось, и верному своему слову Савушкину приходилось нести двойную нагрузку: исполнять свои прямые обязанности да вдобавок ко всему прочему тащить все хозяйственные дела.
Слухачи
К полудню, покончив со всеми неотложными вопросами, майор Савушкин покинул наконец-таки штаб батальона. Настроение у него немного улучшилось. Теперь можно было спокойно обосноваться на приемном радиоцентре, куда он на несколько дней решил перенести свой командный пункт.