Страница 30 из 92
Впоследствии она жалела о содеянном, но что было сделано, то было сделано. Собственно, жалела она не потому, что ошиблась в Димке, что он оказался хуже, чем представлялся со стороны. Не потому. Димка был все-таки неплохим человеком и мужем. Но он не мог заменить потерянного Петра. Димка был Димкой, а Петр оставался Петром.
Вспоминая иногда о недолгом своем замужестве, Софья Петровна не испытывает ни радости, ни грусти. Оно несло на себе печать Димкиной легковесности. Нет, он действительно был простым и отзывчивым человеком, подобно Петру, он был бессребреником и энтузиастом, он не искал легкой жизни… Но уже вскоре Софья Петровна поняла, что простота Димкина пустая, что энтузиазм мелок, узок, как старинный кавказский ремешок с красивыми, но бесполезными серебряными бляшками…
До замужества она как-то не обращала внимания, что все их однокурсники давно выросли в крупных специалистов, ученых и руководителей (сама она уже не первый год работала старшим геологом партии), а Димка все так и оставался Димкой (его только так и именовали — никак не иначе). Несмотря на всю свою предприимчивость и безотказность, он продолжал пребывать на рядовых постах, часто меняя должности, что ничуть не огорчало его.
«Что это? Полное отсутствие честолюбия?» — удивлялась Софья Петровна. Первое же столкновение на деловой почве прояснило ей все.
К тому времени Димка исполнял обязанности инженера-гидрогеолога в ее партии. Приближалась весна. Партия заканчивала детальную разведку крупного полиметаллического месторождения. Оставалось лишь произвести опытную откачку воды из нескольких скважин на отдаленном участке, чтобы окончательно определить степень обводненности месторождения. Это дело поручили Димке. Он с обычной веселой безотказностью принял приказ к исполнению и немедленно выехал на участок.
Велико же было удивление Софьи Петровны, когда через две недели начальник партии, вернувшийся после объезда полевых отрядов, сказал, что у Димки еще ничего не сделано. По Димкиным же ежедневным рапортичкам все обстояло как раз наоборот.
— Там такое творится… такое… Ну и делопут! — клокотал возмущением начальник. — Поезжайте сами, голубушка, и разберитесь со своим Эдисоном. Только подумать: на базе несколько новехоньких дизель-компрессоров, а этот кустарь мастерит какую-то допотопную колымагу!
Софья Петровна поехала.
— А что? — невинно пожал плечами Димка. — Мы полезное дело делаем. Вот хотим приспособить обычный штанговый насос и качалку для откачек с глубины сто метров. Сама посуди, какая удобная штука для изыскателей… Вес у качалки небольшой, вози с собой на здоровье. Но воду она берет с глубины не более полусотни метров. Мы же приспособим, чтобы с сотни… Никаких компрессоров привозить не надо, никаких насосов…
— Нам сейчас не до твоих конструкторских изысков! — возмутилась Софья Петровна. — Вот-вот нагрянет ростепель! Надо срочно провести откачки и выбираться отсюда. Ведь весной тут не пройти и не проехать. Все раскиснет!
— Подумаешь, раскиснет… Не такое видали! — беззаботно отмахнулся Димка. — За такую качалку еще спасибо скажут.
— Боже! Неужели ты не понимаешь, что летом у нас срок представления отчета? Мы должны сдать месторождение промышленности!
— Ну и сдадим.
— Каким образом? Если мы не успеем до оттепели произвести откачку, то все планы полетят в тартарары. Ведь уже осенью сюда должны приехать проектанты, а за ними шахтостроители… К тому же и своих поисковиков подведем. Не сдадим вовремя геологический отчет — но видать им их законной премии как своих ушей!
— Премии… — Димка презрительно покривился. — Настоящие люди сюда не за длинным рублем едут. Мы качалку не ради премии мастерим… — В больших, небесно-чистых Димкиных глазах не было ни облачка. Он в самом деле был выше всяких меркантильных расчетов.
Софья Петровна в тот же день назначила начальником участка геолога-практика, а дипломированного прожектера отправила в базу партии. В конторе долго ломали голову: куда бы пристроить Шерстобитова, и в конце концов спровадили его в гидрометрический отряд, где была острая нехватка людей.
Вернувшись после завершения откачек домой, Софья Петровна застала мужа в полном здравии и благополучии. Он уже забыл о злополучной качалке, о своем очередном смещении и за обеденным столом с энтузиазмом рассказывал, какую безотказную и удобную гидрометрическую вертушку (для замера скорости течения воды) они с начальником отряда задумали сконструировать.
Софья Петровна не сомневалась, что вертушки этой никто никогда не увидит, как не увидели завершенным ни одного из благих Димкиных начинаний. Она смотрела на ясноглазого красивого мужчину, и ее не покидало ощущение, что она связала жизнь с неиспорченным бородатым мальчиком, который топчется где-то в своих давних семнадцати-девятнадцати годах и не имеет никакого желания перешагивать через них в глубину и сложность жизни.
Подумала так — и острой болью кольнуло раскаяние, чувство вины перед Петром.
В ту ночь, впервые за многие годы, Софья Петровна долго и горько плакала, выдумывала ласковые слова, которые она скажет Петру Селивестрову при их будущей встрече. Жажда этой встречи с новой силой вспыхнула в ней. Она вдруг сделала открытие: достаточно им с Петром лишь встретиться, чтобы все в ее и в его жизни перевернулось, пошло новым путем.
Димка ушел из ее жизни так же легко и обыденно, как и пришел. Летом, за неимением свободных людей, его командировали в Мурманск. Надо было получить в торговом порту буровые станки, прибывшие из Швеции. Получение импортной техники по каким-то канцелярским причинам затянулось, и Димка прожил в городе более двух месяцев. За это время его успела прибрать к рукам развеселая вдовая официантка портовой столовой. Димка даже переселился из гостиницы к ней на квартиру.
Об этом стало известно в экспедиции. Многие смотрели на Софью Петровну с состраданием, но сама она Димкину измену восприняла спокойно и даже с облегчением. В конце концов они с мужем были настолько разные люди, что все равно должны были расстаться. Теперь отпадала необходимость в тягостном объяснении. На Димку она не сердилась. Рано или поздно это должно было случиться. Она сама своей отчужденностью толкала его к разрыву.
Он приехал в воскресенье и, как тогда, ночью, после пожара, встал у двери, привалился к косяку и жалко, виновато покривился. Должно быть, этим кончилась его попытка улыбнуться. Руки мяли новую кожаную шапку, рыжие, по-городскому подстриженные густые вихры покаянными прядями рассыпались по лбу и ушам.
— Чего встал? — обыденно сказала Софья Петровна, не отрываясь от кипы документов, принесенных с собой из конторы. — Собирайся сам. Что забудешь — себя потом ругай. — И уткнулась в бумаги.
Димка быстро и бесшумно собрался. Потоптался недолго у порога, несколько раз кашлянул, а потом вышел на цыпочках, осторожно прикрыв за собой дверь. Тогда лишь Софья Петровна позволила себе поднять голову, посмотреть в окно на удаляющуюся сгорбленную Димкину спину. Ей не хотелось на прощание оскорбить его своим невольным равнодушием.
После ухода Димки мать наконец-таки поняла, на какую жертву ради нее пошла дочь. А поняв, не могла простить себе этого. Здоровье снова ухудшилось, опять участились слезы, жалобы на судьбу, возобновились припадки.
— Дура я, дура! — ночами вслух казнила она себя. — Собственное дитя счастья лишила! Не мог ты, господи, прибрать меня вовремя… Собственной дочери дорогу заступила. Казни ты меня, Сонюшка, казни! Казни дуру старую!
— Спи, мама. Успокойся. Давай спать. Мне завтра на работу.
— Ох-хо-хо… Грех ты мой тяжкий… Хоть бы нашла ты его, Сонюшка. Может, не женатый он еще, может, помиритесь…
— Успокойся, мама. Найду.
— Ох, дал бы господь! Хоть бы грех с души снять… Поищи, поищи его, доченька. Должны в Москве знать, где он сейчас. Человек — не иголка. Особливо такой… Напиши куда-нибудь. Напишешь?
— Напишу, мама.
И Соня в самом деле написала нескольким подругам на Урал: попросила сообщить все, что знают о Селивестрове. Наказала и задушевной подружке своей Наташке Рыбниковой (Рыбниковы покинули Кировск лишь в конце 1940 года), когда уезжали они с мужем в Зауральск.