Страница 10 из 92
— Так, — произнес обычное свое Селивестров, полистав тонюсенький томик проекта, переплетенный грубым картоном. — Не щедрое наследство. Геологической части практически нет. Типовой региональный разрез со ссылкой на несколько древних мелиоводстроевских скважин… И все?
— Да. — Рыбников развел сильные руки. — Студеница был неважным проектантом, его амплуа — производство. Впрочем, на его месте любой другой специалист не высосал бы ничего более существенного из трестовских материалов. Бурили-то в начале тридцатых годов. Документировали кое-как! Сами знаете, как это бывало в подрядных организациях, буривших по договорам артезианские скважины для колхозов…
— Знаю, — сказал Селивестров. — И что, никаких записей после Студеницы не осталось?
— Нет, к сожалению. Он имел привычку, получив отпечатанный на машинке текст, уничтожать черновики. Стеснялся. Каллиграфия у него была… — И Рыбников покачал головой. — Обычно он диктовал. Редким почерком обладал человек. Нарочно не придумаешь. Никто читать его не мог!
— Помощников у Студеницы не было, материал для проекта он собирал один? — поинтересовался Бурлацкий.
— Один. Гидрогеологов в управлении — раз, два и обчелся!
— Это точно?
— Один. Можете проверить по книге приказов. У нас так плохи дела со специалистами, что мы лишь месяц назад смогли послать в помощь Студенице старшего коллектора, Зубова. Переведен в ваше подразделение. Вы должны его знать.
— Знаем, — кивнул Бурлацкий. — Значит, инженерно-технических работников больше в отряде не имелось?
— Не имелось. Старшие буровые мастера были командированы в Песчанку, когда проект был составлен и утвержден.
— Понятно.
Маленький деревянный домишко, принадлежавший Студенице, ютился на самой окраине Зауральска. Сестра его оказалась высокой сухопарой женщиной лет пятидесяти пяти, с узким желтым лицом и небольшими, недоверчивыми глазами.
— Из управления? — с сомнением произнесла она. — Какие еще бумаги?.. У меня уже была милиция. Тоже искали чего-то. Не нашли. Никаких бумаг Ефим дома не держал. И привычки не имел.
— Нам уже говорили, — очень искренне огорчился Бурлацкий. — Но все-таки, может, что-нибудь осталось? Мы оба после госпиталя, а теперь вместо Ефима Нилыча работать назначены…
— Что, на войне ранены были? — Тем же тоном спросила женщина, продолжая подозрительно разглядывать одетых в гражданское нежданных гостей.
— А то где же? — вдруг густо и сердито пробасил Селивестров — ему надоело стоять в дурацкой позе у калитки.
В бледно-желтом лице хозяйки дома что-то дрогнуло, она еще раз оглядела мужчин с ног до головы, задержала взгляд на галифе, видневшихся под черными полушубками, неуверенно пригласила:
— Коли так… Проходите тогда… Селивестров с Бурлацким последовали за ней. Предложив гостям стулья, сестра Студеницы уже более мягким голосом пожаловалась:
— У меня единственный сын тоже с первого месяца войны в армии. Раньше редко писал, а нынче уже целый месяц ни строчки… Вдруг что-нибудь…
— Ну, сейчас на фронте затишье, — заверил Бурлацкий. — Как раз за последний месяц крупных операций нигде не было. Так что не волнуйтесь, Марфа Ниловна.
— Какой номер полевой почты? — спросил Селивестров.
Хозяйка назвала.
— Так… — Майор потер переносицу кулаком, оживился. — Кажется, не ошибаюсь. Наш номер. Северо-Западного фронта.
— Северо-Западного! — всплеснула руками Марфа Ниловна. — Валя писал, что по пути на фронт в Рыбинск к невесте заезжал. Где этот Рыбинск? Там холодно?
— Не очень, — усмехнулся Селивестров. — Не холоднее ваших мест.
— И спокойно там? Боев нет?
— Бои нынче везде есть. В том числе и на Северо-Западном. Но если по дурости пуле голову не подставил — жив ваш сынок. Я недавно оттуда, — успокоил женщину Селивестров.
— Жив, говорите… Дай-то бог! — вздохнула Марфа Ниловна и спохватилась, хлопнула себя по бедрам: — Господи! Да что же это я… Поди, есть хотите… Угощать нечем. Картошка, капуста квашеная да чай… Чайку желаете? Без сахару, правда…
— Чай? Это здорово! — быстро поддержал ее Бурлацкий. — В самый раз. А мы с Петром Христофоровичем горевали, что обедать всухомятку придется. Я сейчас. У нас в машине и сахарок найдется!
За чаем разговор наладился. Правда, майору со старшим лейтенантом пришлось набраться терпения и выслушать длинный рассказ Марфы Ниловны о том, как она стала вдовой, как растила сына, как выучила его на инженера и как он вдруг ни с того ни с сего влюбился в некую рыбинскую девушку Женю, этакую «кралю без высшего образования — каким-то диспетчером на железной дороге работает».
— Ведь не отпускала! Нет, все же ушел добровольцем… Никто не гнал, — расплакалась в заключение Марфа Ниловна. — Ефима просила хоть словечко замолвить — вместо отца Валечке-то был, — так как в рот воды набрал… Будто у него племянников мильон…
— И долго вы вместе с Ефимом Нилычем жили? — воспользовался паузой Бурлацкий.
— Как же… Как овдовела я, так напополам этот дом и купили. Пятнадцать годов без малого. Ефим как раз институт кончил…
И опять последовал длинный рассказ о том, как хорошо они жили, пока брат не женился на «вертихвостке Болдыревой», работавшей у него в подчинении. Далее Селивестров с Бурлацким узнали, что Ефим любил жену, что он не верил предупреждениям сестры, называл их сплетнями и, что хуже всего, после смерти Болдыревой (она утонула в 1939 году) «порядочной» жены искать себе не стал, а начал «заглядывать в рюмку», хотя у него шалило сердце, хотя она, Марфа Ниловна, предупреждала о последствиях…
— А все эта Болдырева! — резюмировала Марфа Ниловна. — В недобрый час навязалась на Ефимову шею. Поздно ее бог прибрал! — И мстительно поджала блеклые губы.
Селивестров, глядя на хозяйку, подумал, что у нее, несмотря на все сегодняшнее гостеприимство, очевидно, сатанинский характер и что Студенице с женой жизнь в этом доме была далеко не райской.
— Говорят, Ефим Нилыч постоянно боялся воров, — снова воспользовался паузой Бурлацкий. — Это возникло у него на почве алкоголя?
— Ну да… алкоголя… — сердито фыркнула Марфа Ниловна. — Я его выучила. Как ребенок был. То в карман к нему залезут, то в поезде вещи стянут, а то сам не припомнит, куда деньги подевает… Что вертихвостка его, что он — два сапога пара… Проучила несколько раз — оглядчивей стал.
— Та-ак…
— Как один Ефим-то остался, я ему сказала, чтобы деньги мне отдавал. Потому — у меня целее. Все равно промотает. Он на меня волком. Нынче ведь известно, как братья старших сестер почитают… Ну, да у меня не больно нахитришь! Я где угодно найду…
«Видно, хороша язва, — мрачно подумал Селивестров, у которого давно пропала всякая охота к чаю и бутербродам с салом, которые они с Бурлацким взяли в дорогу. — Такая проныра любого сторожиться научит…»
— А я думал, от алкоголя. — Простодушная улыбка все-таки получилась у Бурлацкого. — Он что, и вещи все с собой возил?
— А-а… Какие у него вещи! — отмахнулась Марфа Ниловна, настораживаясь. — Известно, геолог — бродяга!
— Та-а-а-к… — промычал Селивестров.
— Что, не верите? — Глаза у хозяйки блеснули. — Могу имущество показать. Комната его рядом. Я туда после похорон и шагу не шагивала…
В небольшой, простенько обставленной комнатушке было чисто и опрятно. Селивестров незаметно провел пальцем по протертому подоконнику, поглядел на свежевымытый пол и подумал, что хозяйка почему-то их обманывает.
— Вот полюбуйтесь! — Марфа Ниловна распахнула дверки массивного старинного шифоньера, в котором висел черный выгоревший пиджак и несколько старых вылинявших сорочек. — Все его богатство! Что подобрее, и с себя, и с жены, — пропил!
«Сама ты сволочь хорошая!» — подумал Селивестров, переглянувшись с Бурлацким. Они оба отлично знали, как много нужно пьянствовать одинокому полевику-геологу, чтобы пропивать не только свою немалую зарплату, но и вещи, знали и то, что покойный работяга Студеница никогда не был пьяницей.