На краю земли

— Временную сцену можно устроить. А играть будете сами, научитесь. Не выписывать же сюда артистов из Москвы!..

Сначала мысль эта пугала нас, казалась неосуществимой, потом все больше нравилась, и, наконец, мы загорелись неудержимым желанием сыграть настоящий спектакль и устроить все, как в заправдашнем театре. Но что ставить?

Очень скоро выяснилось, что большую пьесу нам не осилить: нужно много декораций, костюмов, и, несмотря на то, что охотников играть хоть отбавляй, столько исполнителей не набрать, да и времени до Октября не так уж много — артисты не успеют выучить большие роли. После долгих споров остановились на предложении Марии Сергеевны: малыши разыграют «Сказку о рыбаке и рыбке», а старшеклассники — отрывки из «Бориса Годунова» и «Тараса Бульбы».

Но прежде всего нужно было выяснить относительно сцены. Мы побежали к Антону — кто же еще лучше поможет нам! Антону затея наша очень понравилась, и он пришел в школу, чтобы прикинуть на месте, как все устроить.

— Что ж, очень просто! — сказал он после короткого раздумья. — Зал большой. Взять три–четыре ряда парт, на них положить доски — вот и сцена, а канцелярия будет артистической уборной. Доски Лапшин даст, у него есть трехметровки…

— Не годится! — возразил Савелий Максимович. — В парты гвозди забивать будешь?

— Ну зачем же? Просто настил устроить, без гвоздей. Лапшин и доски не даст портить гвоздями… Ничего, сойдет и так. Занавес и декорации возьмем в клубе. Вам какие надо?

— Для «Бульбы» — степь, лес. Из «Годунова» проведем сцены в Чудовом монастыре и у фонтана. А для сказки — море, избу, дворец…

— Плохо дело! — озадаченно взялся за свой рыжий чуб Антон. — Откуда же у нас дворец? У нас только лес да изба и есть. Да наша декорация сюда и не влезет. И костюмов у нас подходящих нет.

Мы огорчились до такой степени, что даже ничего не могли сказать.

— Погодите расстраиваться, — сказал Савелий Максимович. — Выход найдем. Я читал, что кое–где вместо декораций употребляют диапозитивы. Нарисуют на стекле, вставят в волшебный фонарь — и пожалуйста: на стене декорация. Фонарь у нас есть, и художница есть, — оглянулся он на Марию Сергеевну. — Для сказки лучше не придумаешь — там ведь картины быстро менять надо. Сцену в монастыре можно и без декорации провести или тоже нарисовать на стекле келью. А для «Бульбы» и сцены у фонтана взять «лес» из клуба, сойдет. Вот только сцена у фонтана — где же взять фонтан?

— Сделать! — сказал Пашка.

— Правильно, Павел! — тряхнул чубом Антон. — Подумаешь, фонтан! Электростанцию сделали, а тут фонтан не сумеем?.. Вот у меня и помощник есть, мы с ним соорудим.

Пашка кивнул, попытался сделать строгое, деловое лицо, но только напыжился, тщетно стараясь скрыть удовольствие, которое ему доставили слова Антона.

На следующий день после уроков Мария Сергеевна прочитала нам все сцены, которые нужно играть, а Савелий Максимович долго рассказывал о тех временах, о героях и обычаях.

До спектакля было еще далеко, а у нас чуть не разыгрался скандал, когда дошло до распределения ролей. Со сказкой было просто: Васе Маленькому дали роль Рыбака, Любушке — роль Старухи, а девчушке из четвертого, Оле Седых, — роль Золотой рыбки. Правда, помучились с Пушкиным. Мария Сергеевна сказала, что текст от автора должен читать Ведущий. Его надо загримировать под Пушкина, он будет сидеть или стоять сбоку на сцене и все рассказывать. Но какие же у нас Пушкины? Искали, искали подходящего и наконец сошлись на том, что Сергей Лужин (из нашего класса) лучше всех декламирует стихи, ему и быть Пушкиным.

С «Борисом Годуновым» вышло совсем плохо — на этот раз из–за меня.

У Катеринки соперниц не было, она сразу была признана самой подходящей Мариной Мнишек. Это и правда: остальные девочки у нас такие плотные и краснощекие, что их хоть с головы до ног обсыпь мукой — они не побледнеют и не станут похожими на аристократок; а Катеринка — худенькая, бледная, да она и в театре бывала, знает, как и что нужно делать.

А в Пимены вдруг выдвинули меня.

— Вот хорошо! — засмеялась Катеринка. — Он же летописец и есть, лучше его никто не сыграет.

Вот тебе раз! А я–то надеялся, что она захочет, чтобы я был Самозванцем! Сам я думал об этом с самого начала: и роль большая, и он молодой, и костюм должен быть красивый, и потом — я бы играл вместе с Катеринкой… До каких пор мне будут эту злосчастную летопись поминать? И я не хочу и не умею играть стариков… Я тогда вовсе не стану участвовать.

— Еще никто ничего не умеет, — сказала Мария Сергеевна. — И ты напрасно, Березин, капризничаешь как маленький. Роль Пимена — очень хорошая, но трудная. Ее, пожалуй, труднее сыграть, чем Самозванца. А мы тебе доверяем ее, потому что ты справишься…

Словом, уговорили меня.

Самозванцем назначили Костю Коржова. Если бы мне самому не хотелось играть эту роль, я бы тоже признал, что он подходит — всегда так форсит и обманывает, что прямо вылитый Самозванец.

Он тут же выдумал, что он и лицом похож: нос курносый, и даже родинка есть, как у Лжедимитрия. Курнос он — это правда, а про родинку выдумал — просто обыкновенная царапина.

С «Тарасом Бульбой» чуть вовсе не разладилось. Геньку без споров признали подходящим Бульбой, но Андрия никто не согласился играть. Мария Сергеевна уговаривала, уговаривала и наконец рассердилась:

— Да что же это такое? Почему никто не хочет быть Андрием?

— Очень нужно! Он же предатель, изменник родины…

Немало пришлось помучиться Марии Сергеевне, пока ей удалось уговорить Фимку, что никто его не будет считать предателем и изменником, если он сыграет роль Андрия.

Мы переписали роли, выучили их, и начались репетиции.

Парты служили нам декорациями, карта земных полушарий– «горизонтом», а лампочка под потолком — то солнцем, то луной, то огарком свечи. Мы так увлекались, что переставали видеть окружающее и самих себя такими, какие мы есть, и всерьез мучились и страдали. И уже не большеглазая Катеринка в коротком платьице была перед нами, а гордая, хитрая интриганка Мнишек; не всегдашний Генька, а гневный казацкий рыцарь и отец Бульба; и не вихлястый Фимка, а раздавленный своим позором Андрий… То есть все это пришло потом, а сначала мы так неистово кричали и так торопливо барабанили свои реплики, будто слова у нас застревали в горле и их нужно было поскорее вытолкнуть, чтобы не подавиться.

Другим ребятам было до смерти интересно, и они пытались проникнуть на репетиции, но мы никого не пускали: во–первых, чтобы не мешали; во–вторых, что же интересного, если все будут знать всё заранее!

Репетировали мы всюду, а не только в классе: на переменах, дома, по дороге в школу и домой. И сколько раз замерзшие под снегом пихты слышали «последнее сказанье» Пимена или гордые, презрительные слова Марины!

Мать, услышав мое бормотанье: «…а за грехи, за темные деянья спасителя смиренно умоляют…» — даже напугалась:

— Ты что это — молиться начал? Где это ты нахватался?

— Это не молитва, мам, а роль.

— Какая еще роль? Вот я отцу расскажу! Учат, учат их, а они — как чертополох. Иди вон к бабке Луше да и бормочи о ней… Что тебе в школе–то скажут?

Но, узнав, в чем дело, посмеялась над своим испугом.

А Костя Коржов — тот так и сыпал на каждом шагу словами из роли Самозванца. Сгребет в охапку дружка своего Сергея Лужина так, что тот закричит не своим голосом, а потом:

— «Волшебный, сладкий голос! Ты ль, наконец? Тебя ли вижу я?..»

Неверно решив задачу, он хватался за голову и трагически произносил:

Он даже на уроке Савелия Максимовича, не выучив домашнего задания и идя к карте, сказал: