Смысл жизни

Омильянович Александр

Смысл жизни. Сборник рассказов

Пленный

Это была горечь первого поражения. После восьми дней боев на рубеже реки Нарева разгромленные части польской армии под напором корпусов гитлеровских генералов Гудериана и Фалькенхорста оставили эту линию обороны и отступали на юг. Там, куда они шли, не было ни новой подготовленной линии обороны, ни естественных препятствий, которые облегчили бы им выполнение задачи — сдержать натиск врага.

Между Новогрудом и Стренковой Гурой прорвавшиеся вперед танковые части, поддерживаемые артиллерией и пехотой, широкой волной вливались на белостокскую землю. Словно зловещие птицы, кружили в небе самолеты с черными крестами. Враг обозначал свою дорогу пожарами, громом орудий, грохотом бронированных колоссов.

Из-под Новогруда отступала группа солдат. Было их не больше взвода. Когда гитлеровцы прорвали оборону под Новогрудом и немецкая пехота овладела левым берегом Нарева, остатки разных частей оторвались от противника и стали отступать к югу. Шли в пекле сентябрьского зноя, в клубах пыли, грязные, обросшие, оглушенные громом пушек. Это было не спокойное отступление. То и дело на них сверху обрушивались вражеские истребители, от которых трудно было найти укрытие. Путь отступления усеяли могилы, над которыми вырастали примитивные кресты с повешенными на них касками.

В этой группе отступавших шел солдат, рослый, плечистый, статный, с большими, натруженными руками. Он нес ручной пулемет. Его мрачное, порой с хищным выражением лицо покрывала густая щетина и пыль.

Его называли Вавжоном, хотя на самом деле его имя было Вавжинец Загдан.

До того как почтальон принес ему призывную повестку, он работал на белостокском железнодорожном узле. По природе человек веселый, он любил рассказывать, высмеивать недостатки ближних. В роте его ценили за товарищеское отношение к другим и прекрасное владение ручным пулеметом. Когда Новогруд пал и дело дошло до рукопашных боев, когда напирающие гитлеровцы ворвались в окопы и блиндажи оборонявшихся, в Загдане что-то словно надломилось. Правда, он до конца держался на своей позиции, слившись воедино с пулеметом, и уходил последним. Но теперь он был уже другим человеком. С лица исчезла улыбка, с ожесточенностью смотрел он на тела убитых солдат, женщин и детей, на пылающие дома, на неисчислимые разрушения. И хотя он и был рядовым, но возглавил группу отступающих.

Когда они прошли через небольшой лес и пересекли шоссе, все время обстреливаемое артиллерией, перед ними показались дома деревни Нагурки, а дальше и крыши Замбрува. Солдаты обошли деревню стороной, потом вброд перебрались через речку Яблонку и между Нагурками и Замбрувом залегли в зарослях. Отсюда хорошо просматривалось шоссе, по которому должен был продвигаться враг.

Ждать пришлось не долго. Едва они успели сделать по глотку воды и вытереть с лица пыль, как несколько снарядов разорвалось на шоссе, в деревне, на окраине Замбрува… Орудия перенесли огонь дальше. Сразу после этих разрывов на поле появились цепи немцев, а на шоссе показались мотоциклисты. Загдан и пулеметчик, у которого был станковый пулемет, прошлись очередью по мотоциклистам. Двое из них были тут же убиты; один мотоцикл загорелся. Немцы залегли и открыли огонь. Снова ударили вражеские орудия. За первой цепью показалась вторая, которая, изогнувшись в широкую дугу, старалась охватить обороняющихся с востока и запада. На шоссе послышался грохот приближающихся танков.

Группа обреченных продолжала бой. Винтовки и минометы немецкой пехоты обрушили свой огонь на зеленый островок кустов и деревьев, где укрылись отступающие. Разрывы мин забрасывали их землей и сбитой с деревьев листвой. Немецкая пехота медленно, но неумолимо затягивала вокруг оборонявшихся петлю.

Вавжинец Загдан непрерывно стрелял по наступавшим. Пот склеивал свалявшиеся под каской волосы, заливал глаза, проделывал глубокие борозды на его запыленном лице. Но Загдан ничего этого не замечал. Его ручной пулемет замолкал лишь ненадолго, когда Загдан протягивал руку ко второму номеру за новым магазином. То и дело его обдавали песком рвущиеся поблизости мины. Он не видел этого — не хотел видеть. Глядя перед собой, он бил и бил по ползущим бурым фигурам, так что даже ствол пулемета сделался фиолетовым. Иногда, когда промахивался, сквозь стиснутые зубы он бросал проклятье и снова прижимал приклад к плечу. Знал ли он, что это уже конец? Думал ли о том, что это его, польского солдата, последние минуты? Борьба поглотила его и заслонила все остальное. Неожиданно второй номер крикнул ему, что подает последний магазин. Значит, боеприпасы кончаются…

Он словно не расслышал этих слов. Только начал отсчитывать каждый выстрел да лучше прицеливаться. Солдаты, еще оставшиеся в живых, тоже стреляли все реже — их становилось все меньше.

Гитлеровцы шли лавиной. От оборонявшихся их отделяло, наверное, всего шагов двести. Давно уже замолчал станковый пулемет, затихли винтовки. Только Загдан иногда еще стрелял.

Ближайшая немецкая цепь бросилась на штурм. Отчетливо раздался громкий крик, требовавший сдаться. И тогда умолк пулемет Загдана. Пот, а может, слезы жалости и ярости залили ему щеки. Он погладил шершавой ладонью по теплой стали своего пулемета, а потом схватил его сильными руками и стал бить о землю. Треснул приклад, изогнулась сталь. Тогда он отбросил ставший теперь ненужным пулемет в сторону.

Солдаты вставали с земли и поднимали руки. Загдан поднялся медленно, провел рукой по мокрому лицу и остановил свой взгляд на вражеских солдатах. Первый раз за несколько дней этой горькой войны он увидел их так близко и отчетливо. Он не испытывал тревоги и, наверное, не сумел бы определить чувство, которое им овладело. Он перевел взгляд с их касок на ожесточенные лица, грязно-голубые гимнастерки с завернутыми рукавами и на оружие, которое они держали в руках.

— Хенде хох! — крикнули ему, когда только он один остался стоять с неподнятыми руками. Он не реагировал. Несколько немцев отделилось от цепи. Три ствола уперлись в грудь Загдана. Он не дрогнул. Стоял, словно врос в землю. На него закричали, ткнули стволами. Он не поднял рук. Один из немцев отошел на шаг и поднял винтовку, но кто-то из командиров схватил ее за ствол и заорал, чтобы не стреляли…

У них забрали ремни, вывернули карманы и вещмешки. Под град насмешек и издевательств их погнали в сторону Замбрува.

Это был обширный учебный плац 71-го пехотного полка в Замбруве. Теперь он служил лагерем для военнопленных. Немцы сгоняли сюда тысячи польских солдат, а иногда и гражданских лиц. Вокруг плаца гитлеровцы поставили грузовики, а на них — станковые пулеметы, стволы которых были направлены на беззащитную людскую массу.

Когда темнело, с машин раздавалась команда «Ложись!», и все пленные вповалку падали на землю. Никто не смел пошевелиться до рассвета. Ночью то и дело вспыхивали фары автомашин и ослепляющие снопы света вырывали из темноты тысячи съежившихся, дрожавших от холода людей.

Среди пленных был и Вавжинец Загдан. Днем он ходил по плацу отяжелевшим шагом, останавливался, слушал разговоры, переполненные горечью. Сам он почти ни с кем не разговаривал. Лицо его почернело еще больше, вытянулось от голода и жажды. Только глаза старались заметить все в этой новой обстановке. Он смотрел на толпы людей, бросавшихся к ведрам с водой или кусочкам хлеба, которые немцы ради потехи бросали пленным. Он смотрел на умирающих раненых, которым не оказывали никакой помощи. Он смотрел на сапоги шатавшихся вокруг плаца немцев и насмехавшихся над покоренными поляками.

А когда вечером раздавалась команда ложиться на землю, он ложился вместе с другими. Закутывался в шинель, подкладывал руку под голову и, глядя в усыпанное звездами небо, думал о поражении, о судьбе многих тысяч таких, как он, о том, что принесет завтрашний день. С беспокойством прислушивался к грохоту танковых колонн, проходивших по улицам Замбрува.