Страница 27 из 179
О всех подробностях этой разведки я узнал только дней через пять, да и то случайно, от Гриши.
Оказалось, разведка прошла далеко не так гладко, как это пытался представить Геня. Не желая беспокоить мать, он о многом умолчал. К тому же он боялся, как бы ему не запретили ходить на опасные операции. Дело было так.
Как всегда, ребята вышли ночью. Идти по шоссе опасно. Отправились по проселочной дороге, что ведет с предгорий на равнину. Шли с большой опаской, то и дело останавливались, прислушивались к каждому подозрительному шороху. На рассвете подходили к хутору Рашпилеву. Здесь их остановил румынский патруль. Обыск прошел благополучно. Начался допрос. Допрашивал румын, кое-как говоривший по-русски:
— Куда идете? Кто такие?
— Из Ново-Алексеевки мы. Скот туда гоняли по приказу господина коменданта.
Ребята, перебивая друг друга, стали называть имена станичников Георгие-Афипской, описывали их дома. Словом, привели столько мелочей и подробностей, что начальнику патруля надоело слушать. Он махнул рукой и приказал пропустить их.
В Георгие-Афипскую проникли осторожно, стараясь не попадаться на глаза полицаям. Пробрались к друзьям.
К вечеру стало известно, какие части прибыли в станицу, сколько в станице танков, машин, пулеметов, какого калибра орудия, где расположен склад боеприпасов. Геня даже зашел на железнодорожную станцию и побродил по путям, наблюдая, как и чем грузят составы.
Из Георгие-Афипской вышли в сумерки. Пробирались задами. Шли всю ночь. Когда подошли к Смоленской, близился рассвет. И здесь, у табачного сарая, ребята не убереглись. Раздался громкий окрик:
— Стой!
Ребята шарахнулись в сторону. Но было поздно: двое полицейских, лежавших в засаде, направили на них дула винтовок.
— Почему шляетесь по ночам?
Ребята попытались вывернуться: у них-де пропали лошади, лошади не свои, немцев, искали всю ночь, не нашли, а теперь боятся домой идти — без коней в станицу возвращаться не велено. Полицейских это не убедило.
— Руки вверх! Подходи по одному.
У Гени был револьвер — маленький бельгийский браунинг, который он раздобыл еще в Краснодаре. Он гордился своим браунингом, который действительно бил не плохо.
Геня, незаметно зажав в правой руке маленький револьвер, поднял руки. Он подошел первым. Резко опустил руку, хлопнул выстрел, другой…
Полицейские упали. Один из них закричал, пытаясь подняться с земли, схватил винтовку. Ребята бросились в кустарник.
Поднялась тревога. В предрассветных сумерках замелькали огни, с околицы бил ручной пулемет. Фашисты кинулись в погоню. Пули свистели над головами ребят, а они неслись стрелой, падали, поднимались, снова падали и снова бежали, стараясь не отрываться друг от друга. Ночь была на исходе. Восток посветлел. Из предрассветного тумана неясно вырисовывались кусты, станица, далекие горы. Но погоня настигала ребят…
Геня повернул влево, к Афипсу. Гитлеровцы потеряли было из виду беглецов, но ненадолго: над головами ребят опять засвистели пули.
Афипс после недавних дождей ревел и клокотал, нес коряги и камни, кружил в водоворотах. Страшно было броситься в его злые, вспененные волны, но иного выхода не было…
Ребята из последних сил боролись с быстрым течением. В кровь сбивая ноги об острые камни и коряги, вылезли они на противоположный берег. Вслед им продолжали строчить автоматы. Низко пригнувшись к земле, мальчики кружили в густом прибрежном ивняке.
Поднялось солнце, разошелся туман, впереди засияли далекие снеговые вершины. Выстрелы смолкли. Гитлеровцы не решились переправиться через бурный Афипс.
Ребята выжали мокрую одежду и, описав из предосторожности огромный крюк, только ночью вернулись в лагерь.
Глава XI
Немцы научились уже считаться с партизанами. Все основные дороги они зорко охраняли. И нам приходилось теперь выбирать места для наших диверсий самые на первый взгляд неудобные: такие, где немцы никоим образом не ждали нас.
Третьему взводу, под командованием Сафронова, было приказано пробраться между Крепостцой и Смоленской, выяснить огневые точки врага и устроить засаду. Идти нужно было не дорогой, а старой, заросшей тропой, по которой, может быть, много лет не проходил человек.
Об этой тропе мы знали только то, что сказал Сафронову местный житель:
— Сначала будет хмеречье, потом ерик. Пройдя по ерику, найдешь течею. Ну а дальше — с богом…
Слов нет — этого маловато. Но Сафронов все-таки должен был пойти и выполнить приказание. А он не сумел, бесцельно промучил взвод и вечером уныло вернулся на командный пункт.
Наутро я сам повел взвод.
Нас считали в лагере погибшими: слышали артиллерийскую стрельбу, разрывы мин, пулеметные очереди и решили, что третьего взвода и Бати вместе с ним уже не существует. А мы все же остались живы и здоровы. Только жестоко устали.
Вышли мы с командного пункта затемно. Пересекли десяток старых черкесских дорог, встретили бесчисленные ерики, течеи и забрались, наконец, в такой лабиринт, из которого, казалось, выхода не было.
Подсказало чутье: я свернул по одному из ериков, как две капли воды похожему на остальные, и не ошибся.
Шли мы шесть с половиной часов. Мучила жажда, но выручал дичок: мы уничтожили огромное количество яблок и груш.
Наконец впереди заблестела лужа. Вода в ней была грязная и пахла креозотом. Но нам она показалась нектаром…
По всем признакам, мы были уже поблизости от немецких огневых точек.
Половину взвода я оставил у лужи, с остальными осторожно двинулся дальше.
Кусты поредели. Взяв с собой только Слащева и Сафронова, я выполз на опушку.
Впереди, метрах в пятидесяти, на краю леса, просматривалось расчищенное место, а на нем какие-то странные бугры и ямы…
Я стал вглядываться. Оказалось, это была кочующая батарея противника: наблюдательный пункт, резервы прислуги и окопы с замаскированными орудиями.
Мы тщательно занесли все на бумагу и вернулись к своим. Сафронова я отправил обратно к луже с нашими рюкзаками, сам же с тремя разведчиками и пулеметчиками пополз вперед.
Ерик кончился. Впереди открылась поляна. Двое разведчиков поползли по ней, стремясь найти шоссе, к которому нам предстояло подобраться.
Разведчики скрылись, я же отполз в сторону и стал наблюдать.
Справа — сильно прореженный лес. Кучи хвороста сложены аккуратными рядами. Около куч — шалаши из свежих веток. Через поляну тянется полевой провод к какому-то странному возвышению. А слева — стога сена, сложенные совсем не так, как принято у нас на Кубани…
Запомнив все до мельчайших подробностей, я пополз назад к своим. Вижу: пулеметчик мой расположился под дикой грушей. Одним глазом внимательно наблюдает за поляной, другой скосил в сторону, где валяется под деревом дичок. Пулеметчик форменным образом распух: пазуха и карманы набиты грушами, рот полон, но выражение глаз пресерьезное…
Вернувшись, разведчики доложили, что шоссе найдено, а на третьей поляне в шалаше они видели телеграфный аппарат и двух немцев-морзистов. Порывались их захватить врасплох и отобрать аппарат, но вовремя удержались: рядом находилась немецкая застава.
Но из дальнейших расспросов выяснилось, что разведчики ошиблись: приняли проселочную дорогу за шоссе…
Пришлось двигаться дальше: шоссе надо было найти во что бы то ни стало.
Путь был очень труден: редкие лески с вырубленными кустами да открытые поляны — хуже трудно придумать.
Первыми ползли Гончаров и Ломакин.
Гончаров полз прекрасно: перебирая только пальцами рук и ног, он был невидим в траве. У Ломакина получалось плохо: он сильно вскидывал зад, припадал головой к земле, ничего не видел перед собой, но сам был виден весь. Одним словом, он был удивительно похож на страуса, который, спрятав голову в песок, уверен, что его никто не видит…
Через поляну переползли один за другим в шахматном порядке и снова начали наблюдать. Оказалось, что кучи хвороста в разреженном леске — замаскированные тяжелые пулеметы и сорокасемимиллиметровые пушки, а стога сена — тоже пушки.