Записки партизана

Через час и мы отправились на вылазку.

Два дня провели вне лагеря: бродили по горам, карабкались на кручи, десятки раз переправлялись вброд через Афипс и «афипсики», звериными тропами продирались через глушняк.

— Вот это и есть практический лесной семинар, — усмехнулся Геронтий Николаевич, выдирая из ладони колючки терна. Но я видел — и ему шутка дается нелегко. Тем не менее приучить людей к дальним переходам необходимо.

Вспоминая свой опыт старого партизана, я рассказывал товарищам, как ориентироваться по солнцу, по звездам, по коре дерева, по узору на срезе пня. Петр Петрович учил читать кабаньи следы на тропе: если они свежи, можно идти спокойно — тропа не заминирована. Раз и навсегда мы отучали людей от разговоров в пути, от куренья, кашля и чиханья.

— Захотите кашлять, жуйте рукав и чихайте только в рукав, да так, чтобы и товарищи ни звука не услышали.

Компактно складывать вещи, носить рюкзак, отдыхать, используя каждую минуту на привале, научились в эту вылазку мои партизаны.

Мне помогли наши охотники — Сергей и Данило Мартыненко — и, разумеется, наш «лесной профессор».

И люди шли, карабкались на кручу, переходили быстрые речки, тосковали о табаке, страдали от жажды, на привалах валились пластом от усталости, но экзамен выдержали.

Особенно трудно пришлось бедному Сафронову. Грузный, медлительный, Владимир Николаевич мучился со своим больным сердцем. Но и он держался молодцом.

Вдоль по Афипсу мы прошли на много километров и десятки раз переходили его. Под конец, несмотря на усталость, научились ставить ногу на камни так, что она не скользила.

Стрекотом сойки давали сигнал немедленного и спешного отступления: все кидались в прибрежные заросли, пробирались через них и по новому сигналу опять возвращались все к тому же Афипсу. Но надо было видеть, во что превратилась наша одежда! Клочья ее висели на шипах кустарника, и те из партизан, которые долго лазили по терновнику, снимали с него следы своего пребывания там.

Ветлугин появился из зарослей в столь непристойном виде, что пришлось ему, бедняге, продолжать путешествие в одних трусах. Сафронов выглядел немногим лучше.

Петр Петрович заявил ему, лукаво пряча глаза:

— Каюсь, Владимир Николаевич, насчет швейной машинки я пошутил: ее, к сожалению, мы не захватили из Краснодара. И как теперь обойдемся без нее, ума не приложу…

Сафронов оглядел свои изорванные штаны и сказал с упреком:

— Лучше бы взяли бумаги меньше…

Но швейная машина у нас все же была, так же как и большой запас фильтроткани. Мы здесь же порешили, что заросли будут служить нам хорошим пристанищем при выслеживании врага, и поэтому весь отряд следует одеть в фильтроткань.

Этот поход дал нам многое. Мы познакомились с окрестностями лагеря: нашли удобные тропы, родники, перевалы, броды. Наши партизаны постигли элементарную азбуку переходов, я же увидел, на что способен каждый из них. И сейчас я был спокоен: с такими людьми мы выполним любое задание.

С непривычки все страшно устали. К лагерю подходили молча, охваченные одним желанием — скорее лечь. Но наш комендант Леонид Антонович Кузнецов был неумолим: как ни ворчали наши, он заставил всех помыться, переодеться, поужинать и только тогда разрешил лечь.

Единственное существо, на которое не распространялась власть коменданта, — Дакс. Он неизменно лежал около наших вещей, и даже всемогущий Кузнецов не смел подойти к ним.

Глава VII

Наутро вернулся Евгений. Вытянувшись, рука у фуражки, он рапортовал мне о результатах разведки. Я с трудом сдерживал улыбку: по глазам Евгения я видел, что он очень доволен.

Да и верно — сделал он многое. Прежде всего, наладил в основном агентурную разведку. Затем повидал наших соседей-партизан: смольчан, павловцев, ейчан и, наконец, связался через линию фронта с командованием ближайшей дивизии. Командир разведывательного отдела просил держать его в курсе крупных передвижений фашистских частей, переправлять к ним шпионов и в ближайшие дни раздобыть «языка», а главное — давать координаты тяжелых батарей и дзотов для нашей авиации.

Едва мы остались одни, Евгений спросил:

— Из Краснодара — никого?

Я покачал головой: нет, связного Краснодар пока не шлет…

Глаза у Жени как бы поблекли вдруг. Он сказал:

— А я, папа, все же устал. Пойду немного отдохну.

Мне было больно за него, я знал, как тревожился он о своих: о жене и о девочке. Но Евгений умел управлять своими чувствами. Прошел какой-нибудь час, и он снова рассказывал мне своим ровным, тихим голосом, чему научился в разведке.

Елена Ивановна и Геня скучали по Евгению: в первое время он мало бывал в лагере — приходил только за тем, чтобы рассказать мне о результатах своих разведок. С матерью же и братом говорить ему почти не приходилось, редкие свободные часы его не совпадали с их отдыхом.

Елена Ивановна с юношеских лет привыкла к любой работе: стирать, мыть полы, стряпать, кроить и шить. Шила она, как заправская портниха. И сейчас в лагере под ее руководством развернулась целая портняжная мастерская. Елена Ивановна раскраивала фильтроткань, остальные пять женщин шили из нее галифе, налокотники, наколенники. Работа шла медленно: швейная машина была одна — много не нашьешь, а кроить фильтроткань трудно.

Но в отряде никто и никогда не сидел без дела. Потому и женщины наши если и роптали, то лишь на то, что работа у них «бабья». Надя Коротова и Мария рвались в разведку, но время их еще не пришло…

Со станицей Смоленской Евгений установил непрерывный контакт. Кто-нибудь из его разведчиков всегда находился в лесу, неподалеку от станицы. По два, иногда по три раза в день агентурщики из Смоленской приходили в лес, в назначенное место и сигналами — кваканьем, свистом иволги — вызывали из укрытия разведчика. Таким образом, мы знали обо всем, что делается у врага. Нет, небольшой вражеский гарнизон пока подкрепления не получал. Части, которые двигались по Афипсу, все еще не подходили.

Тем временем мы продолжали строить наш лагерь, налаживать в нем труд и быт… Мы рассуждали так: обутые, одетые, дисциплинированные партизаны будут бить врага лучше, чем люди, спящие где попало, чем попало питающиеся и проводящие свой досуг как бог на душу положит. Да и не было среди нас отчаянных, забубённых головушек. Каждый привык жить упорядоченно, в труде. И вот Яков Ильич Бибиков, почтенный директор завода, руководящий, ответственный работник, городской интеллигент с ног до головы, сам, по своему почину, предложил Евгению «реставрировать» его полуразвалившиеся ботинки. И реставрировал так, что слово это произносили мы уже без иронии, оно утеряло кавычки. Работы у Бибикова оказалось больше, чем мог бы пожелать любой сапожник: обувь на этих камнях рвали мы отчаянно.

Павел Павлович Недрига подковал наших лошадей, чем привел в умиление строгого и взыскательного эконома нашего лагеря — Леонида Антоновича Кузнецова. Партизан Куц, в прошлом бригадир инструментальщиков, принялся чинить сбрую. Кузнецов не мог нахвалиться им:

— Если бы я не был знаком с Куцем еще в Краснодаре, я бы ни за что не поверил, что он инструментальщик. Он оказался прекрасным, опытным шорником. Сейчас я осмотрел хомуты, которые он починил, — ну просто хоть на выставку. Даже в дело пускать обидно: хочется положить их под стекло и любоваться.

Восемнадцатого августа Николай Демьянович Причина молча передал мне лист бумаги. Это была свежая, только что принятая им сводка Совинформбюро. Он отрапортовал:

— Приемник налажен, товарищ командир отряда. Слышимость хорошая. Жду ваших распоряжений. В любой момент милости просим слушать московские передачи.

Я расцеловал Николая Демьяновича.

Уже не говорю о нашем «шеф-поваре», об уважаемой Евфросинье Михайловне Коновиченко, бывшем начальнике смены гидрозавода. Она кормила нас замечательными обедами. Больше того, она разузнала о наших любимых блюдах и не только кормила отряд сытно и добротно, но время от времени старалась угостить чем-нибудь особенно вкусным.