Путешествие в Аэроград

— Ведь вот сухое, кажется, слово — дисциплина, а мудрость в нём кроется глубокая. На прошлой неделе перед самым вылетом из Москвы подсаживается к нам в качестве проверяющего один из руководящих работников Министерства гражданской авиации СССР. Сами понимаете, раз на борту проверяющий, надо было мне отнестись ко всем элементам полёта с особенным вниманием, считать весь рейс как бы «в сложных условиях», хотя летели мы от Москвы до самого Ростова в таком же ясном небе, как и сейчас.

Подходим к Ростову. Штурман докладывает:

— Через минуту можно начинать снижение.

Я точно через минуту начал снижение. Но перед тем надо было включить антиобледенительную систему. Так положено по инструкции. Даже если впереди нет облаков, потому что чем ближе к земле, тем относительная влажность больше, а в истории авиации бывали случаи, когда самолёт неожиданно покрывался коркой льда…

Но я не сделал этого, правда, хорошо зная трассу, по которой совсем недавно летел в обратном направлении.

Проверяющий сделал мне серьёзное замечание. Пустяк — скажете вы? Формалист проверяющий? Так нет же. Во-первых, проверяющий должен был подумать: если командир корабля при нём отнёсся пренебрежительно к инструкции — к опыту, накопленному годами, то без него он может упустить что-нибудь и поважнее, особенно в критическое мгновение, полагаясь только на себя… А личный опыт всегда скромнее коллективного! Во-вторых, я, пилот, знал, что положено было сделать перед снижением, и всё-таки не сделал, хотя рядом находился проверяющий. Вывод: я не прав, и мне влетело поделом!

— Пилоту необходима жёсткая внутренняя дисциплина, соблюдение её даже в мелочах, — заключил Павел, — понимание ценности руководящих документов и указаний. Настоящее мастерство основано на дисциплине!

К нарушению дисциплины относится и так называемое «воздушное хулиганство», а по существу — лихачество чистой воды. Был у нас такой лётчик Антоненко, украинец. В воздухе это не человек, а мышь летучая. И под проводами летал, и над землёй вверх каблуками крутился. Характер у него: ни одного задания по-людски, без выкрутасов, не выполнял да всё думал о себе, что лучше него никто в мире не летает.

И вот как-то прилетает к нам новый инструктор по технике пилотирования, знатный лётчик, товарищ Светлов. Узнал он про всё, тихонечко так губы себе покусал и приказывает: «Кличьте Антоненко!» А тот в полёте находился. «Ладно, — говорит Светлов, — подожду. Дела я свои у вас кончил, пусть он доставит меня обратно…»

Вернулся из полёта Антоненко. Зовёт его отрядный командир и спрашивает:

— Можешь ещё один полёт сделать?

— А чего же не сделать, — отвечает Антоненко. — С удовольствием.

— Ну и ладно. Пассажира доставишь, да и невеста твоя, кажется, там проживает?

— Точно, есть невеста — Катя.

— А коли так — собирайся.

— А что за пассажир, товарищ командир?

— Да тут, — говорит, — объявился один бухгалтер из «Гастронома», так ему нужно срочно лететь с отчётом. Но товарищ квелый, хоть и ответственный…

Усмехнулся Антоненко, глазами блеснул…

— Ладно, — отвечает, — слушаюсь. Не беспокойтесь, всё в порядке будет.

Подводят к Антоненко «бухгалтера». Видит он, что действительно пассажир щуплый, в синем лёгком костюмчике.

Сели в самолёт. Привязались потуже ремнями… Антоненко и говорит пассажиру:

— Вы бы кепочку сняли да под себя подложили, а то её ветром утянет, а вещь деньги стоит. Вот, берите шлем…» Мы их бесплатно выдаём, на рейс.

— Спасибо, — отвечает пассажир, — не беспокойтесь. У меня свой есть.

— Видать, вам летать уже приходилось, раз свой шлемок имеете? — спросил Антоненко.

— Да так, самую малость, — отвечает Светлов. — Чтобы по-настоящему, с хорошим лётчиком, как вот, например, с вами, никогда не приходилось.

Антоненко гордо так засмеялся и спрашивает:

— Как прикажете вас доставить: с ветерком или без?

А Светлов отвечает:

— Это дело ваше. Как считаете дозволенным да как уважительность к человеку допускает, так и действуйте.

— Ну, товарищ ответственный, — говорит Антоненко, — в таком разе вы всё-таки наденьте очки.

— Да ничего, — отвечает тот, — не тревожьтесь. Я к ветру привычный: у меня в кабинете всегда окно открыто…

Запускает Антоненко мотор, даёт газ и поднимается с земли. На По-2, значит, да ещё на «спарке» — с двойным управлением. Летят они себе да друг на дружку поглядывают в зеркальце, что на левой стойке. «Наверное, в уме дебет с кредитом сводит!» — думает о нём Антоненко.

Немного отлетели они от аэродрома, подальше от командирских глаз, и не утерпел Антоненко. Сделал глубокий вираж… оглядывается на пассажира: ничего, жив, отчёт к себе прижимает.

Разогнал он самолёт и, конечно, без предупреждения сделал такую горку, что даже мотор чуть не заглох.

Оглянулся опять: сидит! «Должно быть, отчёт у него не в порядке… — решил Антоненко. — Ну развею я сейчас твою грусть-печаль, так повеселю, что ты сразу вникнешь в суть дела и моргать перестанешь!» А чтобы себя успокоить, подумал: «Так и есть — растратчик, по физиономии видно. А с нарушителями надобно бороться!»

Ну и открывает тут Антоненко авиационный цирк… Минут двадцать, если не дольше, мотал он его по воздуху! Тут тебе и петли, тут тебе и перевороты, и пикирования. В пот бросило самого Антоненко, устал даже, а как ни глянет — пассажир сидит себе и чуть-чуть усмехается.

А когда Антоненко приустал — товарищ, значит, Светлов покачал ему ручкой управления, что в своей кабине, положил ноги на педали, пристроил где-то свой «отчётик», положил на сектор газа левую ладошку и кивнул ему головой в зеркальце, дескать, теперь дай я подведу свой баланс! И начал показывать ему инспекторский класс…

И познал тогда Антоненко: век летай, а не зазнавайся…

Мы летим, словно молоко везём: самолёт не шелохнётся, если закрыть глаза — будто сидишь в комнате.

— Хорошо летать в ясную погоду, — замечаю я.

— На этих высотах почти всегда спокойно, — говорит Павел. — Не то что внизу… Ты летал только на поршневых, — поворачивается он ко мне. — Натерпелся, конечно. Но, скажу я тебе, хоть летать теперь стало намного легче, всё равно нагрузки ощутимы, хотя со стороны это не заметно. Пассажиры, в общем-то, не знают нашей работы.

— Это верно, — подтверждаю я. — Но не беда: мы же тоже не знаем всех трудных профессий. Да и есть ли лёгкие?

…Это была самая очаровательная пассажирка, которую когда-либо вёз мой самолёт. Каштановые волосы вились до плеч, синие-синие глаза смотрели с весёлым любопытством, вздернутый носик и розовые щёки необыкновенно шли ей.

Я увидел её, когда, передав управление второму пилоту, вышел в пассажирскую кабину и, сознаюсь, не удержался, чтобы не подмигнуть ей. Она ответила тем же, и мы рассмеялись.

— Можно к вам? — попросила она, кивнув в сторону пилотской кабины.

Я заколебался, но, не подав вида, спросил:

— Как тебя зовут?

— Анюта.

— Сколько тебе лет?

— Шесть…

— Прошу!

Открываю дверь в пилотскую кабину, и она, гордая оказанным вниманием, осторожно, на цыпочках входит к нам. Я церемонно представил ей членов экипажа. Потом сел в своё кресло, а она осталась стоять между мной и вторым пилотом. Осмотрелась, и начались неизбежные вопросы, на которые нам нелегко было ей отвечать.

Наконец неуёмное любопытство нашей гостьи было удовлетворено.

— Спасибо, — сказала она. — Мне можно уйти?

— Если хочешь, да.

И вдруг Анюта обняла меня за шею и благодарно поцеловала. Бортмеханик открыл ей дверь — она убежала в пассажирский салон. А я задумался и долго смотрел вперёд, на ровную и чистую линию никогда не достижимого горизонта…

С той поры я особенно любил летать с пассажирами…

Хороша ты, лётная работа. Но и сложна жизнь авиатора!

Хоть в твоих руках и техника и всегда ты живёшь в самой Природе, а сколько тонкостей вокруг и сколько надо знать ещё и такого, о чём не сказано ни в одном учебнике, чего не было в экзаменационных билетах.