Кирпичные острова

Однажды Кешка пришел с улицы и застал дома такую картину: мама стояла у окна, а Иван Николаевич, нахмурив лоб, ходил по комнате и курил, часто затягиваясь.

Кешка обомлел: «Поругались, наверно». Он тихонько разделся и молча забился в угол между печкой и оттоманкой.

Иван Николаевич, словно вспомнив что-то, засобирался.

– До свидания, Кешка. До свидания, Елизавета Петровна. Я вас не тороплю, подумайте. Эх, да что там!.. – Махнув рукой, он вышел порывисто, но дверью не хлопнул, аккуратно прикрыл ее, словно боялся, что оторвет маму от каких-то раздумий.

– Поругались? – тихо спросил Кешка. И, заранее боясь, что мама ответит положительно, переспросил: – Не поругались, нет?

– Нет, – задумчиво проговорила мама. – Иван Николаевич предложил мне выйти за него замуж. Он скоро уезжает. На днях уезжает в Германию… в свою часть.

– И ты не согласилась? – Кешка соскочил с оттоманки, бросился к матери. – Неужели не согласилась?..

Мать удивленно посмотрела на него.

– Тебе он нравится?

Кешка кивнул. А ночью он вздыхал, ворочался. Он видел, как идет по улице за руку с Иваном Николаевичем. Все прохожие с уважением поглядывают на них. Гордость волной заливала Кешкино сердце, и он улыбался. Потом тревога стискивала Кешкину грудь. Он поджимал колени к подбородку. Замирал. Слушал… В комнате тихо. Но он знал – мать не спит. Мать тоже думает. И Кешка старался угадать таинственные и непонятные пути, по которым текут мысли взрослых.

Следующий день был переполнен мучениями. Мама ушла чуть свет, так и не сказав Кешке, что она думает. Девчонка Анечка умненько посматривала на Кешку из-под своих длинных ресниц.

Мишка и Сима во дворе отозвали Кешку в сторонку.

– Ты чего такой?

От них Кешка, конечно, ничего не скрыл. Все рассказал и даже поделился своими опасениями.

Сима все на свете видел в хороших тонах. Он сразу же уверил Кешку, что будет полный порядок.

– Кешка, может, он и нас на самолете прокатит, ты поговори.

Мишке тоже казалось, что все кончится хорошо.

– Что ты!.. Такой человек… Полковник!.. Непременно согласится!..

Вечером пришел Иван Николаевич. Лицо у него было спокойное, даже немного суровое. Только по сцепленным за спиной пальцам да по сведенным к переносице бровям было заметно, что он волнуется.

– Кешка, поди-ка погуляй, – предложила Кешке мама.

Кешка посмотрел на нее такими просящими глазами, что она не выдержала и отвернулась. Иван Николаевич опустил голову и еще крепче сцепил за спиной пальцы.

Кешка вышел на лестницу, постоял немного, облокотясь о перила, и уселся на ступеньку. Какое уж тут гуляние! Он сидел долго, прислонив к перилам голову. А когда снова пришел домой, мама накрывала на стол. Иван Николаевич стоял у оттоманки и смотрел на портрет героя. Сердце у Кешки упало.

Иван Николаевич смотрел на портрет тяжело, упорно. Жилка у виска, чуть повыше розового шрама, вздувалась и опадала. Ему, наверно, было очень тяжело. Он глянул на вошедшего Кешку и безнадежно качнул головой – мол, плохи дела, Кешка. Мать заговорила, обращаясь больше к Кешке, чем к Ивану Николаевичу:

– Вот пришел ваш единомышленник. Спит и видит вас.

– Я его тоже вижу. Ну что ж, не повезло нам… – Полковник повернулся к Кешке и, усмехнувшись одними губами, сказал: – Кешка, я второй раз прошу твою маму выйти за меня замуж. Первый раз – когда тебя еще и на свете не было… Второй раз – сейчас.

– Не согласилась, – пробормотал Кешка убито и впервые подумал о маме с неприязнью: «И чего ей надо?.. Почему?» Он знал, что ни мама, ни кто другой не ответят ему. А если он и будет настаивать, то просто наговорят ему всяких непонятных слов. Кешка думал: «Вот Иван Николаевич сейчас возьмет шинель и уйдет». Но полковник остался.

Когда мама разливала чай, рука у нее чуть заметно дрожала. Она пролила заварку на скатерть и отругала Кешку за то, что он не может как следует подставить стакан.

– Когда вы уезжаете? – спросила мама Ивана Николаевича.

– Завтра ночью. В Москву сначала. – Иван Николаевич смотрел в свой стакан, не пил. – Я вам все же пришлю письмо с моим адресом, Елизавета Петровна. Я понимаю, все так быстро. Но, может быть, пройдет время, и вы решитесь…

«Решится! – хотел было крикнуть Кешка. – Я ее уговорю!» Но мама опередила его.

– Хорошо, – сказала она, – я буду ждать ваших писем.

Иван Николаевич ушел, даже не прикоснувшись к чаю. На пороге он крепко пожал Кешкину руку.

– До свидания, Кешка.

На другой день, после школы, Кешка держал совет с приятелями – с Мишкой и Симой. О чем они там договорились, никто так и не узнал. Вечером, часов около пяти, он стоял в вестибюле Северной гостиницы, прятал за спину маленький узелок и робко спрашивал у портье:

– Скажите, где здесь тридцать второй номер?

– Второй этаж, налево… за пальмой, – равнодушно ответил пожилой толстый администратор. – Иди, тридцать второй сейчас дома.

Кешка робко постучал в светлую дверь. Ручка шевельнулась, и со словами «да, да» в коридор вышел Иван Николаевич.

– Кешка!.. Ты что? – Он схватил Кешку за плечи, втащил его в номер. – Что случилось?!

Кешка стоял, уставившись в пол. Он успел заметить две кровати, покрытые мохнатыми одеялами, вишневыми, письменный стол, обеденный и две тумбочки. Около одной кровати на стуле стоял раскрытый чемодан.

– Кешка, ну?.. Мама согласилась?.. Почему она сама не пришла, не позвонила?..

– Нет, – пробормотал Кешка. Он прижался к Ивану Николаевичу и прошептал тихо: – Я с вами поеду.

Иван Николаевич опустился на кровать. Кешка доверчиво положил на его колени свой узелок.

– Как ты меня нашел? – наконец спросил Иван Николаевич, опустив на Кешкину голову свою большую ладонь.

– Я-то?.. Дак вы же говорили маме, где остановились. А у меня память ужасно крепкая. Мы с вами поживем вместе, а потом мама сама к нам приедет. Мы ей даже письмо можем написать, чтоб не волновалась.

Рука Ивана Николаевича опустилась на Кешкино плечо. Глаза его были добрые и грустные. Он шевелил бровями, раздумывая над чем-то, потом вздохнул и сказал:

– Ты знаешь, что такое запрещенный удар?

– Знаю. Ниже пояса, в спину и по почкам.

– Точно… То, что ты предлагаешь, тоже запрещенный удар по твоей маме… Нельзя нам с тобой вместе ехать, если она не согласна.

– А я-то ведь согласен, – еще тише прошептал Кешка.

Иван Николаевич встал, заходил по комнате.

– Да взял бы я тебя, Кешка, дорогой ты мой… Но ведь я права на это не имею. Мне ведь твоя мама вовек не простит… Понимаешь ты, Кешка? – Он сел на стул и поставил Кешку между своими коленями. – Понимаешь?

– Понимаю.

Но он ничего не понял. Ведь все так просто. Кто же их может осудить, если они вместе уедут? Даже мама не может.

– Я тебе письма писать буду, – говорил тем временем Иван Николаевич, – и ты мне отвечай. А на будущий год я приеду. – Он подтянул Кешку поближе к себе. – Только ты к маме не приставай, не проси за меня, ладно?

Это Кешка понял и одобрил. Иван Николаевич гордый.

Кешка посмотрел на раскрытый чемодан, и ему очень захотелось плакать.

– Когда вас сюда ранили, – Кешка дотронулся до шрама, – больно было?.. И вы, наверное, не плакали.

Иван Николаевич засмеялся тихо, откинулся на спинку стула и тепло посмотрел на Кешку.

– Нет, Кешка, не плакал… Я пел тогда. Пел песню про партизан. Знаешь?.. «Шли лихие эскадроны…»

– Знаю, – улыбнулся Кешка. Он взял свой узелок и протянул Ивану Николаевичу руку.

– До свидания.

Иван Николаевич поднялся.

– Нет, нет… Подожди, Кешка, так нельзя. Давай в буфет сходим, выпьем на прощание лимонаду, что ли…

Кешка не возражал. Ему было все равно теперь.

Они сели за столик у самого окошка. На улице с крыш капала вода. Из дверей метро выходили люди, некоторые в пальто нараспашку, потому что уже была большая весна и из мокрой земли на газонах проглядывала реденькая бледная зелень. Они выпили лимонаду. Иван Николаевич напихал в Кешкины карманы конфет и апельсинов и пошел проводить его до автобусной остановки. Он махал Кешке рукой. Кешкино лицо за мокрым стеклом казалось сморщенным, беззащитным. И может быть, поэтому Иван Николаевич бежал вслед за автобусом, пока тот не набрал скорость и не ушел на середину Невского.