Страница 9 из 39
При этом иракский театр военных действий не был для меня абсолютно новым.
Я входил в состав немногочисленной группы старших чиновников администрации Буша-41, глубоко вовлеченной в планирование войны в Персидском заливе в 1991 году. Ближе к завершению войны я пришел к убеждению, что мы допустили стратегическую ошибку, не вынудив Саддама сдаться нашим генералам (лично, а не через эмиссаров), не заставив его взять на себя персональную ответственность, не унизив его лично (как человека, не как правителя) и даже не арестовав его прямо при объявлении о капитуляции. 15 февраля 1991 года Буш, как он вспоминал в своих мемуарах, заявил на пресс-конференции, что основным условием прекращения кровопролития в Ираке будет «решимость иракского народа и армии свергнуть Саддама». Президентская команда нисколько не сомневалась, что масштабы поражения побудят иракских военных лидеров расправиться с Саддамом.
К нашему изумлению и ужасу, почти сразу после завершения наступательных действий Америки шииты на юге и курды на севере спонтанно восстали против власти Саддама. Они восприняли заявление президента США – слова, адресованные иракской армии, – как призыв к народному восстанию. Пожалуй, нам следовало быть более конкретными в высказываниях – хотя, полагаю, восстание вспыхнуло бы в любом случае. Нас публично критиковали за то, что мы оставили режиму Хусейна вертолеты (иракцы уверяли, что авиатехника необходима для восстановления страны, ведь мы разрушили большую часть автодорог и мостов); в итоге повстанцев расстреливали с вертолетов, но все же главный удар нанесли сухопутные войска и танковые части, потопившие оба восстания в крови. Между тем Саддам воспользовался суматохой, порожденной восстаниями и их подавлением, чтобы вырезать и расстрелять сотни своих генералов из опасения, что они замышляют подобное против него самого. Ни курды, ни шииты – последние в особенности – так и не простили нас за то, что мы не пришли к ним на помощь, фактически убедив, как они верили, взять в руки оружие.
Еще администрацию усиленно критиковали за то, что Буш-41 не отправил армию на Багдад, дабы гарантировать смену правительства. Мы же считали, что такие действия не санкционированы резолюциями Совета Безопасности ООН, на основании которых мы выстроили союзную коалицию, куда вошли в том числе и арабские страны. Двинься мы на Багдад, как требовала общественность, коалиция неминуемо бы распалась. Да, возможно, в краткосрочной перспективе нарушение обязательств и последующий распад коалиции не имели бы принципиального значения, но подобный шаг автоматически сводил на нет любые наши усилия по созданию другой коалиции для решения общемировых проблем. Кроме того, я неоднократно говорил коллегам и журналистам, что Саддам не будет попивать чай на веранде в ожидании американцев, которые отправятся его арестовывать. Он наверняка заляжет на дно, и нам придется оккупировать значительную часть территории Ирака, чтобы отыскать его и разгромить ожесточенно сопротивляющихся приспешников, на чьей стороне вдобавок – преимущество, так сказать, домашнего поля.
В итоге война закончилась в феврале 1991 года, и Саддам остался у власти; Ирак подвергся суровым международным санкциям, которые резко ограничили импорт и установили квоты на экспорт иракской нефти; шииты и курды расплачивались за свои выступления. В последующие годы Саддам использовал все доступные ему способы, чтобы облегчить бремя санкций, направляя доходы от реализации программы «Нефть в обмен на продовольствие» (иракскому режиму позволили продавать ровно столько нефти, сколько требовалось для приобретения продуктов и лекарств) в свой карман и тайно контролируя хитроумную операцию по контрабанде нефти в Иран для продажи. Существенная доля этих денег пошла на строительство еще нескольких десятков гигантских и безвкусных дворцов, которые мы впоследствии захватили.
Никто из нас в начале 1990-х годов не сомневался, что Саддам при первой же возможности возобновит исследовательские программы, которые велись в Ираке до войны, – по разработке биологического, химического и ядерного оружия. Обширная инспекция, предпринятая по завершении боевых действий, обнаружила неопровержимые доказательства того, что иракцы продвинулись в разработке ядерного оружия намного дальше, чем полагала разведка США. Мы настолько были уверены, что Ирак использует химическое оружие, что наши первые подразделения, которые пересекли иракскую границу, двигались в костюмах химической защиты (а в них, смею заметить, невыносимо жарко и неудобно даже в феврале). Пока инспекторы продолжали работать в Ираке и пока строго соблюдались санкции, шансы на то, что Саддам сумеет возобновить программы производства оружия массового поражения, были минимальными.
Но с годами Саддам опять становился все более агрессивным, постоянно ограничивал сферу контроля инспекторов, благодаря чему инспекции в практическом смысле благополучно закончились в 1998 году. Соблюдение санкций также постепенно ослабевало, по мере того как правительства ряда стран – Франции, России, Германии и Китая в частности – находили лазейки для нефтяных контрактов и других деловых взаимоотношений с иракцами. К 2003 году большинство правительств и разведывательных служб пришли к выводу, что Саддам преуспел-таки в возобновлении программ разработки вооружений. Эта точка зрения подкреплялась неумеренным хвастовством Саддама и его громкими заявлениями, цель которых состояла в том, чтобы ввести в заблуждение собственный народ и запугать соседей Ирака. В результате осенью 2002 года Совет Безопасности ООН единогласно принял резолюцию номер 1441, которая требовала полной и тщательной проверки действий Ирака по реализации программ разработки вооружений и повторного введения строгого международного контроля. Нарушителям резолюции грозили суровые кары. Саддам тем не менее продолжал свои игры с инспекторами и международным сообществом. Как напишет несколько лет спустя Кондолиза Райс: «Да, мы вторглись в Ирак, потому что полагали, что у нас не осталось выбора. Санкции не действовали, инспекции проводились сугубо формально, и мы не могли заставить Саддама уйти цивилизованными способами». Чем дольше затягивалась война, тем все меньше и меньше людей разделяли эту логику.
Уйдя в отставку с поста директора ЦРУ в январе 1993 года, я лишился доступа к секретной информации – и был тому только рад. Я с радостью и облегчением покинул Вашингтон, и одна из многих причин переселения на Тихоокеанское побережье заключалась в том, что там меня не будут одолевать предложениями поработать в составе бесчисленных специальных комитетов, комиссий «с голубой лентой»[12] или исследовательских групп, плоды чьих усилий почти всегда остаются собирать пыль на книжных полках каких-нибудь политиков. Но я продолжал активно читать газеты и на основе прочитанного – а также на основе своих знаний о поведении Саддама в 1980-х и начале 1990-х годов – заключил, что с великой долей вероятности он возобновил разработки оружия массового уничтожения, что санкции в основном неэффективны и что этот человек одержим чрезвычайно опасной манией величия. Поэтому я поддержал решение Буша-43 снова вторгнуться в Ирак и наконец-то свергнуть Саддама.
Тем не менее меня потрясло, простите за прямоту, удивительное головотяпство, которым ознаменовался военный успех, – в частности, неспособность командиров остановить разграбление Багдада, роспуск иракской армии и драконовская, по сути, политика дебаасификации (Саддам возглавлял партию Баас). Казалось, Америка твердо вознамерилась проигнорировать все уроки денацификации Германии после 1945 года. В равной степени меня изумило, что после Вьетнама армия США, похоже, напрочь забыла, как вести контрпартизанскую войну.
Я выступил с речью 1 мая 2003 года, менее чем через шесть недель после начала войны, и так сформулировал свою точку зрения:
12
Комиссия «с голубой лентой» – комиссия, составленная из уважаемых и авторитетных граждан.