За Отчизну

"Надо будет посоветоваться со стариком и исподволь подыскать ей доброго нареченного. Кума-то правильно сказала: нехорошо Шимон делает, что около Божены увивается; сам ведь объявил, что он с немкой помолвлен, а поди ж ты - то песни с Боженой распевает, то, глядишь, ей платок шелковый дарит... Негоже так поступать и девчонке голову крутить, если сам уже сговорен. Ратибор - то другое дело. Золотое сердце у Ратибора! А какой он стал разумный и положительный, как побывал на чужбине! И куда пропали его необузданность и дикий нрав... Вот бы для Ратибора Божена была подходящая, да, видно, не по сердцу он девушке - к Шимону она приветливее и веселее с ним... А жаль, не стоит Шимон ее. Скажу Войтеху, пускай отвадит Шимона... Да, умная все ж таки баба кума...

А как она сразу раскусила, чего это Якубек к нам зачастил! И где были мои глаза? Вот недогадливая! Людмила сразу же, с двух слов, всё угадала. И верно ведь: Якубек последнее время чуть ли не каждый божий день забегает то по тому, то по другому делу, а мне и невдомек... Раньше никак не мог забыть свою Елишку и не позволял даже намекать, что он может опять жениться, а нынче уж сам стал камешки закидывать: одинокий я, да дом без хозяйки, что печка без дров, и всякое такое. И с Боженкой такой ласковый да тороватый, все печеньями да булочками с изюмом угощает... камзол себе новый сшил и волосы каким-то пахучим маслом намазывает... Ишь ты, Якубек-то! Человек он неплохой, можно сказать прямо - хороший человек. Но все ж стар он для моей девочки, уж сорок, наверно, ему стукнуло.. Надо Милану намекнуть, пусть он ему как-нибудь объяснит - с ним он, кажется, в дружбе..."

- Тетенька, глядите! Что за чудное шествие!

Голос Божены вывел Теклу из раздумья. Текла вздрогнула и, подняв глаза, поглядела, куда показывала ей Божена.

Зрелище и вправду было необычным: на Большую площадь при непрерывных звуках труб и не умолкающем ни на секунду грохоте барабанов двигалась ярко освещенная солнцем странная процессия. Впереди ехал всадник в полных доспехах, с закрытым забралом шлема и с маршальским жезлом в руках. Позади выступали герольды с трубами и глашатаи, за которыми, окруженная огромной толпой студентов и мастеровых, медленно ехала большая колесница, вся украшенная разноцветными тряпками и колокольчиками, которую везла пара смешных пегих лошадей. Лошадей вели выкрашенные в черную краску парни, очевидно изображавшие собой эфиопов. На колеснице стояла какая-то странная женщина, самым ужасным образом нарумяненная и набеленная, с подведенными глазами и ярко накрашенными губами. Длинные, как огонь рыжие волосы спускались до пояса. На женщине было желтое с красными разводами платье и высокая шапка, напоминающая конусообразный колпак астрологов. На шее у нее висели два огромных пергаментных свитка с болтающимися печатями. Сбоку и сзади телеги шла тысячная толпа, тянувшаяся от Нового Места.

Неподалеку от Теклы и Божены один из глашатаев громким голосом провозгласил:

- Люди города Праги! Смотрите и слушайте! Слушайте и смотрите! Вот на этой позорной телеге нечестивая женщина везет еретические буллы слуги антихриста, благословляющие братоубийственную войну и кощунственные и фальшивые отпущения грехов за деньги! Мы везем эти буллы на Большую площадь для позорного сожжения! Не дадим себя обманывать! Люди города Праги! Смотрите и поучайтесь!

И процессия под оглушительный рев, смех, свист и ругательства по адресу папы и Венцеля Тима, под пронзительные раскаты труб и глухой рокот барабанов двинулась дальше.

- Тетя, а впереди - Ратибор, на коне! Я по коню узнала - это его Соколек. И перья на шлеме я тоже узнала.

Текла вгляделась во всадника с маршальским жезлом в руках и вынуждена была согласиться с Боженой: и конь и доспехи были Ратибора.

Пока Текла рассматривала Ратибора, Божена снова воскликнула с веселым смехом:

- Тетя, а второй глашатай, вот тот, что справа от лошади, - это ж Штепан! Ну право, Штепан!

Действительно, один из парней, одетый глашатаем, в коротеньком голубом плаще, в берете с длинным павлиньим пером, был не кто иной, как родной племянник Теклы.

- Вот шутники! Что это они придумали? Это же над самим папой насмешка! Как бы худо им не было... - озабоченно проговорила Текла. - Однако идем, Боженка. Боюсь, не попасть бы нам с тобой в какую переделку. Видишь, сколько немцев собирается...

И верно: со стороны ратуши была видна довольно большая толпа немцев, молча и угрожающе приближавшаяся к процессии. Далее показался отряд конной городской стражи, но многолюдное шествие чешской молодежи, вооруженной мечами и толстыми дубинками, видимо уменьшило их храбрость и воинственность. Процессия свернула на Большую площадь.

Когда Текла с Боженой наконец смогли свободно продолжать свой путь, процессия с Ратибором, Штепаном, Гавликом, Мартином и Вшетечкой во главе достигла Большой площади. Здесь под позорным столбом уже был готов костер. Ратибор дал знак, и Сташек, одетый палачом, поджег костер. При оглушительном реве, смехе, свисте и проклятиях толпы, под трубные звуки и барабанный бой обе папские буллы были торжественно брошены в огонь.

Этим костром Ян Гус сжег все, что еще до сих пор связывало его с римско-католической церковью. Война была объявлена папскому престолу и всей его духовной иерархии.

Штепан с Мартыном Кржиделко и Сташком медленно шли домой. Молодые люди хотя и устали, но были возбуждены и веселы.

- О сегодняшнем дне будут много говорить! Правда, Мартин? - Штепан показал на ожесточенно кричавшего монаха посреди группы угрюмых немецких купцов.

- Еще бы! Я отдал бы десять лет жизни, только бы услыхать, как выругается наисвятейший отец, когда узнает, что чехи спалили его буллы... Да что с тобой, Штепан? - испуганно воскликнул Мартин.

Штепан вдруг вскрикнул и, словно споткнувшись, упал. В ноге, пониже колена, засела стрела; через коричневый чулок медленно выступала кровь и маленькой струйкой стекала по ноге.

- Дьявол! Откуда это?

- Надо выдернуть ее! Тащи скорее! - засуетился Сташек и принялся вытаскивать из раны стрелу.

Стрела не подавалась, и Штепан, побледнев от боли, только стонал, крепко стиснув зубы.

- Брось! - крикнул Мартин. - Надо ее сломать, чтобы не мешала, и нести Штепана домой. Давай его сюда!

Наскоро сломав древко стрелы, Мартин схватил Штепана в охапку и потащил по улице. Вслед им полетели камни и донеслась немецкая брань. Юноши, ни на что не обращая внимания, тащили стонущего Штепана домой - к Вифлеемской часовне. Там университетские врачи сделали ему перевязку, предварительно поручив хирургу извлечь обломок стрелы. У раненого началось воспаление, и ему предстояло лежать в постели.

Наступил день Семи братьев-мученикоз - 10 июля 1412 года. Утром пришли проведать Штепана Ян Гус и Мартин Кржиделко. Штепан с обидой в голосе жаловался Гусу:

- И, как назло, пан мистр, я сегодня должен был идти в Тынскую церковь выступать против папского проповедника-настоятеля: он сам лично будет призывать, чтобы покупали индульгенции. Так мне обидно, пан Ян! Чтоб пропал тот осел, что меня ранил!

- Понимаю, дружок, понимаю. Вместо тебя туда пойдет твой приятель Мартин. У этого жака язык как острое шило, голос же как иерихонская труба, а начитан он не хуже бакалавра.

Мартин, польщенный похвалой Гуса, только прогудел, как бочка:

- Уж как-нибудь я им докажу!

- Но не досадуй, Штепан: придет время и для тебя. Наша борьба только начинается, впереди еще много жестоких и трудных битв. Выздоравливай, друг мой, и не печалься о своей немочи.

Ян Гус и Кржиделко ушли, а Штепан остался один. В это воскресенье Венцель Тим, пражский капитул и магистрат Старого Места готовили жестокий удар по народному движению против папских индульгенций.

С самого раннего утра церкви св. Иакова, Тынская, замковая и собор св. Витта были заполнены вооруженными богачами-немцами, монахами и другими верными папскому престолу молодчиками. Там же наготове стояла и городская стража.