Белая тишина

— Своих зачем оставили. Надо было лучше искать, — заговорили охотники. — Это уже под утро было, роса выпала, а по росе, что на снегу, следы видны.

— По росе я искал, — ответил Холгитон. — Столько было следов, разве найдешь? Наши охотники прятались в кустах, бегали, петляли, как зайцы перед лежкой, вся трава была истоптана, ведь хунхузы тоже бегали там, искали спрятавшихся.

Охотники замолчали, и каждый обдумывал, как бы он поступил, если бы находился на месте Холгитона. Женщины, притихшие было во время рассказа Холгитона, опять запричитали. Мужчины закурили, посидели еще немного и стали расходиться по одному. Чем они могли помочь Дярикте и Баосе? Будь это где-то в стойбище Болонь, Хунгари или хотя бы дальше, они, бросив все дела, поехали бы на розыск. Конечно, нет сейчас никакой надежды найти Пиапона живым, но надо разыскать хоть останки: такого человека, как Пиапон, нужно хорошо похоронить. Он при жизни много добра принес людям, нельзя допустить, чтобы он после смерти ходил по белу свету и в буни, как неприкаянный. Но что тут сделаешь, Пиапон потерялся в верховьях Амура, выше города Хабаровска, туда на самой быстроходной оморочке десять дней подниматься. Ничем не помочь Дярикте и старому Баосе. Охотники разошлись, в доме остались только близкие Пиапона да Холгитон с Гангой.

— Американ говорил, есть надежда, что русские его разыщут, — начал робко Калпе.

— Пустой он человек, — хмуро проговорил Холгитон. — Чтобы душу облегчить, говорил.

— А может, его и вправду нашли, — поддержал брата Дяпа.

— А если поехать туда, на железном пароходе, — предложил Калпе.

— Может, и прав Калпе, — сказал Полокто. — Может, поехать в Хабаровск, там у властей разузнать. Только денег много потребуется.

— А где их взять? — спросил Дяпа.

— Я знаю, как денег достать, — заявил Полокто. — Надо привезти сюда священный жбан, за моление брать деньгами, так делает дядя Турулэн.

Баоса не проронил ни слова за весь этот разговор, но, услышав о жбане счастья, о Турулэне, насторожился.

— Кто тебе сказал, что Турулэн деньги берет? — спросил Баоса.

— Я сам видел своими глазами.

— Не верю я тебе, — жестко сказал Баоса. — Не о жбане надо думать. Брат твой родной погиб, а ты о жбане, о деньгах думаешь.

Баоса сердито выбил пепел из трубки, засунул ее в грудной карман, слез с нар и вышел на улицу. Ему хотелось побыть одному, посидеть на берегу Амура-кормильца. А когда горе нагрянет на нанай, Амур и успокоит его и утешит.

Старый охотник вышел на берег реки, сел на перекладину лодки. Кругом песок был испещрен человечьими следами: на этом месте приставал Американ, здесь выгружали привезенное Холгитоном добро. Будь жив Пиапон, и его след остался бы на песке и старому Баосе не пришлось бы сейчас сидеть на лодке и думать тяжелую думу.

«Как же получилось так, что нанай бросил своих товарищей и поспешил в объятия жены? Нет, Баоса не оставил бы своего товарища, он вернулся бы с русскими и разыскал его. Живого или мертвого он разыскал бы. Эх, Американ, человеческая жизнь намного короче ствола кедрача, ты тоже состаришься, ты тоже многое испытаешь, может, тоже потеряешь взрослого сына. Когда дети уходят младенцами — жалко, они были вроде бы твоей игрушкой, живой и веселой. Пожалеешь несколько дней, подумаешь, что они еще ничего не сделали на земле, и успокоишься. А вот когда уходит от тебя взрослый сын, твой кормилец и поилец, это больно, это разрывает на куски сердце. Ты это еще поймешь, Американ! Когда твоего взрослого сына похоронят на чужбине, ты попомнишь мои слова!»

Баоса дышал прерывисто и тяжело, он не замечал, как текли слезы по его морщинистому, землистого цвета лицу.

«Будь ты проклят, Американ. Пусть тебя растерзают такие же злые, жадные и хитрые люди, как ты сам! Пиапон, сын мой! Зачем ты только доверился этому человеку-росомахе? Почему не захотел послушать моего совета? Поехал в чужие земли. Лучше бы я погиб вместо тебя. Мне, старику, пора уходить к верхним людям, а тебе еще надо было жить да жить… Ты же был великий охотник. Звери, переходя твою охотничью тропу, проливали слезы. Тебе еще ходить да ходить надо было по тайге. Ты же был лучший рыболов, рыбы, обходя твои сети, попадали под твою острогу, тебе еще ловить да ловить надо было их. На кого ты оставил своих детей, жену? На подходе кета, кто же им, сиротам, заготовит юколу? Поторопился ты уйти в темный мир, рано слишком ушел…»

Баоса услышал приближавшиеся шаги и вытер рукавом халата слезы. К нему подошел Холгитон.

— Отец Пиапона, — сказал он после долгого молчания. — Я много молился, просил вернуть твоего сына. Полным ковшом слез даже синяка не излечишь, а человека и подавно не оживишь. Молиться надо. Я в Сан-Сине учился у ламов новой молитве, у них каждый дух имеет свое лицо. Я привез много мио, этому мио надо молиться. Пойдем ко мне, маленечко выпьем, потом я дам тебе мио, и ты будешь молиться. Я заставил всех охотников купить мио, все привезли, в вещах Пиапона тоже должны быть, надо сказать Дярикте, чтобы повесила одно мио в доме и молилась.

Баоса молча пошел рядом с Холгитоном.

В доме Холгитона собрались гости, на нарах сидели уважаемые в стойбище старики, пожилые охотники, перед холодным очагом — старухи. Жена Холгитона Супчуки с помощью Годо сварила просяную кашу, приготовила фасоль, свежую рыбу, отварила мясо и суп из копченого мяса. Как только Холгитон сел на свое место, Годо подал ему столик и начал расставлять вкусную еду.

Холгитон тем временем продолжал рассказывать о пагодах, ламах и мио.

— Мио можете дома держать, можно в сундуке, можно повесить на стене. А лучше всего построить в тайге маленький домик для мио и там хранить его, туда ходить молиться.

— Так что же, выходит пиухэ[35] не потребуется?

— Да пусть стоит твой пиухэ, рядом поставь домик мио. Что они подерутся, что ли? Хочешь — молись мио, хочешь — пиухэ, можно одновременно тому и другому.

— Что же выходит? Шаманы не нужны больше?

— Выходит, мы будем своему эндури молиться, по-русски креститься и молиться еще мио?

— Э, брось ты, будто ты крестился когда.

— Крестился.

— Да, когда поп приезжает в стойбище. Когда его нет, ты не вспомнишь о русском боге.

Только Баоса не вступал в разговор.

«Может, на самом деле отправить Калпе в Хабаровск, — думал он, — может, тело брата разыщет или узнает, где его похоронили. А может, поехать в Малмыж, попросить Митропана переговорить с русскими начальниками, они же могут между собой на расстоянии письмами разговаривать. Эх, сын, родной Пиапон, сидели бы сейчас вместе, выпивали бы… Пиапон, сын мой!»

Баоса плакал.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Он лежал на мягком влажном мху, и над ним шелестела листвой тонкая березка. О чем говорили листья березки? О любви, конечно!

— Милый, мы всю жизнь будем рядом. Я так люблю тебя…

Кто же это говорит? Неужели листья березки?

— Я так люблю тебя…

Ах да, это же моя любимая Бодери! Но я женат на Дярикте, у меня дети уже взрослые.

— Мы всю жизнь будем вместе…

Как же вместе? Я же женат на Дярикте, ты забыла, Бодери, нам ведь не разрешили жениться, тебя насильно отдали за другого молодого охотника. Неужели ты вернулась ко мне? Насовсем вернулась? Бодери, любимая моя, я тебя так ждал, я о тебе так много думал! Ты моя, Бодери, слышишь, ты моя! Родная, ложись рядом, не дави на голосу, ложись рядом. Как хорошо греет солнце, чувствуешь, как припекает щеки, будто ласкает.

Пиапон вдруг почувствовал сильную боль в затылке, голову ломило, казалось, ее зажали огромными щипцами и давили, давили беспощадно. Он застонал и открыл глаза. С лазурной голубизны неба на него глядело ослепительное солнце.

С левой и с правой стороны стеной стояла высокая густая трава, в ногах зеленела листьями низкая кривобокая березка.

«Только милой Бодери нет, — подумал Пиапон. — Значит, это был сон».

35

Пиухэ — семейное священное дерево.