Белая тишина

— Сам он захотел остаться.

— Теперь он уже не твой сын, Баоса не вернет его.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Всякое слово, сказанное даже в шутку, сразу становится известным нескольким женщинам, и не успеет охотник, вымолвивший слово, выкурить трубку, как его услышит все стойбище, а к вечеру, смотришь, оно уже доберется и до соседнего стойбища. И попробуй теперь найди, кто первым вымолвил его. Так случилось и с Баосой, уважаемым охотником, отцом четырех сыновей и двух дочерей.

Кто-то из няргинцев сказал однажды: «Старик Баоса впал в детство». Может, сказано было без алого умысла, в порядке шутки, но кто теперь в этом разберется? Не прошло и трех дней, как по всему среднему Амуру от стойбища Эконь внизу и до стойбища Дада вверху прошел слух: «Старик Баоса из Нярги, тот Баоса, у которого десять лет назад разрушился большой дом, у которого младшая дочь убежала с молодым охотником, впал в детство. А какой был крепкий старик! А какой был крикун, ведь его звали Морай-мапа».[33]

По всему среднему Амуру знали Баосу, многие охотились с ним вместе, встречались на рыбной ловле, приезжали к нему, когда он держал у себя священный жбан, а многие знали понаслышке.

Слухом переполнен Амур, и этот слух, в отличие от тех громоздких коряг, которые могут плыть только вниз по течению, упрямо поднимается вверх против течения. Баоса не слышал, что говорят о нем, не замечал сочувствующих глаз няргинцев и продолжал, как ни в чем не бывало, возиться с детворой. Теперь он редко встречался со стариками, с которыми недавно любил посидеть рядышком, помолчать, повспоминать прошлое. Постоянными его спутниками в поездках на рыбную ловлю, неизменными собеседниками стали Богдан и Хорхой. Оба мальчика так привязались к деду, что не отходили от него ни на шаг. Даже есть садились вместе за один столик, чего в молодые годы Баоса не позволял ни одному из четырех сыновей: дети и женщины ели то, что оставалось от мужчин-охотников.

Баоса, который из тайги после зимней охоты привозил сыновьям по одному луку и с десяток стрел, теперь без устали мастерил внукам самые прочные луки, самые красивые, разукрашенные стрелы, певучие и свистящие, со стальными наконечниками на зверьков и толстыми набалдашниками на птиц. Он вместе с внуками ходил в ближайшую тальниковую рощу, учил их подкрадываться к птицам и радовался вместе с мальчиками, когда их стрелы сбивали птиц. Когда Хорхой подстрелил свою первую птицу, он устроил праздник первой добычи — эйлэн. Богдану, хотя он и убивал лосей, было так же интересно, как и маленькому Хорхою, выслеживать мышей, бурундуков, подкрадываться к птицам и стрелять в них. Старик учил мальчиков по поведению птиц находить их гнезда, но разорять гнезда не разрешал.

— Они тоже люди, должны вырасти, когда станут большие, тогда делайте с ними, что хотите, — говорил он.

Но однажды, когда Богдан подкрался к лесной певунье, маленькой пташке, залюбовался ее красным оперением, заслушался пением и, пожалев, не выстрелил, Баоса разозлился. Он кричал на внука, как прежде кричал на детей. Богдан молча выслушал деда и сказал:

— Дед, она такая красивая, так хорошо пела…

— Лось, которого ты убил, не был красив?! — продолжал кричать Баоса. — Но ты его убил, убил потому, что тебе мясо его надо было, потому что тебе есть надо! Какая может быть жалость, когда ты свой желудок наполняешь их мясом?

— Эту птичку мы не съели бы.

— Ты для чего сюда приходишь? Для чего бьешь этих маленьких птиц? Ты разве съел хоть одну?

— Нет.

— Не съел и никто их не ест. Но ты на этих птичках оттачиваешь свои глаза, набиваешь руки. Сегодня метко будешь сбивать их, завтра еще метче будешь сбивать съедобных птиц и зверей. Ты не забывай, что еду себе будешь добывать только своими глазами, руками и ногами.

Богдан не обиделся на деда, а Баоса вдруг замолчал и немного погодя виновато проговорил:

— Так меня учили, так нужно, — он еще помолчал и тем же виноватым тоном добавил: — Тебе жить надо, я хочу, чтобы ты стал самым лучшим охотником. Ладно, забудь! Поехали на одно озеро, там утята уже подросли. Поймаем, сколько сможем, и будем откармливать.

Мальчиков не надо было уговаривать, они запрыгали от радости и побежали домой. Дома у них росли два коршуненка, которые день и ночь сидели на юкольной сушильне и не хотели покидать ее, а под сушильней прохаживалась длинноногая цапля, прыгали две чайки, а над ними в одной клетке сидел совенок, в другой бурундук. Хозяйство у мальчиков было большое, чтобы прокормить всю эту живность, они несколько раз вместе с дедом «неводили» на озере. «Невод» этот тоже выдумка деда, он сам помогал его делать: из амбара достал старую изорванную сеть, завернули в нее траву, а чтобы она стала тяжелее, — положили камни, зашили сеть, с обоих концов привязали веревки — и все готово. За один замет мальчики вылавливали по сотне мальков карася, сазана, амура. При таком улове они, конечно, могли содержать еще несколько утят.

— Как вы думаете, сегодня легко ловить утят? — спросил Баоса, когда приехали из Нярги.

— Будем нырять, — заявил Хорхой, сидевший в оморочке впереди деда.

— Тебе что, тебе легко, ты же Хорхой, — засмеялся Богдан.

Баоса тоже не удержался и засмеялся. Но Хорхой не оправдал своего имени, он плохо нырял, и уж никак нельзя было его сравнить с утятами, которые ныряли от одного берега озера до другого. Поймали двух утят, спрятавшихся на берегу в траве.

— В такой ясный день трудно охотиться на уток, нет ветра, шуршание травы далеко слышно. Трава сухая, и утята не боятся выбегать на берег, — поучал Баоса мальчишек, выставляя сеть в одном из многочисленных заливов. — А мокрой травы боятся все утки, особенно льняные. На уток лучше всего охотиться и ненастье, тебе плохо, зябко, а уткам еще хуже. Поняли? Человек должен всегда перебороть себя, холодно — перебори, страшно — перебори, голод точит — перебори, силы иссякли — перебори, найди их у себя же. Силы у человека всегда есть в запасе. Таким должен быть сильный и храбрый охотник. Запомните.

— Дедушка, а сегодня острогу будем метать? — спросил Хорхой, старательно работая двухлопастным дедовым маховиком.

Баоса теперь всегда брал два маховика, один для себя, другой для внуков. Когда он курил трубку и отдыхал, мальчишки махали веслами и сопели от усердия. Хорхой сидел всегда впереди деда, где борта оморочки были особенно широки, и потому его маховик, когда он загребал, стучал и скреб по обоим бортам.

— Когда ты перестанешь стучать? — ворчал Баоса. — От твоего стука скоро оглохну. Если бы ты так ехал на охоте, звери услышали бы, как только ты отъехал от стоянки. Смотри, как встрепенулся сазан. Разве ты подкрадешься к нему, чтобы бросить острогу?

— Ну скажи, будем метать? — не отставал Хорхой.

— Ладно, будем, — согласился Баоса.

Вечером няргинцы с улыбкой смотрели, как Баоса, стоя по колено в воде, дергал шнуры, а мальчики метали острогу в невидимую цель.

— Смотри лучше! — кричал Баоса. — С какой стороны голова? Да не там! Там, где трава поднимается или шевелится, там и голова. На какой глубине рыба? Смотри, как трава шевелится. Эх! Слепой ты! Глаз у тебя лягушачий!

Старики покачивали головами: «Да, Баоса уже впал в детство, играет только с детьми».

Баоса стоял в воде и в обеих руках держал шнуры от «рыбы». «Рыба» — тоже его выдумка, тоже сеть, туго набитая травой и камешками, с обоих концов связанная длинными шнурами. Эти шнуры в руках и держит Баоса: потянет один шнур, зашевелится затопленная трава — это «голова» рыбы, куда мальчишки метят острогу. Как только заметит Баоса, что внуки собрались метать острогу, дергает шнур и быстро выбирает его, а «рыба», оставляя волну, устремляется к нему; мальчики бросают острогу с упреждением и ловко подцепляют мишень. Баоса бывает очень доволен, когда внуки подряд несколько раз поражают его «рыбу». Он выходит на берег, садится на горячий песок, закуривает и в знак высшей признательности за мастерство внуков предлагает им свою трубку. Мальчики затягиваются раз-два, поперхнутся дымом и кашляют, перегибаясь в три погибели, из глаз текут слезы, но от трубки они не отказываются: какой же мужчина-охотник не курит!

33

Морай-мапа — старик-крикун.