Белая тишина

— Отдают, отдают, чего ты пристал! — старик начал злиться. — Вон сколько ртов надо угощать, разве хватит им этих свиней? Я, что ли, их буду угощать? Вот эти деньги пойдут на угощение. Не понимаешь, так помалкивай. Иди лучше, разыщи этого Токто и скажи цену, пять или шесть рублей.

Полокто встал и вышел на улицу. Светило солнце, но оно было какое-то тусклое, желтое и почему-то вертелось.

«Опьянел», — подумал Полокто.

Рядом с домом стоял сарайчик, где варили мясо, кашу, суп, там столпилось много молодых женщин, среди них были Гэйе и Улэкэн. Они тоже пили.

Пока Полокто стоял и глядел на женщин, из дома вышел Токто. Полокто взял его за локоть и сказал:

— Токто, я очень рад тебя видеть. Меня зовут Полокто, я из Нярги, старший сын Баосы.

— А, — улыбнулся Токто, обнажая белые как снег зубы. — Я тоже рад видеть брата Идари.

— Я знаю, ты названый брат Поты. Ты ловко тогда запрятал их на своем Харпи.

— Они и без меня не пропали бы. Пота храбрый человек.

— Да, был бы он храбрым, если бы мы тогда нашли его!

— Не нашли, так теперь не надо вспоминать старое.

— Как же не вспомнить — в Нярги встречаю Поту, здесь его названого брата! Как же тут не вспомнить?

Полокто пошатнулся, Токто поддержал его.

— Ничего, ничего, ты не держи меня, это солнце крутится и меня крутит. Да. Смотри, вон женщины. Та, что сейчас пьет, это моя жена. Красивая, а?

— Да, — согласился Токто и подумал: «Другой постесняется свою собаку похвалить, а он жену расхваливает».

— А рядом ее сестра. Тоже ничего. Слушай, Токто, женись на ней, пусть будет вторая жена, у меня тоже две жены. Она тебе народит счастливых детей.

Токто в упор смотрел на Полокто, глаза его постепенно начали темнеть, синяя жилка на правом виске начала нервно пульсировать.

— Они встанут на ноги, будут счастливы, — продолжал Полокто, не замечая, что творится с собеседником.

— Замолчи, этого не трогай, — проговорил Токто.

Полокто тут только заметил, как изменилось лицо Токто, и испугался. Он сделал шаг назад, зачем-то оглянулся. Токто отвернулся от него и пошел. Но Полокто остановил Токто и сказал:

— Храбрый Токто, ты пожадничал.

— Что ты сказал?

— Ты знаешь цену за моление, ты дал меньше, чем надо.

Токто сжал кулак, опять синяя жилка на правом виске начала нервно пульсировать.

— Ты приехал молиться священному жбану, к эндури-ама, и тут нечего жадничать. Это тебе не хозяина тайги побеждать, это сам эндури-ама. Непобедим он.

«Какой негодяй!» — подумал Токто и еле сдержал себя, чтобы не расплющить нос Полокто.

Токто вернулся в дом и принес в тряпочке недостающих три серебряных рубля.

На следующий день рано утром Токто уехал из Хулусэна. Полокто разошелся и всем за столом рассказывал, как он напугал храброго охотника. Никто не слушал его, потому что все знали, кто такой Токто и кто — Полокто. Даже любимая его Гэйе сказала: «Перестань хвастаться, а то догоню Токто и буду с ним жить». А старец, который отдал свое счастье Токто и его детям, выразился так: «Большая льдина плыла по Амуру, а на берегу стоял щенок и плевался на нее. Льдина плыла и плыла, не обращая на щенка внимания. А она могла бы двинуться на щенка и раздавить его. Но льдина проплыла, даже не обратив внимания на щенка».

Старец, рассказывая свою притчу, ни разу не взглянул на Полокто. Но все поняли, к кому это относилось.

А Полокто перешел за другой столик и примолк.

Вслед за Токто священному жбану молилась молодая женщина из стойбища Найхин. Она ослепла недавно и просила эндури-ама вернуть ей зрение, потому что без глаз не может жить на земле, вышивать, выделывать кожу, шить унты и халаты, выдумывая все новые для них узоры.

Слезы текли из ослепших глаз женщины, она без конца отбивала поклоны священному жбану.

В это время на поляне за стойбищем великий шаман Богдано исцелял мальчика-горбуна.

И опять в этот вечер все стойбище желало выздоровления слепой женщине и мальчику-горбуну, и опять пили водку, ели жирную свинину.

Полокто присутствовал на камлании великого шамана и удивлялся: Богдано нисколько не старел, он, как и в молодые годы, без устали танцует шаманский танец, голос его молод, звонок, волосы на голове черные, как воронье крыло. В последние годы Богдано не находил времени выезжать на охоту и рыбалку: ему не хватало времени на эти обыденные для нанай дела. Он почти каждый день камлает, часто за ним приезжают из других стойбищ, и он покидает Хулусэн на месяц, на два. Богдано последний великий шаман на Амуре, который может на касане[28] отправить душу умершего в буни. Обрядовый праздник касан устраивается летом во многих стойбищах. Поэтому Богдано получал приглашения со всех сторон и никому не мог отказать. После его выезда стойбище будто сиротело, наступала продолжительная тишина, потому что во всех стойбищах почти в один день узнавали, куда и зачем уехал великий шаман и кто собирался к нему, откладывали свою поездку, но потом, поразмыслив, все же приезжали в Хулусэн к священному жбану.

Полокто, как близкий родственник шамана, сидел рядом с ним, разговаривал с ним, отвечал на его вопросы о здоровье отца, братьев, детей. Во время разговора к Богдано подошел отец мальчика-горбуна и передал шаману завернутые в тряпку деньги.

— Не сердись, если мало, собрал, что мог, — сказал охотник и, налив в чашечку водки, подал шаману. Богдано небрежно бросил деньги на сложенную кучей постель и взял чашечку.

— Я сделал все, что мог, — сказал он. — Ты сам все видел, все понимаешь. Самые лучшие сэвэны помогали мне. Я думаю, твой сын выздоровеет.

Отец подозвал к себе жену, та принесла мальчишку.

— Кланяйся, сын, кланяйся, — сказал отец. — Он тебя спасет.

— Кланяйся, кланяйся, — повторяла мать.

Мальчик неумело поклонился, ударился лбом о нары.

— Живи, нэку, будь охотником, — сказал Богдано и сделав глоток из чашечки, передал охотнику. Тот тоже сделал глоток и вернул шаману. Богдано выпил содержимое чашечки.

«Шаман тоже берет деньги, — отметил Полокто, — выходит, все теперь стоит денег. Много, наверно, накопили они этих звонких рублей. Раньше никто при людях не брал денег, иногда брали соболя, лису, но денег не брали. Новые времена, новые обычаи появляются. Надо сказать отцу, пусть на год возьмет священный жбан, тогда мы установим новые цены, можно много денег накопить. Я бы новые цены установил — за гроб десять рублей, глаза — это главное для человека — пятнадцать рублей, другие болезни по семь, восемь рублей…»

— Ты что задумался, Полокто, — прервал его сладостные мысли шаман. — На язык, на кусок сердца.

— Хорошо рядом с тобой сидеть, дядя, — улыбнулся Полокто. — Лучшими кусками лакомишься, да чаще всех водку подносят.

— Сегодня ты тут из Заксоров самый старший, тебе и сидеть.

— Говорят, ты уезжаешь в верхние стойбища?

— Да, в Толгон зовут, завтра-послезавтра за мной приедут.

«Э, еще попразднуем», — подумал Полокто.

Все последующие дни он пил беспробудно, не отставали от него и Ливэкэн, Гэйе, Улэкэн. Вечером Полокто еле-еле возвращался домой с Ливэкэном, а чаще оставался ночевать в той фанзе, где выпивал. Он знать не знал, что творила в это время его любимая Гэйе.

На моление в Хулусэн приезжали больные, немощные, но гребцами были молодые в самом соку юноши. И Гэйе не пропускала этих парней, она хоть и пила в компании женщин, но никогда не напивалась, как некоторые молодухи. А по вечерам, как только Полокто засыпал мертвецким сном, бежала на свидания с юношами. Ночь она проводила в обществе юношей. То один, то другой молодой охотник уединялись с ней в прибрежных кустах.

— Что же это твой настоящий мужчина столько дней с тобой не спит? — как-то спросила Улэкэн, которая была осведомлена обо всех похождениях сестры: они делили между собой одних и тех же молодых гребцов.

— Я его жалею, пусть набирается силы, — усмехнулась Гэйе.

28

Касан — религиозный обрядовый праздник, окончательное отправление души умершего в буни.