Страница 22 из 41
Не хуже прошли концерты и в Лондоне 29 октября и 6 ноября.
В Прагу Дворжак вернулся триумфатором. «Св. Людмила» окончательно закрепила за ним симпатии англичан. Об этом свидетельствовала даже та незначительная часть отзывов английской прессы, которую перепечатал «Далибор» и другие чешские издания. Дошли до Праги и слова Брамса: «Я был бы рад, если бы мне удалось создать одну из тех тем, какие приходят в голову Дворжака только так, мимоходом…». Соотечественники поздравляли Дворжака. Одни — искренне радуясь за него, другие — скрывая зависть, но все понимали, как важно для маленького, порабощенного народа признание ценности его искусства за рубежом.
А Дворжак даже в ореоле славы продолжал оставаться простым, непосредственным, доступным и, рассказывая коллегам о зарубежных выступлениях, вовсе не стремился придать своей личности какой-то особый блеск.
— Не говорите обо мне как о полубоге, — смеялся он довольный. — Я простой чешский музыкант и всегда им останусь. Учитывая доброе отношение ко мне мораван, старание, с которым они всегда разучивают мои произведения, я думаю, что поступлю хорошо и правильно, если на титульном листе объемистой партитуры «Святой Людмилы», принесшей мне большой успех в Англии, напишу:
Музыкальному и певческому обществу «Жеротин» в Оломоуце посвящает Ант. Дворжак.
Среди родных людей и напевов
Была зима, Дворжаку хотелось тепла и пения птиц. Несколько раз на день он подходил к клетке своего любимца черного дрозда и заговаривал с ним. Но дрозд молчал, пряча пуговки глаз под сонные веки. Дворжак томился. Остатки нервного возбуждения, сохранявшегося еще долго по приезде из Англии, он употребил на сочинение второй тетради «Славянских танцев» (для фортепиано) и их оркестровку. Зимрок писал, что эти превосходные вещи ужасно ему нравятся. «И не обещайте Англии впредь никаких произведений — я накладываю запрет!!!» — добавлял он, не зная, что Дворжак чувствовал себя таким усталым, что вовсе не хотел сочинять. Это было новое, непривычное для него состояние и, естественно, немного тревожившее. Просьбы англичан о новой оратории, конечно, остались без ответа. Дворжак слонялся по комнатам своей просторной квартиры. Он жил в том же доме, что и раньше, но занимал теперь весь второй этаж. К роялю он не подходил, не касался его клавиш. А так как хозяин, заботившийся об удобствах Дворжака, запретил всем остальным своим жильцам иметь у себя музыкальные инструменты, — только под таким условием сдавались квартиры, — значит, если Дворжак не играл, всюду царила тишина. Дворжак готов был затосковать, но вдруг однажды он услышал звуки скрипки, доносившиеся из комнат тещи, переехавшей после смерти мужа жить к ним. То было нарушением установившейся традиции, но Дворжак очень обрадовался. Схватив свой старый, много послуживший ему альт, он поспешил туда, откуда слышалась музыка. То музицировал студент-химик Иозеф Круиз, которого приютила у себя старуха Чермакова и который потом еще много лет жил у Дворжака. Как в юные годы, Дворжак долго и самозабвенно играл в тот вечер. Возможности Йозефа были весьма ограничены, и Дворжак предложил ему привести на следующий день еще какого-нибудь своего товарища-скрипача, пообещав в ближайшее же время написать для их совместного музицирования трио для двух скрипок и альта.
Работа так захватила Дворжака, словно он готовился к серьезному концерту. Трио (op. 74) он сочинил в неделю. Но когда начал его разучивать со своими юными компаньонами, увидел, что партию первой скрипки сделал слишком трудной для молодого музыканта. Пришлось отдать сочинение профессиональным музыкантам, которые, готовя очередной концерт «Умелецкой беседы», просили у Дворжака что-нибудь новенькое, а для запланированного домашнего музицирования Дворжак тут же стал сочинять технически более легкое второе трио, из которого потом сделал четыре «Романтические пьесы» для скрипки и фортепиано (op. 75).
Так Дворжак забавлялся недели две: сочинял милые пустячки (в эти дни были написаны две маленькие пьески для фортепиано, которые вскоре вышли у пражского издателя Урбанка в серии «Молодой чешский пианист» под названием «Две жемчужинки»), репетировал с юношами, сам много играл. Дети, а их у композитора тогда уже было пятеро[5], видя, что отец не очень занят, не хмурит брови, с утра до вечера вертелись подле него, наполняя кабинет шумом своей возни и смехом.
Потом Дворжак стал искать себе новое занятие, он вывернул содержимое шкафов, где хранились рукописи его ранних сочинений, и принялся их пересматривать. Началась новая ревизия созданного.
Конечно, с точки зрения мастерства эти ранние произведения мало радовали композитора. Зато подкупала непосредственность и сила юношеских чувств. Взять хотя бы «Кипарисы». Неправильная декламация, рыхлое сопровождение, но как все искренно и свежо…
Дворжак выбрал восемь наиболее понравившихся ему песен и стал их переделывать и шлифовать, сменив заодно и заглавие. Теперь они назывались «Песни любви». Затем двенадцать мелодий «Кипарисов» обработал для струнного квартета («Вечерние песни»). Покончив с «Кипарисами», Дворжак принялся за первый квартет и вторую симфонию. Сурово расправляясь с рукописями, сокращая их порой на треть, он переделывал свои ранние сочинения так, что без смущения мог теперь показать их общественности. Подвернулась под руки партитура «Короля и угольщика», Дворжак и ее (в который раз!) подправил. Потом подошла очередь инструментальных сочинений семидесятых годов. Весна и застала Дворжака за чисткой и переделкой старого.
Наступили ясные теплые дни. Дворжак с семьей переехал в Высокую. Теперь его главной заботой были сад и голуби, которых он разводил с тех пор, как стал хозяином дачи. На Высокой у него образовалась отличная коллекция этих птиц, и среди любителей природы он слыл знатоком в этой области. Если его хотели особенно порадовать, доставали редкую пару голубей и несли ему. Сидеть в окружении своих сизых, белых, коричневых любимцев, кормить их, ухаживать за ними было радостью для Дворжака и отдыхом.
Второй страстью Дворжака сделался сад. Зимрок, посетивший Дворжака в Высокой, уверял, что он дорожит им и лелеет его не меньше, чем свое божественное искусство. Поднявшись с солнышком, как приучили его с детства, весь день до позднего вечера Дворжак проводил летом среди природы. Натрудив спину в саду, он шел гулять в лес, пробирался к лесному озеру и усевшись на корягу, замирал, наблюдая кипевшую в нем жизнь, слушал пение птиц. Дворжак настолько любил птичьи трели, что даже своего ручного дрозда выносил в клетке в лес, чтобы он научился петь, как его дикие сородичи.
— Прежде чем умереть, — говорил он, — я напишу прекрасную птичью симфонию и постараюсь сделать ее как можно лучше.
Вечером Дворжак спускался в деревню посидеть в трактире и потолковать с крестьянами. Он вникал во все их дела, знал, каковы виды на урожай, кто строит новый дом, кто дочку замуж выдает. А если собирались деревенские музыканты, он был среди них, позволял затащить себя на свадьбу и охотно там играл незатейливые танцевальные мелодии, словно сам был не прославленный за пределами родины композитор, а всего лишь такой же простой деревенский музыкант. В праздники Дворжак приходил в деревню к началу богослужения в маленьком храме и, усевшись к старенькому органу, расцвечивал и обогащал своим искусством скромную деревенскую мессу. Нечего и говорить, что в таких случаях у жителей Тршебско был настоящий праздник.
Шла осень. С наступлением концертного сезона Дворжака начали тормошить дирижеры и устроители музыкальных вечеров. «Умелецка беседа» готовила концерт камерной музыки Дворжака, в программу которого были включены два квинтета, сочиненные композитором с интервалом в двадцать шесть лет (1861 и 1887 г.), ля-мажорный струнный квартет (1862 г.) и «Вечерние песни». Адольф Чех занимался его симфоническими произведениями, и Дворжак писал Гёблу, что в Праге скоро можно будет услышать его раннюю (1865 г.), еще никогда не исполнявшуюся симфонию. Ганс Бюлов в Берлине и Гамбурге играл увертюру «Гуситская». Людевит Прохазка, переселившийся тогда уже в Гамбург, сообщал, что произведение это настолько захватило слушателей и привело публику и музыкантов в такой экстаз, будто сами они участвовали в победоносно закончившейся гуситской битве. В Вене Ганс Рихтер разучивал «Stabat mater». Ее готовили также в Загребе, Пеште, нескольких чешских городах и в Америке. Леош Яначек для концерта «Брненской беседы» выбрал «Свадебные рубашки». «Глагол Пражский» и хоровое общество в Пльзни занимались «Св. Людмилой». У Дворжака просили нотный материал, указания, советы, и, конечно, всем хотелось у себя его видеть.
5
Три дочери — Отилия, Анна и Магдалена и два сына — Антонин и Отакар; через год родилась еще последняя дочь Алоизия (Зича).