Кремль. У

Я не могу понять, почему роман не был напечатан при жизни Всеволода. Ведь роман этот так прямо и выразительно говорит о торжестве нового, о неминуемом окончательном торжестве коммунизма, его морали, его справедливой веры над суеверием старого, над гнусностью капитализма в его самых противных нэпмановско-спекулятивно-кулацко-паразитических отпрысках и пережитках. Ведь не может быть сомнения в том положительном значении, которое Всеволод Иванов вкладывал в фигуру большевика Вавилова, нарисованную без боязни внутренних конфликтов, трагедий, временных простраций, присущих человеку особенно в то конфликтное переходное время, которое описывает роман. Да и фигура Зинаиды тоже такого типа.

Роман «Кремль» вовсе не паноптикум, не собрание монстров, не коллекция раритетов, хотя своеобразие, необычность, прихотливость, внешняя алогичность, опирающаяся на внутреннее логическое течение, на подтекст, на скрытую, но вскрывающую значительно больше, чем явная детерминированность, присущи этому роману — мудрому и яркому гротеску. Читателя поражает не только ситуация, эпизод, пассаж, но иногда даже просто фраза. Поражает именно той внешней нелогичностью, о которой я уже говорил, но достаточно вдуматься, чтобы понять, каким могучим выразительным средством эта формальная (а не сутьевая) алогичность является. Да, роман необычайно важен, сложен, интересен».

После смерти Всеволода я, с помощью комиссии по литературному наследию, активно начала «проталкивать» в печать его «Кремль». Для публикации мы выбрали законченный вариант 1929–1930 годов. Комиссия предложила ряду писателей и литературоведов этот вариант, размножение машинописи которого организовала и я и Союз писателей — для прочтения и отзыва. Полученные отзывы К. Федина, М. Бажана, В. Каверина, А. Крона, А. Борщаговского, С. Михалкова, В. Смирновой, К. Симонова и др. (хранятся в Архиве Вс. Иванова) датированы 1965–1971 годами. Все эти разные (и по характеру, и по объему) высказывания отличает единое стремление — разгадать те законы, которым следовал Всеволод, создавая свое оригинальное произведение. Почти все читавшие, за исключением лиц, занимавших официальные посты, исходили из пушкинской мысли: произведения художника надо судить по законам, им самим для себя избранным.

К. Федин, высоко оценивая роман, особо подчеркнул значение ивановского поиска для всей советской прозы: «Роман «Кремль» принадлежит к оставленному нашей русской советской литературе дару Всеволода Иванова. Все своеобразие его писательского пера сказалось и на этом романе. Горячность авторского слова, живописность картин, власть ритмов — все остро дышит волей большого художника».

В. Каверин обращает внимание на те своеобразные традиции, которым следовал писатель в «Кремле»: «Это оригинальное произведение, основанное на традициях народного сказа и старорусской повести восемнадцатого века («Фрол Скобеев»). Подходить к нему с оценками, которые мы привыкли применять к психологической прозе, — неправомерно. Это — роман-хроника, перечень событий, больших и малых, выстроенных так, как выстроила их в 20-х годах сама жизнь. Его атмосфера фантастична, но это не литературная, а фольклорная фантастика, близкая к народным сказам, несомненно существующая и даже развивающаяся в наше время».

Вс. Иванов давал в журнал «Красная новь» первую треть романа, получил всего лишь устно высказанное «мнение», которое огорчило, но не обескуражило его. До конца своих дней продолжал Всеволод Иванов писать варианты «Кремля». Последний (меньше 10 страниц) помечен 1962 годом.

Если издать их все (одни сотни, другие десятки страниц), получится большой том.

По-моему, лучше других современников понимал творчество Всеволода Иванова всемирно известный литературовед и блестящий критик Виктор Борисович Шкловский, который в конце жизни сокрушался: «Я — в долгу перед Всеволодом, не написал прямо и внятно, какой он большой писатель и как в нем время не узнало свое собственное будущее. Время мало дорожило такими людьми, как он. Казалось времени, что оно будет рождать гениев непрестанно».

Отдельного труда о творчестве Всеволода Иванова Виктор Борисович так и не написал, но его высказывания в письмах достаточно красноречивы:

«В той маленькой стае, которая вылетела тогда в дальний полет, у тебя были самые сильные крылья.

В большой нашей литературе ты начал сильнее всех. В великой нашей речи ты нашел новое слово. Рядом с Горьким ты шел своей поступью.

Милый друг, в самовольной разлуке с тобой пишу тебе о том, что я верю в твой высокий талант и в то, что ты начал, как гений.

Между тем только две книги твои, две вещи — на подмостках (Виктор Борисович имеет в виду, что, начиная с 40-х годов, Всеволода Иванова перестали издавать; все новое, что он писал, отвергалось, его лишь переиздавали, да и то ограничиваясь «Бронепоездом» и «Пархоменко». — Т. И.). Время мало дорожит такими людьми, как ты».

Прав Виктор Борисович — время совсем не дорожило Всеволодом Ивановым. На момент его смерти (1963 год) неопубликованными оказались большое число написанных им произведений.

Над романом «У» Всеволод Иванов начал вплотную работать в 1929 году.

Год этот знаменовался для него еще и рождением сына Вячеслава, о чем говорится в своеобразных антипримечаниях, поставленных автором в преддверии романа и по существу своему примечаниями никак не являющихся, о чем автор предуведомляет читателей, указывая, что он пародирует ученые комментарии (в то время модные).

Но надо отметить, что роман «У» написан без обычного большого числа вариантов. Это произведение писалось автором легко — на одном дыхании. Поэтому позднее он и говорил, что роман был им написан «вчерне»:

«Роман «У», в черновиках, был написан мною целиком, но набело переписал я только половину его. После того, как она (рукопись. — Т. И.) была отвергнута (даже не помню точно, кем — дело ведь не в фамилиях, а в том, что после яростной критики цикла «Тайного тайных» поголовно все редакторы плотоядно искали в писаниях моих следы Бергсона и Фрейда и не могли, при внешней приветливости, внутренне не относиться ко мне отрицательно…)».

Роман «У» построен, в основном, на мистификации, сюжет его пронизан недоразумениями, обманами, вздорными слухами (как, например, легенда о короне американского императора или поиски несуществующего костюма американского миллионера) и не менее вздорными проектами (обобществление имущества и даже жен). Художественный мир романа лукав и фантастичен с первых же страниц — с помещенных в начале книги пародийных комментариев.

Смутно и неустойчиво мировоззрение персонажей, живущих представлениями навсегда ушедшей эпохи: реальность преломляется в их сознании, порождая уродливые фантазии и сны, как бы сливающиеся воедино. И в этой ирреальной атмосфере, разрастаясь до гротеска, возникают планы переделки человека — один противоречивее другого.

Вс. Иванова глубоко интересовали реальные возможности «переформирования» человека в эпоху революционного строительства, для чего требовалось коренное изменение устоявшихся традиций, обогащение сознания, прежде лишенного духовных потребностей. Идея «переделки» человека вложена автором в уста непохожих друг на друга героев.

Главный среди них — Леон Черпанов, приехавший в Москву якобы для вербовки рабочей силы на Урал, причем вербовать он намерен и так называемых «бывших», и «пролетарское ядро».

Черпанов утверждает: «Эти силы или отбросы созданы революцией. Надеются ли они на реставрацию? Вряд ли. Верят ли они в возможность бесклассового общества? Конечно. И отсюда у них трепет и всяческие содрогания. Они знают, что до бесклассового общества доживут, а вот пустят ли их туда?.. И неужели же мы, при нашей нехватке рабочей силы, при нашем умении перевоспитывать, не воспользуемся ими? Но как к ним приступить?.. По моим наблюдениям, правительство несколько смущено, и оно чрезвычайно будет благодарно тому человеку, который найдет выход из затруднительного положения».