Страница 8 из 34
Мишка спрыгнул в ров и бросился догонять дерзкого беглеца. Когда он достиг угла рва, то еще раз увидел Алексея, но уже у самой кромки леса. В наступающих сумерках Лапин попытался прицелиться в белую рубаху, отлично понимая, что с такого расстояния из пистолета не попадешь в беглеца.
…В лесу снег лежал тонким ровным слоем. Сюда не достигал острый пронизывающий ветер, от которого так страдал Баров в открытом поле. Огромными прыжками он бежал, все глубже забираясь в чащу. Уже давно не стало слышно выстрелов, стихли крики полицаев. Спасительная ночь неторопливо опустилась на лес. Наконец Алексей не выдержал и остановился. Обеими руками он обхватил холодный шершавый ствол старого дуба и, захлебываясь холодным морозным воздухом, тяжело задышал.
— Жив! — прошептали его пересохшие губы. — Жив! Ушел! — вдруг закричал он во весь голос, задрожав от неудержимой, хлынувшей через край радости. Пустой лес не откликнулся ему эхом, и голос его потонул среди деревьев.
…Острый холод пополз по босым ногам. Разгоряченное сумасшедшим бегом тело под тонкой нательной рубахой покрылось гусиной кожей. Он оторвал от брюк паглинки и закрутил ими красные ноги. Куда идти в полутемном лесу, Алексей себе не представлял. Но сейчас для него это не имело значения, он пошел наугад, надеясь, что рано или поздно выйдет к жилью. Шел он легко и быстро, как привык вообще ходить по лесу. Морозец был не сильный, но и он уже давал о себе знать. Нервное напряжение первых минут сменилось дрожью, которую Алексей никак не мог унять. А мороз все подбирался к полураздетому телу. Алексей пробовал бежать, бил со всего размаху по бокам, тер грудь, но замерзал все сильнее. К полуночи он окончательно закоченел и шел скорее по инерции, чем движимый определенной целью. Его преследовала одна только мысль: «Надо идти, идти, идти…»
Лесу не было конца. Темная стена деревьев расступалась перед ним и сейчас же смыкалась позади. Ног он совсем не чувствовал, сознание становилось вялым и замедленным, все время хотелось вспомнить что-то важное, но он никак не мог сосредоточиться. Вдруг Баров разглядел на своем пути черный силуэт зверя. «Откуда здесь собака? — подумал он. — Наверно, близко деревня». Он обрадовался и заспешил, загребая ногами снег. Собака стояла на месте, затем, неожиданно щелкнув зубами, отскочила в сторону. Жуткий вой разнесся по лесу. «Волк, — подумал Алексей равнодушно. — Как у Джека Лондона».
Лес кончился неожиданно, Алексей не заметил этого, пока не уткнулся головой в высокий старый плетень. Он разглядел очертания избы и полез прямо через плетень, упав вместе с ним в сугроб. Огромным усилием воли заставил себя подняться на ноги и заковылял к дому. Закоченевшими, непослушными пальцами Алексей шарил по доскам, пытаясь отыскать щеколду.
— Кто тут? — послышался мужской голос.
— Открой! — шевельнул губами Алексей. — Открой, замерзаю!
Дверь распахнулась, горбатый мужик стоял на пороге, в его руке сверкал топор. Велико же было его изумление, когда он увидел полураздетого великана, уцепившегося руками за косяк.
— Заходи!
Алексей переступил порог жарко натопленной избы. В лицо ударил кисловатый, теплый запах овчины, у Барова закружилась голова, и он стал медленно оседать на пол. Старик зажег коптилку, подошел к Барову. А тот сидел у порога, свесив беспомощно голову на грудь. Горбун присел на корточки перед ним, за волосы поднял его голову. Он увидел лихорадочно блестевшие глаза, широкие темные пятна на лице, как от укусов. Затем хозяин перевел взгляд на ноги и присвистнул. Антонов огонь… Ноги почернели по щиколотку и страшно распухли. Да, они отслужили великану, в этом старик был уверен.
— Ты кто? — тихо спросил он.
Баров не ответил, он спал. А горбун потерял сон и покой. Он метался по каморке, сплевывал горьковатую слюну и думал, ожидая утра. «Угодный немцам человек не будет ходить в мороз босой и раздетый. Он беглый! За поимку выйдет награда. Прости меня, господи, грешного, и помилуй! Сыми с меня сей грех!» — Горбун перекрестился и, кряхтя, полез на скрипучую кровать.
Деревня просыпалась медленно. Залаяла собака, заскрипел под ногами снег, людские голоса донеслись с улицы. Горбун поднял голову от подушки и посмотрел на гостя. Тот спал, привалившись спиной к стене. Горбун постоял над ним в нерешительности, потом схватил с гвоздя полушубок, напялил его и выскочил из комнаты. На всякий случай он примкнул снаружи дверь избы на большой амбарный замок и рысцой потрусил за околицу…
Алексея разбудил сильный удар в бок. Он вскинул голову и тупо, непонимающе повел головой. На глаза ему попались ноги, и боль вернулась к нему снова, она стала рвать тело, заныли руки, заполыхали жаром, словно иссеченные хлыстом. Он увидел носки тяжелых солдатских сапог. Их вид вернул Барова к действительности. Рядом с носками упирался в пол приклад винтовки.
— Вставай, выспался, — прозвучал грубый голос.
Алексей поднял голову. Их было пятеро — двое немцев и трое полицаев. Из-за печки выглядывал горбун. Алексей оперся о стену и тяжело встал на ноги. К удивлению, почувствовал, что может твердо стоять на ногах.
«Многовато!» — с сожалением прикинул он. Баров сильно, наотмашь, ударил ближнего к нему, длинного как жердь полицая; на голову второго, в летней немецкой фуражке, он обрушил здоровенный кулак, отчего ноги у полицейского подкосились, и он мгновенно распластался на полу. Алексей схватил табуретку и, орудуя ею, как палицей, стремительно пошел к двери. Ему уже удалось пробиться к выходу, но выскочить из комнаты он не успел. Один из немцев нанес Алексею сильный удар прикладом по голове, и Баров рухнул на пол.
Отчаянно матерясь и проклиная на чем свет стоит и деревню и партизан, полицаи потащили Барова к саням. Алексей пришел в сознание и, пересиливая боль в затылке, открыл глаза. Он увидел и полицаев и горбуна, подобострастно заглядывающего им в лица. Горбун повернулся к Барову и в ужасе закричал:
— Привяжите его за шею! За шею, не то он вырвется!
Он сам подскочил к саням и надел Алексею веревочную петлю.
— Будешь дергаться — задушишься, богоотступник, сатана проклятая! — предупредил он и привязал конец веревки к задку саней.
Из разговоров полицаев Алексей понял, что за ночь, блуждая по лесу, он ушел всего лишь километров на семь.
— На, хлебни, погрейся, — повернулся к Барову один из полицейских и приложил к его рту кружку с самогонкой. Алексей хлебнул и поперхнулся обжигающей жидкостью. В следующую секунду кружка вылетела из рук сердобольного полицейского.
— Жалеешь гада, Сидоркин! — заорал полицай с распухшим носом и синяком под глазом.
— Ты чего тут раскомандовался, уголовщина! Здесь тебе не тюрьма, а ты мне не надзиратель! — пытался уязвить разошедшегося полицая Сидоркин. — Он тоже есть человек, а что тебя смазал по рылу, так тебе не привыкать, мало тебя лупили за кражу на барахолке!
Лошадей остановили, полицаи соскочили на землю. Сидоркин не отличался атлетическим телосложением, но в руке у него оказался увесистый железный шкворень. Он набычился и стал наступать на своего обидчика.
— Тебе, Панов, давно надо своротить рожу, так я это сейчас соображу!
Длинный как жердь полицай, у которого почти заплыл левый глаз, стволом винтовки выбил из рук Сидоркина шкворень и, щелкнув затвором, пригрозил:
— Не сметь! Уложу первого, кто полезет! Мишка сам разберется. Садись!
Ссора погасла. Сидоркин налил в кружку самогона и, упрямо наклонив голову, вылил ее в рот Алексею. Удовлетворенный тем, что он сделал все же по-своему, Сидоркин тихо запел песню про мужика и солдатку.
Полицаи занялись собой, что-то доказывали друг другу, спорили и совсем забыли про арестованного. Они везли Алексея не по прямой дороге. Леса полицаи боялись и поэтому поехали в объезд, через поле. Эта дорога проходила неподалеку от его деревни. Напрасно Баров надеялся, что они проедут мимо, и ни мать, ни сестры ничего не узнают. Весть о его поимке обогнала полицейские сани. Мальчишка в рваной шубейке вбежал, запыхавшись, в избу Баровых и с порога крикнул: