К вам идет почтальон

25

Смотри, Ларсен! Вот до какого позора ты дожил. Они расположились на твоем корабле, как у себя дома. Куда ни глянешь в кубрике, всюду их бутылки, банки из-под консервов, набитые вонючими окурками. Раскидали свои лезвия для бритья, кисточки с запекшимся мылом, пропотевшие воротнички. Янзе лежит в одном белье, свесив с койки босые ноги, — он выпил, и ему жарко. Как они пакостят всё, к чему прикасаются. Ждут, верно, что я буду убирать за ними.

Карлсон сидит в расстегнутой рубашке и покрывает листок тетрадки столбиками цифр.

— Я потревожу вас, господин Карлсон, — начал я. — Прошу вас ответить мне. Не привык я работать в потемках. Если я взялся за какую-нибудь работу, господин Карлсон, то я должен знать, в чем ее смысл.

— Ах вот как, шкипер, — говорит Карлсон, отрываясь от тетрадки. — Тебе не терпится, чтобы всё было, как у твоего профессора… как его… Не беспокойся, шкипер. Завтра же расставим приборы.

Дряблые губы Карлсона изображают что-то похожее на усмешку. Он издевается надо мной.

«Руки назад, Ларсен, — приказываю я себе. Немедленно назад, за спину, чтобы не видно было, как хочется тебе двинуть в морду того и другого. Господи, как трудно сдержаться! Но это необходимо».

— Прошу вас разъяснить мне характер работы, — говорю я раздельно — Иначе, господин Карлсон, я не смогу вам быть полезен.

Карлсон опешил. Правда, он пытался скрыть это, выпрямился и даже застегнул рубашку на все пуговицы, но я отлично заметил, что он смутился и обдумывает, как быть со мной. Прогнать шкипера Ларсена на берег он, как видно, не склонен. Янзе, приподнявшись на койке, пробормотал:

— Ему не нравится наша компания.

— Помолчи, — бросил ему Карлсон и ударил носком ботинка в голую ступню. — Мы с вами, господин Ларсен, — сказал он, поворачиваясь ко мне, — не будем ссориться.

«Эге, да он сбавил тон, — подумал я. — Ладно, посмотрим, что дальше…».

— Согласен с вами, — сказал Карлсон еще тверже. — Не будем играть в прятки. Вы ведь не красный, — так меня уверяли. Если так, то вы должны понять. Да, Ларсен, вы поймете, что наша работа поважнее, чем рыскать за селедкой. Америка выступит, наконец, против большевиков. У вас как будто нет оснований симпатизировать русским, не так ли, Ларсен? Меня уверяли, что вы надежный человек. Вот некоторым вашим знакомым я бы не доверял, — например бывшему почтальону Пелле. Я потому вам и не сказал всего тогда, — в кабинете у Бибера. Одно слово, оброненное при Пелле или при вашем мальчике, может наделать кучу неприятностей. Суть в том, Ларсен, что наша работа — запомните это хорошенько — совершенно секретная. Специальность нашей фирмы — морские сооружения: портовые устройства, доки, укрытия для кораблей. У вас тут в бухтах, среди островов, замечательные места имеются. Подводную лодку, торпедный катер можно держать наготове так, что пройдете мимо — и ничего не заподозрите. Надобно обследовать эти места, прощупать удобные фарватеры. Понятно вам?

— Еще бы не понятно, — сказал я как можно хладнокровней. — Все говорят, что будет война. Ничего секретного, по моему разумению, тут нет.

Пусть они думают, что перед ними прежний Ларсен. Прежний растяпа Ларсен. Буду держаться этой роли до поры до времени, чтобы выведать побольше.

— Конечно, для нас с вами это не секрет, — согласился Карлсон. — Но для людей недальновидных… Могут пойти кривотолки среди рыбаков. Тем более, что работать мы будем как раз в промысловых районах.

«И это понятно, — подумал я. — Понятно, зачем мы должны выдавать себя за научную экспедицию. Честным рыбакам вы боитесь сказать, господин Карлсон, чем вы заняты. Мало вам острова Торн. Вам нужны еще острова. Вы отнимаете наш хлеб, мистер Карлсон. И что вы даете взамен? Войну».

— Повторяю, — продолжал между тем Карлсон, — язык держать за зубами! Вы не прогадаете, если зарекомендуете себя у нас соответствующим образом, шкипер. На оплату вы пожаловаться не можете. А нам нужен такой человек, как вы. И судно такого типа, мелкосидящее, устойчивое судно, да еще опытный моряк за штурвалом… В здешних фарватерах сам дьявол хвост потеряет.

«А мы разве просили вас лезть сюда, господин Карлсон?» — подумал я. Но сказал так:

— Передо мной теперь всё раскрылось; благодарю вас. Я вижу теперь, что́ представляет собой ваша фирма.

— Вопросов нет больше?

— Никак нет, господин Карлсон.

Некоторое время он смотрел на меня своими водянистыми глазами, а затем кивнул:

— Ступай.

Господи, сколько надо сил, чтобы сдержать себя!

Я возвращаюсь в рубку. Здесь мне легче дышать. Легче, потому что моя рука на штурвале.

Я не боюсь вас, Карлсон. Я сильнее вас — я веду корабль. Вы воображаете, что я в вашей шайке. Не стану разубеждать вас пока. А откровенность ваша мне как нельзя более кстати, — сейчас уже более отчетливо рисуется в голове, как надо действовать.

Мы выходим из Хагена. Из воды торчат скалы, изъеденные дождями и ветром, похожие на гнилые зубы. Ветер налетает короткими порывами, сбивает пену с острых, злых волн, не дает им донести ее, швырнуть в борт судна.

Линия горизонта еще резкая, небо над ней почти везде чистое, только в одном месте выползают маленькие облачка и мчатся навстречу. Плотные, с рваными краями, они несут весть о перемене погоды. Что ж, не беда. Штормы в августе хоть свирепы, но коротки. Они не расстроят моих намерений.

— Шкипер, — шепчет моторист Ханс, втиснувшийся ко мне. — Слушай, какая история: Карлсон вызвал меня…

Оказывается, Карлсон велел мотористу наблюдать за мной, доносить о моих настроениях.

— Не удивляюсь, — сказал я. — Им каждый честный человек страшен. О чем еще с тобой толковали?

— Больше ни о чем. Да, когда я вошел, они спорили, и Карлсон здорово наседал на длинного. «Вы, — говорит, — будете кричать «хайль» президенту Трумэну». Кто этот длинный? Немец, что ли?

— Голландец, как будто. Значения не имеет. Думаешь, он Голландию свою не продаст Трумэну? Продаст в любой момент.

Я рассказал мотористу всё, что знал о Янзе. О его похождениях в качестве штрейкбрехера, о том, как он, сидя в «Веселом лососе», грозился, что еще побывает в России и отомстит русским. И как он удрал из города, когда люди разобрались, что́ он за птица.

— А теперь его наняли американцы, — сказал я. — И выходит, как ни поверни, с какой стороны ни посмотри, — кто русским враг, тот и нам враг.

Нелегко далась мне эта истина. Но теперь я уразумел ее. Чем больше я размышляю о том, что́ произошло со мной, тем глубже она вбивается в голову. Да, у нас, простых людей, и у русских враги одни и те же. Я не попал бы в ловушку к Карлсону, если бы знал это раньше. Но уж теперь я чувствую, как эта истина впитывается в самую кровь мою, бежит по жилам, входит в мускулы, становится как бы частью моего существа.

Однако для Ханса из Сулидена вывод мой оказался не таким ясным. Он пожал плечами:

— Я плохо разбираюсь в политике, шкипер.

— И я тоже, — ответил я. — Но политика бывает разная, хорошая и плохая.

Так произнес я, сам того не ожидая, слова Нильса. Ну да, слова Нильса, дошедшие ко мне через Пелле-почтальона.

Однако не слишком ли я разоткровенничался с Хансом из Сулидена.

— Задраить как следует люк, — говорю я ему, — закрепить жестянки с горючим, а то море начнет нас бросать, они слетят и покатятся тебе под ноги.

И вот я опять один в рубке. Темнеет быстро. В последних отблесках солнца, потонувшего на западе, летят и летят облачка. Они несутся по чистому, холодеющему небу как стайка буревестников. Их становится всё больше, и, наверное, они затянут до рассвета весь небосвод. Проплыл мимо, перерезав мне путь, торговый пароход — глыба с редкими светляками. Видно, как ветер рвет его флаг, на котором уже нельзя различить цвета. Дым плотной, тяжелой гущей выливается из-трубы, спадает со спардека, с кормы и стелется над самой водой. Это верный признак шторма: отяжелевший, придавленный к воде дым. В сыром воздухе тускнеет блеск маяков, они тоже предупреждают меня о наступающей буре.