К вам идет почтальон

— Вы спятили, черт вас возьми, — проворчал он, и я понял, что мысли свои я в волнении произносил вслух. — Это было после оккупации.

Не сразу пришел я в себя. Не сразу вернулась ко мне способность трезво, хладнокровно воспринимать человеческую речь. Мы долго стояли у камня, мы долго шагали по песку, по звенящей гальке, по скрипучей жесткой траве, долго сидели на ржавом якоре, вросшем в берег, потом на груде плавника, — ибо невозможно было покорно и скоро взять на веру то, что говорил дикий Петер.

Если верить дикому Петеру, в самом конце войны, в апреле, к острову Ялмарен принесло изуродованную ладью и полумертвого человека, цеплявшегося за нее. Он назвал себя Акселем Ларсеном, сыном шкипера Рагнара из Сельдяной бухты. Несколько часов спустя Аксель умер. Петеру он успел сказать всего несколько слов. Из них можно было понять, что, когда русские подошли к Штеттину, гитлеровцы перегнали заключенных на запад, и они попали к американцам. Вместо того чтобы отпустить Акселя сейчас же на родину, они заперли его в свой лагерь для перемещенных. Оттуда Аксель бежал, в него стреляли… Больше ничего он не смог сказать. У него было заражение крови от раны, и спасти его не было никакой возможности, — по крайней мере, так уверяет Петер.

Петер похоронил его, положил на том месте камень и никому ничего не сказал. Гитлеровцев на острове уже не было, они удрали с нашей земли, и не они помешали Петеру подать мне весть.

Однако он боялся. Не так-то легко взрослому мужчине сознаться в своей трусости, но он сознался, и от этого я почувствовал доверие к нему.

Он жил под проклятием страха. Он трепетал перед немцами, — и оттого не решился выполнить задание партизан. Обманув их, он стал бояться не только оккупантов, но и своих соотечественников. Его презирали, — он забился в свою нору, озлобился.

Пока Аксель еще дышал, Петер не мог его оставить. А потом он побоялся сказать. Он решил, что ему могут не поверить и, мало того, заподозрят дурное.

Недавно ему еще прибавили страха. Прибыл Стиг Лаурис — посланец бургомистра, велел ни в коем случае не разглашать, ка́к погиб Аксель, и ссылался на государственные соображения. Дескать, случай этот — если он получит широкую огласку — подорвет симпатии к союзникам. Ка́к дознался бургомистр, — дикий Петер может только догадываться. Не иначе, как через пастора Визелиуса, которому Петер открылся на исповеди.

— Хотят воевать с русскими, — сказал Петер. — Вот к чему всё идет. Как разделали остров Торн! Я думал, наш Ялмарен расколется и пойдет ко дну. Опять будут утопленники, — он дернулся и с ужасом посмотрел на меня. — Их негде больше закапывать, шкипер! И так везде… Под каждым камнем. Тут кладбище, — он стукнул каблуком в сухую землю. — Крестов нет только. На камнях ничего не написано. Лежат так. Я уйду отсюда, шкипер. Я сказал вам всё…

С усилием произнося слова, дикий Петер шевелил пальцами, точно развязывал невидимые узлы — тугие, намокшие узлы — жилистыми, заскорузлыми пальцами.

— Я сказал вам всё — повторил он, — чтобы не считали меня… — он запнулся, с напряжением развязывая новый узел, самый непослушный. — У Петера есть еще совесть. Пусть от вас это пойдет дальше, пусть выгонят меня отсюда… Что еще сделает со мной бургомистр? — выкрикнул он и рванул ворот рубашки. — Что?

— Не беспокойся, — сказал я, не чувствуя к дикому Петеру ни ненависти, ни недоверия. — Больше ничего не сделает.

Так вот она — правда об Акселе. Она должна была выйти наружу, и я знал, что она будет суровой: к тому, что его нет в живых, я приготовился давно. Но как неожиданно она открылась — правда об Акселе! И как страшна она, как грозна для тех, кому я еще недавно верил!

24

Как в тумане, двигались передо мной люди с ящиками и тюками, складывали их на палубе, распаковывали, раскуривали потухавшие на ветру сигареты. Меня то и дело звали в кубрик, на мостик или на пристань, я что-то объяснял им, показывал. Размахивая руками, носился Карлсон и покрикивал на рабочих. Он был чем-то очень обеспокоен, и до меня не сразу дошло, что в багаже есть стеклянная посуда и Карлсон боится, как бы ее не переколотили.

Всё, всё было словно в тумане.

Не могу сказать, как долго шла погрузка. Час, а может быть, два, три. Иногда мне казалось, что я всё еще иду вслед за диким Петером по песчаной косе острова Ялмарен или сижу у могилы Акселя.

Вдруг наступила тишина. Прекратился грохот ящиков, стук каблуков. Рабочие схлынули куда-то. Карлсон жал мою руку своей мягкой, потной рукой и говорил:

— Отлично, шкипер! Как вы догадались? Отлично! На исследовательском судне должен быть трал. Я позабыл вас предупредить, а вы сами… Всё в порядке, шкипер. А выставка внизу, очевидно, забава вашего мальчика?

— Так точно, господин Карлсон, — ответил я.

— Вообще, на таком судне не должно быть ничего лишнего, шкипер.

В другой раз я, может быть, спросил бы Карлсона, откуда ему известно про Эрика. Но я ничего не сказал и не удивился.

Карлсон заявил, что он отлучится часа на два по делам, и повернулся, чтобы уйти. Я удержал его, мне нужно было знать, когда мы выходим и куда. Однако он торопился и ничего не объяснил мне, только бросил:

— Ждите меня, шкипер. На судно никого не пускайте.

Но я опять остановил его.

— Извините меня, господин Карлсон, — сказал я. — Но если придет ваш лаборант? Как его зовут? Не было бы каких недоразумений.

— Ничего, не беспокойся, шкипер, — проговорил Карлсон и дернулся от нетерпения.

Он запахнул плащ и рысцой сбежал со сходен. Со мной на «Ориноко» остался только моторист — низенький человечек в кепке, надвинутой на лоб.

— Эй, шкипер, — крикнул он, высунувшись из люка, — подсоби-ка мне.

Теперь я мог разглядеть его получше. Очень бледная, нездоровая кожа на лице, резкие складки на лбу делали его старше своих лет. На самом деле ему не больше тридцати. И никто не дал ему права обращаться ко мне как к равному.

— Прежде всего напомните мне, как вас зовут, — сказал я с ударением на «вы». — Познакомили нас в такой суматохе… Ханс, если не ошибаюсь?

— Да, Ханс Тинг, — ответил человечек угрюмо, не поднимая глаз.

— Откуда вы родом?

— Из Сулидена.

Так я и думал. Неотесанный, грубый народ в Сулидене. До сих пор не научились произносить простое слово — «вы». Тычут всех подряд. Ну, поблажки не дам. Пусть попробует еще раз.

Я нагнулся. Возле мотора лежали запасные части, доставленные Карлсоном, в том числе даже ходовой винт. Я поднял винт, ощутил его тяжесть, и снова возник передо мною камень на пустынной косе, у маяка. Камень на том месте, где похоронен Аксель.

Ханс из Сулидена заставил меня очнуться. Молча он взял у меня винт, приставил к стенке, и я закрепил его. С полчаса мы закрепляли крупные детали, и моторист всё это время не издал ни звука. Затем он сказал:

— С остальными я сам управлюсь.

Но я не ушел. Руки требовали работы. Они не хотели отдыхать, ни за что не хотели. Однако какой запас деталей мы берем в плавание! Карлсон позаботился обо всем. Такого набора хватит на целый год. Похоже — Карлсон неплохой хозяин, только уж больно суетлив, убежал и не сказал ничего. А я спрашивал у него то, что шкипер обязан знать наперед. Если переход предстоит дальний, значит, надо иметь побольше пресной воды. И задраить надо везде поплотнее.

Последние соображения я выговорил вслух, и моторист тихо, как бы про себя, отозвался:

— Вопросов он не любит.

— Да, верно. Всякие бывают люди, — сказал я. — Всякие люди, всякие.

Конец фразы я почти выкрикнул. Мне представились Арвид Скобе, Стиг Лаурис, Харт. Кулаки у меня сжались. И тут я увидел глаза Ханса из Сулидена, — темно-серые, глубоко запавшие. В них светился испуг.

— Карлсон не любит вопросов? — переспросил я. — Вы давно с ним?

— Нет, недавно.

Глаза Ханса из Сулидена исчезли под опущенными веками, лицо его приняло прежнее замкнутое, равнодушное, сонное выражение.