Побратимы

Тогда-то и заприметил Антропова старшина.

Целых полчаса, до самой поверки, шагала рота на месте, но и одного куплета не разучила. Песня не получалась.

— Да, дела, — сокрушенно подвел итог песенной науке Альхимович. — Неужто, гвардейцы, вторая учебная танковая, родная наша непромокаемая рота отдаст кому-то приз по песне? Не отдаст! Будем тренироваться. Научимся. Смир-р-на! Слушай вечернюю перекличку.

— Сержант Каменев!

— Я!

— Рядовой Ахмедов!

— Я!

Последним по списку значился рядовой Шершень, Сережка-гармонист.

— Я!

— Завтра на тренировку с гармонью, Шершень.

— Есть!

9

В один из ближайших дней вся рота выехала на танкодром. Занятия проводил лично командир роты капитан Бадамшин. Собственно, занятий как таковых для нас не было — состоялось показное вождение танков. Водили наши сержанты.

Вот уж никогда бы не подумал, что танк — неуклюжий с виду — такой юркий и стремительный, Правда, в кино не раз видел, как танки ловко скачут через рвы, валят деревья в обхват толщиной, и даже, помнится, в одном фильме танк на полном ходу протаранивает деревенскую избу-пятистенку. Но это в кино! Там что хочешь можно снять.

Оказывается, все правда. Наш замкомвзвода сержант Каменев — у него на гимнастерке знак специалиста первого класса — вот уж настоящий мастер. На трассе, изрытой танковыми гусеницами, — огромные насыпи, узкие проходы, мосты, повороты под девяносто градусов и круче, стенки, воронки и другие разные подвохи. А ему, Каменеву, все это — семечки. Да и остальные сержанты не хуже Каменева преодолевали всю трассу.

Всякий раз по возвращении танка на исходную капитан Бадамшин глядел на зажатый в руке секундомер и удовлетворенно отмечал:

— Видали? Отличный норматив. Да еще и в запасе остаются секунды. А техника, техника-то какова! Ничего, товарищи, каждый из вас вот так же будет управлять танком. Дайте только срок! Я из вас сделаю танкистов!

— Ну как? — спросил я у Генки, когда мы возвращались с танкодрома. — Понравилось?

— Будь здоров! — воскликнул Карпухин. — Асы!

Про это занятие я решил написать в солдатскую многотиражку. Заметку назвал «Асы». В редакции заголовок изменили — «Танк ведет сержант Каменев», а в тексте почти все осталось так, как было у меня.

10

Подъем. Занятия. Уход за техникой. Наряд… Дни укоротились. А уж ночи и подавно. Только вроде уснул, а дежурный орет на всю казарму: «Подъем!» Самая противная, по-моему, команда. А еще раза по два в неделю, на первых-то порах, за час-полтора до подъема, то ротный, то комбат учебную тревогу сыграют. Для тренировки.

— Чтобы служба медом не казалась, — объяснил цель подобных тренировок Генка.

А ведь втягивались, привыкали. И научились немалому. Подъем — и пулей с постелей. Как пружиной подбрасывало. Несколько минут — и вся рота в строю. Бегом на физзарядку.

Вот так все и шло — бегом.

Первый раз я за рычагами танка. На месте инструктора — Каменев. Спокойный, совсем иной, чем на строевом плацу.

— Добавьте, добавьте оборотов. Плавно отпускайте педаль. Так, молодец.

Молодцом я был недолго. Не сумел одолеть подъем. Метрах в пяти от гребня заглох двигатель…

— Ничего, не сразу и Москва строилась, Климов, — успокоил меня сержант. — Заводите двигатель. Спокойно, не тушуйтесь…

Генка упражнение выполнил лучше меня. Его похвалили перед строем.

А я хорошо стрелял из автомата и заслужил благодарность от командира взвода.

Карпухин тоже стрелял здорово. И ему — благодарность.

Об этой стрельбе я опять написал заметку в газету. И опять напечатали. Генка не упустил случая:

— Старик, растешь как писатель-баталист! Уж не пора ли браться за «Севастопольские рассказы»? Надо же готовить замену Льву Толстому!

— Возьмусь, дай срок.

Генке, главное, не возражать — отстанет.

Письмо от матери. «Сынок, напиши, что тебе нужно?

Береги себя. О нас не беспокойся. Работаем, живем хорошо. Геночке привет. Целую. Мама».

Отец приписал:

«Как «династия»? Порядок? Успехов тебе, Валера».

Это письмо я получил в субботу, в канун полкового праздника — дня принятия присяги новобранцами.

Генке в субботу пришло два письма. Из дому и от Наташки. Впрочем, писала она нам обоим. И называла обоих в письме «дорогими защитничками». Тоже мне, взялась русский язык обогащать…

11

В помещении, куда нас привел сам старшина Альхимович, вопреки моему умозрительному представлению о месте заключения, был идеальный порядок. Аккуратный, самого что ни на есть современного вида стол под пластик, в том же стиле табуретки, кушетка у окна. И только старинные часы, стоявшие в простенке, невесть каким образом попавшие сюда, пожалуй, вносили дисгармонию в интерьер.

— Надеюсь, с боем? — указывая на часы, не замедлил поинтересоваться Генка у сержанта, который вошел вместе с нами в эту комнату.

— Надейтесь, — ответил тот.

— Антикварная вещица, — сказал Генка, явно рассчитывая на продолжение разговора. Но сержант тотчас же исчез за дверью. Старшина сердито взглянул на Карпухина, но ничего не сказал. Вошел капитан. Низенький, толстый, просторная тужурка не скрывала живота. Поздоровался со старшиной за руку и с нами тоже.

— Обоих?

— Так точно, — ответил старшина, подавая капитану документы.

— Это хорошо, — сказал обрадованно капитан. — У меня тут отбоя от телефонных звонков нету. На складах КЭЧ — ремонт, в гарнизонной комендатуре — ремонт, на вещевых складах — просушка имущества. Звонят, давай арестантов. А где я их возьму? Это надо же, до чего дожили, товарищ Альхимович, только один человек сидит под арестом! Куда одного пошлешь?

— Трое тоже не ахти какая сила, товарищ капитан, — заметил Генка.

— Трое? Не скажите, — возразил капитан.

Кончив писать, он положил в карман ручку и подошел вплотную к Генке.

— Климов?

— Никак нет, рядовой Карпухин, товарищ капитан.

— Очень приятно. Комсомолец?

— Так точно.

— Покажите билет.

— Нет билета, сдал секретарю, товарищ капитан.

— Так. А вы, Климов, комсомолец?

— Так точно. Билет я тоже сдал…

— Так, так. Вопросы имеются?

— Есть предложение — вопросы в письменном виде… — это опять Генка.

— А вы, я вижу, веселый? — Капитан снова подошел к Карпухину.

— Оптимист, товарищ капитан.

— Так-так. Оптимизм — дело хорошее. Только когда он настоящий, а не на градусах настоенный. Верно? Впрочем, коли нет вопросов, будем считать прения оконченными.

Он позвал сержанта. Вручил нашему старшине одну из бумаг, лежавших на столе, и попрощался с ним.

— Проводите товарища старшину, сержант. А потом отведете арестованных, — он кивнул в нашу сторону, — в шестую.

— У Антона Павловича Чехова, — заметил Генка, — есть такой рассказ — «Палата № 6».

Капитан улыбнулся.

— Вы, кажется, действительно оптимист, Карпухин. Между прочим, для полного знакомства, моя фамилия не Чехов, а Семин. И никакой палаты для вас у меня нету. А вот камера найдется. Как вы слышали, под номером шесть.

Возвратился сержант.

— Значит, все ясно, вопросов нет? — еще раз спросил капитан. — Тогда так: сегодня — ужин, отбой. А завтра — работа. У нас зазря хлеб не едят.

— Какой может быть разговор, товарищ капитан. Чай, мы не дармоеды! — весело отчеканил Генка.

И сержант повел нас в камеру.

В коридоре я не сдержался, выдал все своему закадычному, пусть не паясничает. Генка не обиделся.

— Переживаешь? На «губу» попал? Ну и дурак. Да ты читал серию «Жизнь замечательных людей»? Про Суворова читал? А про Чкалова? Размазня ты, Валерка. Да любой из нынешних наших маршалов, будучи солдатом, я уверен, не миновал «губы». «Губа» уставом предусмотрена. А мы обязаны служить по уставу. Верно, товарищ сержант?