Страница 42 из 43
Мы легли на траву. Яркое солнце над головой. Небо чистое, голубое-голубое. Стремительные стрижи вычерчивают фигуры высшего пилотажа. На каштанах застыли белые свечки с розовыми крапинками. И трава-мурава изумрудной россыпью покрыла луг, придорожные кюветы. Какие-то желтенькие цветочки, не то лютики, не то гусиные лапки — в ботанике я был и остался слабаком, — несмело выглядывают из травы. Скворец уселся на яблоневом суку и, распушив хвост, затрепыхал крыльями; звонко чмокает, трещит, подсвистывает, будто хочет высказать нам свои птичьи весенние заботы.
Да, весна… И у нас, на Волге, теперь тоже весна. Вот только стрижи вряд ли прилетели: рановато. А скворцы наверняка прилетели. И жаворонки тоже. И соловьи.
Сойди по Вилоновскому спуску к Волге, возьми за десять копеек билет на паром и вмиг очутишься на той стороне. А там пойма: старицы, озера, луга, чапыга всякая, И соловьев в той чапыге бессчетное множество. Весна…
Из дома вышел старшина. За ним Реперович.
— Кончайте кейфовать, милостивый государь, мастер идет.
Я нехотя поднялся с земли.
— Ну что ж, хлопцы, будем приступать к делу, — сказал Николаев. — Давайте-ка насчет глины и извести.
— Что я говорил? — Генка показал все тридцать два зуба. — Не беспокойтесь, Николай Николаевич, за подсобников краснеть вам не придется. Справимся как надо.
Подъехала подвода с песком и глиной. Возница, рыжий, вихрастый подросток, чем-то похожий на Генку в детстве, осаживая меренка, озорно прокричал ломающимся дискантом:
— Вшистко в пожонтку, пане прэзесе. Пшивезлэм [18].
— Дзенькуе [19],— председатель как взрослому пожал пареньку руку. — Прошу, Микола, действуй.
Старшина и впрямь был специалистом по печному делу. Он будто жонглировал мастерком, кирпичами, все так ладно у него получалось. Ярема только причмокивал от удовольствия, глядя на работу своего дружка.
— И где ты только, Микола, ухитрился всем наукам обучиться, — восхищенно сказал он Николаеву, когда тот уложил последний кирпич. Оба котла, будто впаянные, сидели в плите. — Помнишь, как мы подо Ржевом зимой сорок второго года оборону держали? Холодюка такая была, от мороза уши трещали, а у нас в землянке, как тогда говорили, — Ташкент.
— Было дело.
— Старшина ваш, хлопцы, — обращаясь к нам, продолжал Реперович, — такую печку в землянке сложил — вся рота приходила греться да валенки сушить. Комиссар, побывав у нас в землянке, сказал, что раз такие печки солдаты начали строить, значит, фашисту тут нас с места не сдвинуть, оборону возводим не на одни сутки. Так ведь оно и было, Микола.
— Точно, — согласился Николаев.
— Я ведь когда узнал, что комиссия приедет детсад смотреть, не раздумывал, к кому обратиться за помощью. Знал, что ты сразу приедешь, Микола. И каждый поляк твердо знает: советские товарищи всегда и во всем нам готовы помочь.
— Ну как же иначе?.. — смущенно вставил Николаев.
— Вот, вот, — подхватил Реперович. — Как же иначе! Тут у нас, Микола, неделю назад такое дело вышло. В Польше гостила группа поляков из Канады. Побывали они в Варшаве, Гданьске, Кракове. Ну, захотелось им, видно, взглянуть и на наши западные земли. Привезли их к нам в артель. Все ходили, щупали, смотрели. Как же, там у них про наши колхозы всякое плетут. А в ту ночь, когда они у нас ночевали, на вашем полигоне как раз, наверно, учения проводились. Стрельба была слышна.
Утром ихний шеф и спрашивает, что за выстрелы гремели. Наш агроном Янек Зайончковский ему и скажи: советские танкисты учатся. Шеф хмыкнул и промолчал. А за прощальным обедом высказался. Все, говорит, у вас тут хорошо. И хозяйство ведете по науке, и строите добротно. Одно плохо: Красная Армия по ночам стреляет, как вы можете тут спокойно спать, когда выстрелы гремят? А Янек ему в ответ: потому и спим спокойно, что Красная Армия стреляет…
У Янека, между прочим, двое хлопцев растут, близнецов, одного Иваном зовут, второго — Владимиром. Знаете, откуда у ребятишек русские имена? У Ядвиги Зайончковской были трудные роды, и наша молоденькая акушерка, не пригласи мы доктора из вашей части, вряд ли бы справилась со своим делом. Так вот русского доктора звали Иваном, а солдата-шофера, который его привез, — Володей.
Низкий поклон вам за все, дорогие побратимы! — закончил Ярема и пригласил нас отобедать.
Уехали мы только под вечер.
На душе было легко и радостно. Жил такой на земле человек — майор Беляев. Кто он? Откуда родом? Люди толком не знают. Знают, что его адрес, как в песне поется, — Советский Союз. Но колосится на Познанщине пшеница, и называют ее поляки «беляевской». Здорово! И растут в польском селе, у супругов Зайончковских два парня.
Родителя в память о двух советских воинах, пришедших в трудный час на помощь матери-роженице, назвали их русскими именами. Сегодня в Яжембине, в детском саду готов пищеблок. Это мы — Генка, я, старшина Николаев — помогли нашим друзьям. Не ахти какое, понятно, событие. Подумаешь, вмазать два котла, подправить плиту, да ведь не в этом дело, большая или малая сделана работа. Главное-то, она тоже для нашей братской дружбы.
… Над землей стлались сумерки. Справа от дороги в густом орешнике, словно состязаясь друг с другом, вызванивали свои трели соловьи. Николаев, подперев кулаками голову, согнулся на заднем сиденье и, вдыхая терпкий аромат расцветшего полынка, слушал и слушал как зачарованный неумолчные соловьиные песни, чем-то напоминавшие нежные переливы Карпухинской скрипки.
35
«Горячий привет коммунистам первой танковой! Поздравляем с получением новых партийных билетов!»
Этот лозунг написал я. А придумал его Тимоша Осокин. Вот тебе и молчун!
Утром наши коммунисты уехали в политотдел получать новые партийные документы. На политзанятиях Тимофей неожиданно для всего взвода вдруг поднял руку.
— У вас вопрос? — поинтересовался лейтенант Агафонов.
— Никак нет, предложение… — смущаясь, выдавил Осокин.
Лейтенант поддержал солдата. Лозунг укрепили на самом видном месте при входе в казарму.
После обеда мы готовились к заступлению в караул. И, занятые делом, с нетерпением ждали возвращения наших коммунистов, Серега Шершень не отходил от окна.
И только они показались во дворе городка, раздался его пронзительный фальцет:
— Идут!
Вся рота выстроилась в две шеренги по обе стороны прохода. Как только открылась дверь казармы, все дружно зааплодировали. Наши партийцы растроганно смотрели на нас, на лозунг, а мы с упоением хлопали в ладоши.
— Спасибо, товарищи гвардейцы, — сказал старший лейтенант Шестов, и в его голосе я уловил те же самые нотки, как и в тот раз, когда он сообщал о приезде Министра обороны. — Нынешний день никто из нас не забудет. Еще раз спасибо за поздравления.
Чтобы пройти в ротную канцелярию, им нужно было миновать наш живой коридор. Они шли, и мы, сопровождая их взглядами, держали на них равнение.
А спустя несколько минут нас с Генкой вызвали в канцелярию.
— Мне тоже есть чем вас порадовать, товарищи гвардии младшие сержанты, — загадочно улыбаясь, произнес Шестов. Мы переглянулись с Карпухиным. — Начальник политотдела просил передать, что командир утвердил списки кандидатов в военные училища…
Кровь прилила к вискам, в голове зашумело.
— … и вы оба в этом списке. Поздравляю.
— Служим Советскому Союзу!
Если и правду говорят, что у человека в определенные моменты способны вырасти крылья, то для нас, думается, наступил как раз этот самый момент.
— Какое сегодня число, Валера?
— Двадцать второе.
— А месяц?
— Июнь.
— О чем тебе напоминает эта дата?
— В этот день началась война.
— Верно, Климов. Так же верно, как и то, что в этот день, год назад, мы с тобой приняли присягу. И в этот день, запомни, Валерий Климов, два кандидата в училище заступают на пост…
18
Все в порядке, председатель. Привез.
19
Спасибо.