Побратимы

О том, что нашему танковому батальону предстояли многосуточные тактические учения, нам объявили еще недели две назад. И подготовка к ним шла полным ходом. Планировался не обычный полевой выход, каких за год набирается в общей сложности не один десяток. Учения проводились совместно с танковым батальоном Войска Польского.

В минувшее воскресенье у нас в полковом клубе состоялся утренник советско-польского боевого братства. Мы принимали у себя гостей из 10-й Судетской танковой дивизии имени Героев Советской Армии, польских ветеранов.

… Гаснет свет в зале, и на экране, в глубине сцены вспыхивает надпись «Страницы бессмертия». Мелькают кинокадры. Окопы первой мировой войны. Западный фронт, английский король Георг и французский маршал Фош напутствуют солдат на кровавую бойню во имя денежных тузов Англии и Франции. Восточный фронт… «Всея великия, малыя и белыя Руси» самодержец, помазанник божий Николай Вторый со своими генералами, авантюристом Распутиным и прочей царской челядью, с попами и разного калибра ура-патриотами занят все тем же оболваниванием солдатских масс…

Мелькают кадры кинохроники, бесстрастно запечатлевшие величайшее преступление властителей уходящего мира против человечества. Горы трупов на фронте. Эшелоны калек. Обездоленные люди в городах и селах России. И суровый гнев народа против эксплуататоров, грабителей, палачей. Февральская революция. Царь свергнут. А желанная свобода, мир для народа все еще не наступили. Слащаво улыбается Керенский, призывая российского солдата проливать кровь за интересы пуришкевичей. Однако недолог век господина балаганного актера, прислужника хозяев, своих и чужеземных. В России действует организованная и закаленная политическая сила, способная возглавить победоносную борьбу трудящихся за подлинную свободу и счастье. Эта сила — партия Ленина. Вот он, живой Ильич, на экране…

Вспыхивает свет в зале, и на сцену выходит седой плечистый старик с орденом Красного Знамени на лацкане пиджака.

— Для вас, дорогие друзья, — говорит он с едва уловимым польским акцентом, — это история. А для меня — это моя молодость.

Сидят, не шелохнувшись, танкисты. Рассказ бывшего пулеметчика Красного Варшавского революционного полка Стефана Липиньского захватил каждого. Зримо предстали героические события того времени. Липиньский а его товарищи — польские бойцы-интернационалисты — штурмуют засевших в Донском переулке, в Москве, мятежников-анархистов. Первые потери. Командир разведроты Гадомский и пулеметчик Барасевич отдали свои жизни за революцию. Владимир Ильич Ленин, узнав об их гибели в бою, лично распорядился похоронить обоих поляков на Красной площади, у Кремлевской стены.

А второго августа восемнадцатого года в здании бывшего коммерческого института в Москве Липиньский слушал речь Ленина перед бойцами Красного Варшавского революционного полка.

… В проходе в два ряда выстроился почетный караул уланов, образовав живой коридор, по которому должен был пройти Ленин. Едва он подошел к уланам, как те по команде выхватили шашки из ножен и скрестили их, образовав крышу коридора. Владимир Ильич, поднявшись на сцену, шутливо сказал:

— Ой, товарищи поляки, всегда вы что-нибудь придумаете для эффекта. — Провел ладонью по голове и, озорно подмигнув собравшимся, добавил: — Хотя бы предупредили. Так ведь и испугать можно.

— Ленин сказал это просто, как свой своим, — не скрывая волнения, вспоминает старый революционер, — и даже тот, кто плохо понимал по-русски, понял: перед нами доступный каждому человек; подойди к нему и поговори как с другом, товарищем. И быть может, от этого на всю жизнь запали слова его пламенной речи. — Липиньский достал блокнот, водрузил на нос очки и прочитал: «Вам выпала великая честь с оружием в руках защищать святые идеи… на деле осуществлять интернациональное братство народов.

И я, товарищи, уверен, что если вы сплотите все военные силы в могучую интернациональную Красную Армию и двинете эти железные батальоны против эксплуататоров, против насильников, против черной сотни всего мира, с боевым лозунгом: «Смерть или победа!» — то против нас не устоит никакая сила империалистов!»

Он снял очки, подслеповато прищурясь, обвел взглядом зал и, медленно спускаясь со сцены, закончил:

— Эти слова вождя адресованы и вам, нашим наследникам.

Потом о боях костюшковцев с фашистами возле белорусского поселка Ленине говорил поручник резерва Ян Мончка, о героических делах польских партизан, которыми командовал советский офицер Василий Войченко, легендарный «Сашка», рассказывал Мариан Стемповский. Слушая польских гостей, каждый словно прикоснулся к истокам боевого братства наших народов, армий, уходящих корнями в революцию, в гражданскую войну…

На утреннике я познакомился со старшим шереговцем Чеславом Новиньским, тоже механиком-водителем танка. Ни он, ни я, понятно, и не думали, не гадали, что на учениях… Но об этом еще предстоит рассказать…

27

А пока мы готовились. И дни, втиснутые в жесткий распорядок, еще более уплотнились. Впрочем, Генка все равно ухитрялся бегать в библиотеку. Хоть на минутку, а сбегает. Дня не может прожить, чтобы не увидеться с Машей.

Старшина Николаев по-прежнему поглядывал на Карпухина косо.

— Что за человек? — тихо возмущался Карпухин. — Все равно моим тестем будет. Отслужу — и будет. Мы с Машечкой все решили.

— А как же с поступлением в училище? Со службой?

— Не задавайте каверзных вопросов, Климов, — одно другому не мешает. Что ж, по-твоему, если в училище, то обет безбрачия принимать?

— Обета не надо, но в училище…

— В училищах тоже библиотеки имеются, Климов. Ишь ты какой, Карпухин. Все, как в пасьянсе, разложил…

А зима, припугнув поначалу крутыми заморозками, так и не наступила. Изумрудная кудрявилась на полях озимь. День-деньской кружили над нею гомонливые грачиные стаи, не собиравшиеся покидать насиженных гнезд. День начал прибавляться.

К вечеру мы возвратились из танкопарка. Генка, по обыкновению, собрав журналы и книжки, с разрешения сержанта Чуба собрался улизнуть в библиотеку, как батальону объявили тревогу.

— Неужто без ужина и на полигон? — Карпухин засунул журналы и книжки в тумбочку и бросился бегом к вешалке.

— Тебя, конечно, не ужин интересует, — сказал я, догоняя Генку.

— Сам знаешь, не секрет, — подтвердил Карпухин. У порога стоял ротный.

— Быстрей, быстрей, хлопцы! Без разговоров!

Вся служба — быстрей, быстрей! Уж вроде быстрее некуда. Но всякий раз находились секунды, на которые, оказывается, можно было сократить время подъема по тревоге, выхода боевых машин из парка. Видимо, потому, что каждый понимал: в современном бою и от секунды зависит многое. От одной секунды!

Влажные ветры с Балтики приносили густые туманы. Только к полудню туман рассеивался, но к вечеру наползал снова, сводя видимость на дорогах к нулю. Ни пан Вихерек, ни пани Хмурка [13] никаких перемен в погоде на ближайшие дни не предвещали. Но учения погоду не выбирают.

Марш был недолгим, но и нелегким. В кромешной темноте, в тумане, без фар, по избитому лесному проселку вести танк непросто. Но в заданный район батальон прибыл к назначенному времени, и к полуночи, рассредоточив танки вдоль лесной опушки, тщательно замаскировав их, мы, скорчившись на своих местах, устроились на ночлег.

Разбудил грохот боевых машин: прибыли польские танкисты. И сразу же ротного и взводного вызвали к полковнику Торчину, который выступал в роли руководителя учений.

— Теперь жди вводную за вводной, — сказал Иван Андронов.

После увольнения в запас Федора Смолятко и отъезда Саши Селезнева — в экипаже изменения. Иван занял место наводчика. Свою должность заряжающего передал новичку рядовому Тимофею Осокину, трактористу с Орловщины. А на Сашином месте теперь лейтенант Агафонов. Осокин — молчун из молчунов. Такие мне еще не попадались. Все время молчит. Сколько раз пытались вызвать его на разговор — не получилось. Только и услышишь от него слово, если сам спросит что-нибудь. Вот как сейчас:

13

Дикторы польского телевидения, читающие прогноз погоды.