Так и было

Бросил три гранаты, и мешок хорошо наполнился. Последнюю, четвертую, решил взорвать за изгибом реки, поближе к деревне. Пока шел туда, вставил запал, ручку на боевой взвод поставил, а вышел за поворот и будто в стену уперся: один фашист, в форме, высокий, к нему спешит, другой, рыжий, в белой рубахе и подтяжках, с противоположного берега на него уставился. Бросить гранату в долговязого, а самому дать деру? Он-то убежит, а что эти гады с семьей сделают?

Лопоча что-то на немецком, Долговязый подходил к Гришке. Говорил не сердито, вроде бы уговаривал. Рыжий с того берега закричал громко и повелительно:

- Рус, ко мае! Ко мае, рус!

К себе зовет, догадался Гришка, посмотрел на гранату, на мешок - с ними-то что делать? - и, ничего не решив, чувствуя спиной холод, стал переходить по камням на другой берег реки. Там увидел крупные веснушки на лице Рыжего, его светлые, почти белые, глаза и удивился: Рыжий пятился от него и хватался рукой за живот, где немцы носят пистолет! Долговязый тоже боялся гранаты, но шел к нему, а этот…

- Рус, бросай! Вассер, вассер! - отступая от него, кричал Рыжий.

Вассер - это вода, вспомнил мальчишка и кинул гранату в реку. Рыжий растянулся на земле, обхватил голову руками, но, едва опустилась поднятая взрывом вода, вскочил, догнал убегавшего от него Гришку и вытянул по спине палкой. Мальчишка взвыл, бросил мешок с рыбой и побежал к деревне. Пока несся полем, Рыжий отстал от него, но как только побежал в гору, переломило спину, стали непослушными резвые Гришкины ноги, и Рыжий молотил его, как хотел, сбивал на землю, пинал и что-то все кричал, кричал. Гришка падал, полз, карабкался на четвереньках, поднимался и снова падал, сбитый с ног увесистой палкой.

В деревне, в том ее месте, где уцелели несколько домов, Рыжий поотстал и опять что-то закричал. Гришке показалось, что он требовал пистолет. Солдат на улице не было, и Рыжий сам побежал за оружием.

Мальчишка затравленно оглянулся и пополз в сад деда Наума. За садом было поле, за ним - лес. Он надеялся доползти до него, но не смог.

Приходил в себя медленно. Сначала, еще не сознавая, где он и что с ним, почувствовал боль, потом холод, на какое-то время впал в забытье. Очнувшись снова, вспомнил, как бежал, карабкался, полз в гору, и от этого боль стала еще сильнее. Едва шевельнулся, пронзила всего. Ойкнул и испуганно затих. Увидел над собой опрокинутое звездное небо и удивился: уже ночь? Что же он делал все это время? Неужели спал и почему Рыжий не пристрелил его? Решил, что уже мертв? А он-то дурак, зачем побежал в деревню? Надо было влево кинуться, вдоль реки. Там кусты, пробежать ими дальше и переплыть на другую сторону - не полез бы, поди, за ним Рыжий в воду.

Мальчишка лежал в какой-то неглубокой яме, но как попал в нее и где она находится, не знал. Занявшийся ветерок донес хрумкание лошадей и чужой тихий говор. Немцы остались ночевать! Как же ему теперь домой добираться? Стал приподниматься. Присохшая к телу рубашка оторвалась от ран, по спине и ногам побежали ручейки. Кровь, догадался Гришка. Надо подождать. А если она вся вытечет? Тут и помирать. Ну уж, нет! Раз не добил его Рыжий, надо жить!

Отлежавшись, рассмотрел над головой ветки вишни. Выходит, дальше сада деда Наума уползти не смог. Не избил бы его так сильно Рыжий, двинул бы отсюда в лес и обошел деревню стороной, но теперь, он понимал это, придется добираться кратчайшим путем, а для этого надо переползти улицу.

Крепко сжав зубы, чтобы не застонать и не ойкнуть от боли, выбрался из ямы, отдышался на ее краю и пополз дальше. Часовых было двое. Они прохаживались вдоль обоза. Сойдутся, перемолвятся парой словечек и расходятся…

Когда ближний немец уйдет к дальнему и они встретятся, тогда его черед. Можно и пораньше, сейчас можно. Он пополз, пополз быстро, у фуры задохнулся и от перенапряжения и от боли. А часовой уже шел обратно. Надо под фуру - там спасение. Залез, припал к земле, голову от часового отвернул, чтобы не спугнуть взглядом. Подходит. Совсем близко! Гришка лежал, считал шаги, рукой прикрывая неистово колотившееся в груди сердце. Прошел, остановился, повернул обратно. Опять остановился. Зачем? За-че-ем? Неужели заметил? Чиркнул зажигалкой. Потянуло кислым сигаретным дымком. Снова раздались шаги. Миновал фуру. Пора? Нет, надо подождать. Вот теперь можно. Дополз до огорода, там, ловя ртом воздух, дождался следующего прохода немца и только после этого, ощупывая путь руками, чтобы чем-нибудь не брякнуть, тихо двинулся дальше.

В овраге поднялся на ноги, но свалился и, поскуливая, как щенок, пополз к землянке. У нее хотел отдышаться, силы накопить, чтобы не испугать своим видом мать, а она тут же и вышла, видно, не спала. Тихо попросила:

- Показывай, чего морщишься?

- Да ничего.

- Как это ничего, когда тебя немец лупил? - Уже знает, уже рассказали! - Подними руки - рубашку стяну. Да не бойся, я осторожно. - Зажала рот руками, чтобы не раскричаться, и тут же, где уж удержаться, попрекнула: - Добаловался, так терпи.

Мать отдирала рубашку бережно, а ему казалось, что она снимает ее вместе с кожей. Стала мерзнуть спина. Мальчишка зажмурился, стиснул зубы, чтобы не закричать и не оттолкнуть спасительные руки матери. Сестренки одна за другой вылезли из землянки и сразу пустились в рев. Мать шуганула их обратно, а чужих не прогонишь. Стоят, вздыхают, морщатся, советы разные дают. От этого Гришке и совсем худо стало. Всего, до кончиков пальцев, охватила дрожь.

Мать обмыла раны водой, чем-то смазала и начала бинтовать. Индивидуальных пакетов он натаскал из леса много. С подушечками они и чистые. Так умотала ими, что нечем стало дышать. Показалось, что в бане он, на полке, а отец изо всей силы хлещет по спине веником.

- За что? - крикнул Гришка хватил широко раскрытым ртом раскаленного воздуха и задохнулсй.

5. «Максим» на бугре

Почему мать так тихо вела себя в ту ночь, Гришка догадался дней через десять, когда она призналась:

- Не чаяла я тебя выходить, негодник! Думала, немец тебе все ребра переломал, почки отбил, а ты поправишься, так снова шкодничать начнешь? Смотри у меня! - показала крепкий кулак.

Первый раз в жизни отлеживал бока Гришка и даже угощения от односельчан принимал. Жалели его, пострадавшего от фашистов, радовались, что жив остался, скорейшего выздоровления желали.

Непривычно это было мальчишке, за которым никто и никогда не ухаживал. Он всем носы утирал, пока Настя не подросла. Потом другая работа приспела. Школа школой, но домашних дел всегда невпроворот находилось. Пятиклассником свой огород обихаживал, лен наравне со взрослыми теребил. Через год картошку на коне окучивал. Мало кому из сверстников эту работу доверяли, а на сына колхозного бухгалтера надеялись. Ягоды и грибы с матерью тоже всегда он заготавливал. Уходили в лес затемно, а возвращались - сразу на колхозное поле бежали, чтобы наряд выполнить.

Первый раз блаженствовал парнишка и потому вначале даже радовался этому, однако скоро и тягость от вынужденного безделия почувствовал. Чуть окреп, стал на ручных жерновах зерно молоть. Мельница была в Ивановском и работала, - бывшая хозяйка, о которой даже старухи давным-давно забыли, приехала неизвестно откуда, и немцы ее признали, - но за помол надо платить, а чем? Пришлось снова на пожарищах рыться, чтобы выброшенные за ненадобностью жернова разыскать и пустить в дело. Работа нехитрая. У верхнего жернова дырка есть. В нее зерно засыпаешь и ручкой крутишь верхний жернов. Зерно между двумя кругами перетирается, и получается мука. Раньше ее еще через сито просеивали, сейчас не до этого. Без мельницы обходились. И без спичек: огонек постоянно держали в печи, горячие угольки, или шли за ними к соседям. Лампы в овраг перед бомбежкой принести не догадались, и они все сгорели, да и зачем лампы, если нет керосина. Лучину, как в старину, жгли. «Моя мама рассказывала, что раньше все по вечерам при лучине сидели», - обмолвилась как-то мать. Она не жаловалась, просто удивлялась пришедшим в голову мыслям. Жаловаться в семье не умели, а вот радоваться… Когда их многодетной семье выделили на сходе для жилья водогрейку, девчонки, как мальчишки, борьбу устроили, Миша часа два «ура» кричал и выплясывал что-то, даже мать ожила, глаза у нее стали теплыми и блестящими. Да и было от чего прийти в такой восторг: водогрейка что дом настоящий - и окно в ней есть, и печь кирпичная, под ногами пол деревянный. Темновато в ней, стены копотью покрыты, печку кто-то полуразвалил, но стены поскоблить и вымыть можно, печь поправить, все можно сделать, если дружно взяться.