Занавес приподнят

— Арестовала его не полиция, а сигуранца…

Гаснер состроил скорбную мину, но продолжал размеренно поглощать варенье и запивать его маленькими глотками чая.

— Сигуранца считает, что парень причастен к устройству взрыва… Чепуха, конечно! Мне думается, что все это было подстроено. Подходящий случай! Отец мальчика коммунист, сидит в тюрьме. Теперь хотят придать этому делу нужную фашистам окраску…

— Вы так думаете? — удивился Гаснер.

— Уверен, что так!

— Чтобы арестовали парня, даже если он не виновен?! Что-то не верится… Наверное, он все же что-нибудь нашкодил… А? Просто так не схватят?

— Выслушайте меня, — прервал Рузичлер, стараясь говорить спокойно. — Вот как все происходило. Мальчик заливал масло в машинном отделении. Это где-то внизу, в подвале. Когда он поднялся наверх с масленкой в руках, то увидел по другую сторону мотора каких-то людей в черных балахонах и в масках. Он подумал, что пришли ряженые и дурачатся. В тот новогодний вечер их ходило много. Но один из мнимых ряженых подошел к мальчику и чем-то сильно ударил его по голове. Мальчик упал, потерял сознание, а когда очнулся, то оказался во дворе, лежал лицом в снег. Он зашевелился, стал подыматься, и в этот момент произошел взрыв… Парень испугался и изо всех сил побежал домой. Вот и все…

Гаснер молчал, продолжая пить чай.

Рузичлер обратил его внимание на то, что сам факт гибели машиниста и девушки-диспетчера, тогда как динамо-машина и огромный дизельный мотор почти не получили повреждений, весьма подозрителен…

— Разрушен только угол здания. Его уже заделали, и, как видите, электростанция работает! — указывая на горевшие в люстре лампочки, сказал типограф. — Нашли козла отпущения…

Гаснер медленно допивал чай, задумчиво слушал и, как бы опомнившись, с удивлением сказал:

— Все это так или не так, мы с вами, конечно, не знаем… Но при чем тут я? Или вы хотите, наверное, чтобы я вмешался в это дело?

— Безусловно!

Гаснер ухмыльнулся.

— Но вы подумали, — сказал он спокойным тоном, — кто я такой, чтобы вмешиваться в такие дела? Я всего-навсего коммерсант. Не больше и не меньше! Обыкновенный коммерсант. Правда, в городе меня уважают, даже почитают, мне доверяют, в примарии со мной считаются, и везде я у них на хорошем счету. А почему? Аккуратненько плачу налог казне, не жульничаю с марками авиации, как это позволяют себе делать другие. Тут у меня полный порядок! Но я вас спрашиваю, какое все это имеет значение? Взрыв же устроили не коммерсанты, а какие-то бунтари, или как там они называются?

Рузичлер помедлил с ответом, стараясь сдержать нараставший гнев.

— Во-первых, прежде чем идти сюда, я хорошенько подумал о ваших возможностях, — медленно заговорил он. — Мальчик, как я уже сказал, не виноват. Это ясно даже ребенку. Сигуранце также. Тем не менее они истязают его, добиваются, чтобы он стал наговаривать на себя и, кто знает, еще на кого… Кончится тем, что он либо погибнет от побоев, либо останется калекой. Во-вторых, его мать тоже не выдержит. Она и без того несколько лет прикована к постели…

— Это я знаю, — с ноткой сочувствия произнес Гаснер. — Учила наших детей! И у меня к ней как к учительнице нет никаких претензий. Боже упаси!

— Ну вот, видите? Учила ваших детей, а ей сейчас не разрешают давать уроки даже у себя дома!.. И община наша отказала ей в помощи.

— Минуточку, минуточку! — вдруг просиял Гаснер. — Что же вы хотите? Община отказывается ей помогать, а Гаснер, обыкновенный коммерсант, должен всех переплюнуть? Притом против ветра?! Спасибо!..

— Нет! Община не хочет ей помочь только потому, что ее муж коммунист и за это сидит в тюрьме… Это вы прекрасно понимаете…

— Понимаю. Не отказываюсь. Так что с того? Я же только коммерсант и…

— Неправда! — перебил типограф. — Вы не только коммерсант. Вы в хороших отношениях со всеми в примарии, в полиции и в сигуранце, а с сыщиком Статеску вы даже дружите! Этого достаточно, чтобы повлиять на них, выручить мальчика!

— Вам легко говорить «повлиять»! С таким же успехом я могу сказать, что и вы дружите с сыщиком Статеску и тоже можете его попросить: это у вас ведь в типографии учится его сынок, и не я, а вы должны из него сделать печатника! А какие у меня отношения с сыщиком? Просто он помогает иногда, чтобы не придрались, когда приходится по воскресеньям торговать со двора или после закрытия магазина принимать покупателей! Вот и всё. И во сколько это мне обходится, страшно подумать! Но что делать? Торговать же надо как-то…

Рузичлер знал, что мануфактурщик не страдает сентиментальностью и не так-то легко вызвать у него сочувствие к страдающим. Убедившись в этом лишний раз, он попытался сыграть на его националистических чувствах… «Не может быть, чтобы не удалось его сломить, — размышлял Рузичлер. — Денежки-то он все-таки отправил в Палестину на покупку земельного участка».

Рузичлер начал издалека, стараясь смягчить богача, даже согласился с его доводами.

— Тут вы абсолютно правы! Торгуйте себе, как торговали, — сказал он, — но мальчику все же надо помочь! В конце концов, это же еврейский парень! Ведь сионистам из «Гардонии» вы помогаете? Подбрасываете им деньги на эмиграцию. Вот и подбросьте — не деньги, конечно, нет, а лишь несколько слов сыщику Статеску! Вы это умеете, когда вам хочется…

— Ах, вот оно что! — взъярился Гаснер. — По-вашему выходит, если я еврей, то должен всем евреям помогать?

— Почему всем? Только безвинному мальчику и его матери, которая учила ваших детей! Только! Вы можете и должны им помочь! Ведь вы прекрасно понимаете, что мальчику предъявили ложное обвинение, что кому-то надо обвинить во взрыве именно еврея, именно потому, что его отец сидит в тюрьме, чтобы на этом сыграть!..

— Это мы с вами так думаем, а кто знает, как там было на самом деле?! И потом, пусть так, пусть иначе, но при чем тут я? Странный вы человек, честное слово! Подумайте только: фашистам надо одно, коммунистам — другое, а мануфактурщик Гаснер, которому не нужно ни того, ни другого, должен, по вашему мнению, ввязаться в драку между ними! Выходит-таки красиво: Гитлер заказывает музыку, наши легионеры пляшут, коммунисты обделывают свое дело, а за все должен расплачиваться кто? Гаснер!.. Оставьте меня, ради бога, в покое. У меня магазин, и я торговец мануфактурой, а не адвокат, чтобы заниматься освобождением людей из сигуранцы!.. И вообще, очень может быть, что этот мальчик, как и его папочка, из числа тех, которые витают в облаках и хотят, видите ли, мир переделать… Такие люди способны на все. Я уже хорошо их знаю, не беспокойтесь!

Наконец-то Гаснер заговорил вполне откровенно, и Рузичлер понял, что этот человек ради своего благополучия и пальцем не шевельнет, чтобы помочь кому бы то ни было.

— Приспосабливаетесь, — в упор глядя на Гаснера, со злостью заговорил Рузичлер. — Боитесь не угодить подонкам господина Попа! Думаете, что всякий владелец магазина и миллионов в банке для них свой? Ошибаетесь! Вы были и останетесь для них евреем… И когда такие, как ваш приятель Статеску и дружки господина Попа с сынком, будут вешать иудеев, висеть и вам на той же виселице… Не воображайте, будто, субсидируя сионистиков из «Гардонии» или подбрасывая мелочишку общине, вы делаете большое дело для спасения еврейского народа! Нет, господин Гаснер! Вы все равно его предаете, так же как предаете ни в чем не повинного мальчика и его несчастную мать!

— Может быть, скажете, что и его отца тоже я предаю? — съязвил Гаснер. — Он ведь тоже еврей!

— Что касается отца мальчика Бениамовича, то смею вас заверить, он не нуждается в помощи миллионера Гаснера, а наоборот: Гаснер может только мечтать о помощи таких людей, как Бениамович, когда это им приспичит… Еще приспичит, не торопитесь… А этот человек боролся против фашистов, вы же в дружбе с ними, но все равно висеть вам на одной виселице с нищими иудеями…

— За меня не волнуйтесь! А вот вам надо бы поберечь свою голову… Да, да! — вспылил мануфактурщик. Его лицо покрылось крупными каплями пота, словно он вышел из парилки. — И пожалуйста, не приходите ко мне с такими разговорами. Вы типограф? Вот и печатайте себе всякую макулатуру, а меня не трогайте. Я же не трогаю вас! Что касается того, хороший я иудей или плохой, не ваше это дело!