Занавес приподнят

И меры были приняты. Одна часть товарищей из звена Томова была переведена на нелегальное положение, другая — прервала общение друг с другом, прекратила работу… Морару перевез типографию из подвала гаража профессора Букура в другое место. Одновременно с типографией он перевез из пансиона тетушки Томова на улице Арменяскэ и товарища Траяна на другую конспиративную квартиру.

Сделать все это было очень нелегко, на каждом шагу возникали непредвиденные трудности, но, так или иначе, меры предосторожности были выполнены в течение двух-трех дней после ареста Томова. Нерешенным оставался вопрос о профессоре Букуре. Что касается типографии, то сигуранца могла поверить профессору на слово, будто он не знал о ее существовании в гараже. Но Илиеску не исключал, что сигуранца может допытаться и до того, что именно Букур извлек пулю из бедра Томова, что именно он, увидев на снятом с запястья руки Ильи наручнике немецкое клеймо, написал статью «За румынский хлеб — нацистские кандалы». Надо было во что бы то ни стало уберечь Букура от ареста… Такое решение нетрудно было принять, но как его осуществить?

После долгих размышлений Илиеску пришел к заключению, что Букуру следует на время покинуть страну, но прежде, чем он успел передать через Морару это свое заключение профессору, произошло событие, заставившее подпольщиков всемерно ускорить реализацию этого решения.

Поздно ночью в пансион мадам Филотти нагрянула свора полицейских и шпиков во главе с подкомиссаром Стырчей с ордером на обыск. Они учинили форменный погром в помещении: отодрали половые доски, рылись в чемоданах всех постояльцев, вывалили на пол одежду и белье из гардероба и комода, вытащили и исследовали все ящики буфета, ощупали и разбросали перины и подушки, сняли и вскрыли икону, выскребли золу из печек, рылись на чердаке, на кухне и в чулане.

…Тем временем Стырча наседал на хозяйку:

— С большевиками снюхались! Дали приют агентам Коминтерна! Позарились на денежки из Москвы!

Бледная как полотно мадам Филотти растерянно моргала глазами. Она не знала, что такое Коминтерн, не понимала, при чем тут Москва, и ответила совсем невпопад:

— Мне платят квартиранты, да и то не всегда, налог я вношу в срок… Что правда, то правда — жил у меня тут долгое время один агент какой-то фирмы, может, и той самой, которую вы назвали, только он исчез, так и не уплатив…

— Что за агент? — насторожился Стырча. — Как его фамилия?

— Митреску. Господин Лулу Митреску! Он был младшим лейтенантом, а потом…

— А потом стал сутенером и подонком! — прервал супругу ня Георгицэ и, расхрабрившись, добавил: — Таких вы не забираете, а не мешало бы!

Стырча притворился, будто не знает осведомителя сигуранцы Лулу Митреску, но резкая реплика ня Георгицэ задела подкомиссара, и он набросился на него:

— Вы лучше скажите, как попал к вам каналья бессарабец? С кем он здесь общался? Кто к нему приходил?

— Да как сказать, господин шеф, со всеми общался, кто тут живет… А попал известно как — как все попадают, кому жить негде… — нарочно тянул старик. — Вы-то сами знаете…

— Хватит канючить! Я спрашиваю, кто к нему приходил? К кому он ходил?

— К кому ходил — знать не знаю, а к нему приходил тут один тип, фамилию его не знаю, бутылку вина они распили и меня угостили…

— Какой он из себя?

— Прямо скажу, господин шеф, неказистый, щупловатый такой, чернявый, как жук, и… шепелявый! Словом, жуликоватый мужичонка! Не похоже, что такой механиком работает…

— Где? Где он работает? — тотчас же спросил Стырча, услышав слово «механик».

— Если не ошибаюсь, господин шеф, в Бэнясе… Да, да! Верно! На аэродроме… Там авиационная школа есть… Все уговаривал господина Томова купить форменную «сапку»! Шепелявит…

Подкомиссар Стырча был разочарован. Он понял, о ком говорит старик. Серджу Рабчу уже побывал на очной ставке с Томовым… и тоже безрезультатно.

— Кто еще бывал у него? Из гаража кто-нибудь приходил?

Ня Георгицэ пожал плечами, скорчил гримасу, его и без того морщинистое лицо стало похоже на высохшее яблоко.

— Больше никто, господин шеф… Уж я-то наверняка бы приметил! Как-никак, а кельнером я проработал без малого полвека в ресторане «Ша нуар», что на шоссе Жиану, напротив памятника авиаторам! Перевидал там всякую шваль и всех помню в лицо — и фальшивомонетчиков, и шулеров, и сутенеров, и легионеров, и вашего брата сыщиков да переодетых полицейских… А как же! И меня все там знают, кого не спроси…

Старик долго еще продолжал говорить, хотя подкомиссар Стырча уже не слушал его. Когда же полицейские убрались наконец восвояси, мадам Филотти набросилась на мужа:

— С чего это ты язык распустил?!

— А я нарочно, — хихикнул ня Георгицэ, — про того механика с аэродрома. Помнишь? Все обещал господину Илие помочь поступить в авиационную школу, а как выманил у него серебряные часы, так и смылся. Прикарманил, паразит, и адью! Кто знает, может, по моей подсказке сигуранца малость потревожит и этого проходимца…

Обо всем, что произошло ночью в пансионе мадам Филотти, уже утром Аурел Морару рассказал Захарию Илиеску. Рассказал и о том, как полицейский чин обрадовался, когда ня Георгицэ упомянул механика, с которым Томов встречался в пансионе, но разочаровался, услышав, что это был какой-то механик с аэродрома Бэняса…

Стало очевидным, что сигуранца по меньшей мере подозревает, а быть может, и дозналась о причастности Ильи к руководимому механиком Илиеску подполью, что теперь она пытается раскрыть связи Томова с другими сообщниками, чтобы, само собой разумеется, найти их и арестовать.

В тот же день Морару передал профессору Букуру предложение партийных товарищей на время покинуть страну. Букур негодовал, шумел, метался по кабинету. Опасения подпольщиков казались ему совершенно необоснованными, во всяком случае, непозволительно преувеличенными. Но Морару был настойчив. Напомнив профессору, что подпольная типография находилась в гараже по его инициативе, что он написал статью «За румынский хлеб — нацистские кандалы» и многое другое, Морару заключил:

— Обо всем этом знает Томов. Мы верим в его преданность нашему делу, но он еще молод, неопытен… И кто знает, выдержит ли жестокие истязания, на которые в сигуранце не скупятся… Ручаться нельзя, и нельзя легкомысленно рисковать…

Букур задумался, представил себе, что ждет его в случае, если сигуранце действительно станут известны факты его сотрудничества с коммунистами. Он согласился с предложением Морару, но при условии, что ему дадут какое-либо поручение.

— Быть праздношатающимся — не мое амплуа, — ворчливо сказал он. — Извольте дать задание!..

Вспомнив, что давний венгерский друг, с которым вместе учился в Париже, многократно приглашал его погостить, профессор выехал в Будапешт. Ему сообщили, к кому и как должен он обратиться, чтобы получить нелегальную литературу для доставки в Румынию, на территории которой проживает немало венгров. При этом профессора строго предупредили, что сделать это следует только после получения условного извещения о возможности его возвращения в Бухарест.

Вскоре после отъезда Букура выяснилось, что обыск в пансионе мадам Филотти, усиленные поиски сигуранцей механика Илиеску и все прочее вовсе не было связано с какими-либо признаниями Томова. Доподлинно было установлено, что его перевели в тюрьму Вэкэрешть именно потому, что ничего не добились на допросах в генеральной дирекции сигуранцы. Стойкость молодого подпольщика косвенно подтверждалась тем, что Аурел Морару, вовлекший Томова в революционную работу и вместе с ним монтировавший в подвале гаража типографский станок, а также гараж и дом профессора Букура, судя по всему, оставались вне подозрений сигуранцы. В противном случае ее агенты не замедлили бы арестовать Морару и учинить обыск во владениях профессора.

Еще и еще раз перепроверив все данные и наблюдения, подпольщики известили Букура о возможности возвращения в Бухарест, но с непременной кратковременной остановкой в первом румынском городе на границе с Венгрией — Орадя-маре, чтобы оттуда переговорить по телефону с домочадцами и лишний раз убедиться, что никаких изменений с момента отъезда из Будапешта не произошло.