Страница 45 из 54
Можно предположить, что столь надолго затянувшаяся незрелость объясняется отсутствием в раннем детстве авторитетной фигуры отца. Отец Попова умер, а брат-бунтарь Александр переехал в другое место, оставив Петра с матерью, пережившей мужа всего на несколько лет, но нет никаких оснований полагать, что она имела на сына большое влияние. Во времена юности Попова нормой поведения советской замужней женщины в семье было полное потакание желаниям и интересам мужчины, поэтому в смысле дисциплины он остался все равно что сиротой. С отъездом Александра Петр как бы во второй раз потерял отца, осиротел вдвойне, и это сиротство было почти в порядке вещей, поскольку со времени Первой мировой войны, за которой последовала революция, Россия потеряла огромное число граждан. Сталинские репрессии и Вторая мировая война отняли жизнь еще, по меньшей мере, у сорока миллионов.
Многие молодые люди вроде Попова, потерявшие семьи по разным причинам, быстро осознали, что в столь гибельную эпоху ждать от советской системы помощи не приходится: у власти не было ни времени, ни ресурсов для ее оказания. Дарвинский принцип выживания самых приспособленных к жизни действовал в полную силу, и люди подобные Петру понимали, что спасения можно достичь лишь одним способом: успешным восхождением по ступеням социальной лестницы — путем получения образования, вступления в комсомол и в партию, пройдя при этом строжайший отбор. Членство в партии было редкой честью, почти равнозначной попаданию в райские кущи, но Попов добился и этого. С другой стороны, это характеризует способности Петра к мимикрии, поскольку у него не было никакой веры в доктрины.
Хотя для многих советских людей получение заветного партбилета было делом престижа, не меньшее их число полагало, что важны сами по себе формальные преимущества, связанные с членством в КПСС. В стране, охваченной кардинальным переделом общественного строя, граница между жизнью и смертью была весьма слабой, поэтому у большинства населения имелись все основания для конформизма. Подобно Петру Попову, многие из-за них поступали так отнюдь не из-за убеждений или соображений патриотизма, а исходя из личных практических интересов.
Таковым было положение в России до самого вторжения немцев, события, сплотившего русскую нацию в не меньшей степени, чем нашествие Наполеона. На несколько трудных для страны лет мир стал совсем иным — даже для людей подобных Попову. Если исключить его службу в период войны, о которой мы мало что знаем, Попова можно причислить к немногочисленной категории людей, называемых карьеристами. Это слово имеет по-русски совсем не то значение, чем по-английски. Население России слишком велико, чтобы эффективно проводить отбор управленческих кадров. Неэффективность кадровой политики косвенным образом подтверждалась частыми публичными разоблачительными кампаниями против чиновников, демонстрировавших и подтверждавших лишь внешнее соответствие требованиям советской власти, но скрытно саботировавших ее решения. Само слово «карьерист» употреблялось в СССР по отношению к людям, активно поднимающимся по служебной лестнице, однако, по сути, лишенным чувства подлинной преданности своей стране. Сам Попов, несомненно, принадлежал к этой категории.
К несчастью для Петра, очутившись за границей, он был вынужден применять на практике все, чему его так долго и усердно учили, но оказался к этому совершенно не пригоден, что, естественно, не способствовало его дальнейшему продвижению по службе. Мало что понимая в незнакомом немецкоговорящем мире, в котором очутился по воле Советской армии, разбившей Германию, Попов был настолько беспомощен, что его американским кураторам пришлось руководить всеми его действиями, за исключением самых обыденных дел. Их помощь помогала ему оставаться на плаву в качестве офицера советской разведки[9].
Он производил впечатление вечного примерного студента, прилежно готовящего все задания, хотя и не слишком интересующегося их содержанием. Это качество, возможно, способствовало его позднейшему назначению секретарем партийной организации одного из подразделений посольства в Вене, в котором Петр служил. В числе важных задач этой привилегированной должности — было следить за чистотой идеологических настроений своих коллег. Вряд ли Попов исполнял свои партийные обязанности слишком уж рьяно, это, вероятно, вполне устраивало его сослуживцев, многие из которых были не более политически активны, чем он сам. Конформизм настолько укоренился в нем, что, должно быть, даже партийные собрания, на которых председательствовал Попов, проходили бесцветно и формально.
Недостаток уверенности в себе и неизменная вежливость накладывали отпечаток даже на отношения Петра с американскими кураторами. Никогда не заискивая перед ними, он тем не менее был предупредителен почти до угодливости, спрашивая позволения даже перед тем, как причесать волосы. Несмотря на это, внешний вид, речь и манеры поведения Попова производили настолько обманчивое впечатление, что по прибытии его в Вену, начальство, должно быть, увидело перед собой образцового советского офицера. Послужной список Петра выглядел внушительно. Он имел боевое ранение, окончил две престижных военных академии, дослужился до звания майора, к тому же являлся не просто членом партии, но и был секретарем партийной организации. Всегда аккуратный, с военной выправкой, Попов обладал прекрасным почерком, был отличным стрелком и никогда не был замечен в пьянстве. Поскольку в описываемый период в ГРУ имелся большой дефицит высшего командного состава, его перспективы на продвижение по службе казались весьма высокими. И действительно, вскоре Петр был произведен в звание подполковника. Что же случилось с ним потом?
Одним из возможных ключей к решению этой загадки являются результаты проведенного ЦРУ стандартного психологического теста, выявившего его ярко выраженный эгоцентризм. Выражаясь более простыми словами, даже те немногие люди, которых он любил, являлись в его жизни чем-то вторичным. Главная же проблема заключалась в том, что, очутившись в Вене, Попов вышел за рамки ограничений, определявших всю его жизнь в Советском Союзе. Более того, его новые обязанности как офицера разведки, подразумевающие определенную степень неподконтрольности, предоставляли ему свободу действий, доступную очень немногим советским людям — гражданским или военным. Воспользовавшись в полной мере этими неожиданно открывшимися перед ним возможностями, он пустился во все тяжкие.
Петр быстро и легко принял это освобождение — общих интересов со своими сослуживцами у него было мало. Почти все они были ранее городскими жителями, следовательно, гораздо образованней и культурней него. В компании людей, находящихся по уровню развития выше него, Попов чувствовал себя весьма неловко и, как позднее признавался своим кураторам, любил общаться с теми, кто смотрит на него снизу вверх, например, с жителями родной деревни во время периодических выездов на родину. От сослуживцев Петра ждать подобного восторженного уважения, разумеется, не приходилось. Скорее, наоборот.
С началом Второй мировой войны в Красной армии почти полностью вернулись к кастовым порядкам царского времени, вплоть до погон в качестве знаков различия, многочисленных орденов и медалей и тщательно продуманной военной униформы. Вместе с тем требования, предъявляемые к военнослужащим как идеалу нового человека, стали едва ли не более строгими, чем в самой партии. «Требования к дисциплине в офицерском корпусе весьма суровы, — отмечал один источник. — Не одернувший подчиненного за неверно отданное приветствие может быть подвергнут наказанию. Однако на отдание чести [младшим по званию] можно ответить пренебрежительным взглядом, а то и вообще не ответить. Приказы отдаются подчеркнуто грубо. Во время совещаний без разрешения может говорить лишь старший по званию»{18}.
В этом строго отобранном и соответствующим образом обработанном элитарном обществе совершенно отсутствовала доброжелательная фамильярность в свободное от службы время, принятая в офицерских кругах некоторых других армий. Крестьянскому парню вроде Попова найти для себя приятное для общения место становилось все труднее. В качестве компенсации за недостаток внимания со стороны сослуживцев он завел себе Мили.
9
В разведывательных службах США и союзнических стран он был бы признан абсолютно несостоятельным.