Страница 50 из 58
- Жилье близко, - сказал Борисов и подумал: «Наверно, польская старуха или дед каждый вечер зажигают эту лампаду. Вокруг все перемолола война, а эти люди выходят на дорогу и зажигают огонек, чтобы он светился в ночи».
- Да, - заметил Морозов, - здорово отсталый по части религии здесь народ.
- Очень старое распятье, - сказал Ивашенко, - есть что-то хорошее в этом обычае зажигать для путника свет.
- Чего он брешет, наш стрелок? - спросил Морозов. - Ты что, в бога веришь?
- Ничего не верю. Просто вижу красоту там, где ты не видишь, хотя и летаешь, как бог.
- С таким лихим экипажем мы еще полетаем, - огрызнулся Морозов. - Смотри, стрелок, чтобы Муха у тебя не тявкала… Поищем святых старичков.
Они пошли к домику на опушке. За ним тянулся луг и снова лес. Дом стоял за невысоким забором, под черепичной крышей.
- Хуторок, - сказал Морозов, рассматривая пристройки.
Окна слепые - темнота. Во дворе ни машин, ни лошадей, ни часовых.
- Постучу, - шепотом сказал Морозов, - а вы подождите…
Они пролезли в щель в покосившемся заборе, и сразу же на цепи яростно залаяла собака.
Морозов тихо свистнул ей и стукнул в дверь.
Тяжелая дубовая дверь приотворилась. На пороге стоял старик с седой щетиной на ввалившихся щеках и с белыми усами под ястребиным носом.
- Цо ты за члувек? - испуганно отступая, сказал старик.
- Немцы есть? - шепотом спросил Морозов.
- Немцув нема, - ответил старик. - Жинки та дэцки.
- Вот и хорошо, дедушка. Нас тут трое, надо нам добраться до своих…
- Мильч, стара, - крикнул старик, и собака перестала лаять. - Цо пан муви?
- Русский, понимаешь, хозяин? Нам до своих добраться, чего-нибудь поесть.
- Вы з плену?
- Нет, хозяин, из лесу.
- Из лесу? - переспросил старик. - Заходьте, пане.
Они вошли в сени, где было тепло, стояла бочка, прикрытая доской, и пахло солеными огурцами.
Старик проводил их в кухню, задернул занавеску в окне и зажег керосиновую лампу.
- Сядайте, пануве, - сказал хозяин, снял с полки хлеб и, положив на стол, стал отрезать ломти. Руки его дрожали. Он порезал палец, пососал его и сунул в жилетный карман.
Гости сели к столу. Борисов держал автомат на коленях.
У Ивашенко за пазухой сидела Муха и смотрела на хлеб.
- Млека, панове? - спросил стс-рик и поставил на стол глиняный кувшин в цветах и кружки. - Цо то за песек? Може песек хце млека?
В кухне было тихо, в простенке тикали часы с ангелом на эмалевом циферблате. И троим пришельцам было странно сидеть вот так за молоком и хлебом на чужой земле, среди чужих людей.
О чем думает этот старик?
- Где немцы, дед? - спросил Морозов.
- В место, в городе, - сказал старик, - тутай недалеко, Панове. А вам до немцув?
- Лучше бы без них, - сказал Борисов.
Старик засмеялся дребезжащим смехом.
В это время приоткрылась дверь и в нее заглянули четыре заспанных испуганных лица: мальчик лет двенадцати, девочка лет трех, бабка, натягивавшая юбку, и девушка с растрепавшейся косой.
- То бабця Юстина, - сказал старик, - то Юлька, хлопчик Франек, а маленькую… - он не договорил. Залаяла на цепи собака.
- Сховай их, Юстина, - сказал старик.
Старуха втолкнула гостей в комнату, где стояли две постели и сундуки, подняла крышку погреба в углу.
- Ховайтесь, добрые люди, - сказала она, - и Юлька з вами.
Они вчетвером оказались в погребе.
Во дворе топали сапогами.
* * *
- Что ты медлишь, старый осел, когда тебя требует оберст? - крикнул солдат на крыльце.
В темноте у дома, освещая двор фонариком, стоял усталый мрачный человек.
- Ведите себя вежливо, Тьяден, - сказал он простуженным голосом, - пора понимать обстановку.
- Слушаю, господин оберст.
- Мы не хотели нарушать ваш покой, многоуважаемый господин дорожный мастер, - сказал оберст старику.
- Я его отец, Стефан Явор, пан оберст. Дорожный мастер в городе.
- Очень приятно познакомиться, пан Явор… Мы идем издалека… Транспорт не пришел, ночь застала нас в пути, нас окружили болота, отрезали от мира… И мы шагали напрямик… Никто не знает, что здесь происходит… У дороги мы наткнулись на убитого посыльного и на его мотоцикл. Солдаты устали. Не хочется ночью идти через лес… Позвольте моим людям переночевать у вас… Можно на сеновале… Кто в доме?
- Женщина и дети, пан оберст. Пусть ночуют ваши солдаты. Я счастлив быть вам полезным.
- Тьяден, - крикнул оберст, - устройте людей… Выставить караул.
- Позвольте проводить вас в покой для гостей. Нет ли у вас желания выпить парного молока?
Оберст сразу лег.
- Тьяден, - крикнул он, - ты присчитал этого мотоциклиста к тем, которых мы похоронили?… - Он многозначительно взглянул на хозяина. - Дорогой пан Явор, я хороню мертвых. Я иду на восток и на север, и на запад и хороню мертвых… Люди так долго и так обильно убивали, что теперь очень важно всех похоронить… Если этого не сделать, может произойти весьма нежелательное отравление атмосферы… Где ты, пьяный медведь, Тьяден? Где моя команда? Где мои таблетки… Я совсем разучился спать. И теперь снова учусь этому делу.
- Я здесь, господин оберст, - крикнул из сеней Тьяден. - Солдаты спят в овине, лучше переночевать под крышей, чем на этой собачьей дороге, где сама ночь стреляет… Завтра доберемся до госпиталя. Вот ваши снотворные облатки. А ты, старина, - обратился он к Явору, - принеси молока и не вслушивайся в слова господина оберста, они слишком трудны для понимания.
Тьяден почесал свой чугунный затылок и, памятуя наставления оберста, дипломатически вежливо спросил:
- Нет ли в твоем доме, старина, напитка покрепче, чем из коровьей сиськи?
- Принесу вам, пане, сливяночку, которую подавали в замке на свадьбах, крестинах и, конечно, похоронах, - сказал старик Явор и пошел в комнату к женщинам.
* * *
- Если эта проклятущая собачонка залает!…
- А наверху она бы скулила, стала б нас искать, - шепнул Борисов.
- Только дурачье летает с собаками! Тише.
Муха пристроившись, у дырявой бочки, в которой когда-то квасили капусту, спокойно спала.
- Не бойтесь, Панове, - шепнула Юлька в темноте, - тут глыбко под землей, ничего не слыхать. И меня тутай уже двое рокив ховают от немцув, як воны приходят до нас в дом.
Она бойко тараторила на странной смеси русского, польского и украинского.
- Дидусю нимцы, чтоб воны сказылись, не трогают, и батю тож. Он дуже хитрый, дидуся. Сидайте, я сейчас огонек засвечу.
Юлька зашарила на полу и наткнулась на Ивашенко.
Ивашенко осторожно обнял ее и глухо сказал:
- Не надо б огня, Юлька: еще немцы увидят.
- Та ни… - засмеялась Юлька, - отсюда ничего не видать. Ой, пан, пустите, я пошукаю сернички.
Борисов зажег зажигалку. Морозов исподлобья посмотрел на Ивашенко:
- Везучий ты парень, стрелок. А ну, не тронь девку!
- Та ни! - зашептала Юлька. - Пан офицер шутит.
Юлька нашарила свечку, Морозов ее засветил, и, когда она загорелась, все зажмурились: так ослепительно засияли в дрожащем свете глухие стены погреба, а розовое, с трепетными тенями лицо Юльки показалось таким красивым и хорошим, что Ивашенко грустно вздохнул.
А если вот сейчас сюда войдут немцы? И это будет его последним боевым днем. Обидно погибнуть на самом пороге победы. Но в глубине души ему казалось, что это невозможно. И хотя многие его товарищи погибли и он становился на место погибших, ему казалось, что с ним этого никогда не произойдет. И даже когда он видел мертвых рядом, вот совсем недавно этого немецкого летчика и мотоциклиста, он видел смерть как что-то, что может быть только вне его, а не в нем. И даже когда он был ранен и боль наполняла его и напоминала о смерти, он не понимал, что она может за ним прийти. Он не верил, не чувствовал, что такое может с ним случиться. А вот прелесть молодого Юлькиного лица и теплоту ее кожи и улыбки он чувствовал и его сердце билось сильнее. И он сильнее сжимал автомат, который доверил ему Морозов. Он смотрел на Юльку и радовался ей. А та то и дело исподтишка бросала в него молнии, зачаровываясь жаркой голубизной его глаз.