Страница 19 из 38
— Ты на что надеешься, Андрей?
— Жулик ваш капитан, вот что! Врет он всем — и нам, и вам. Чувствую я это... А кое-что и знаю. Придет время — и вам скажу. Пока будьте здоровы!
Стоянка наша вТромсе затягивалась. Правда, у меня сохранились кое-какие деньги от жалованья, но будущее было темно. Расходовать последние гроши, хотя бы и в «северном Париже», было бессмысленно. Я оставил гостиницу и переехал на корабль. Вслед за мною перебрались на воду и Кованько и Чеховской. В «Гранд отеле» остался один капитан. Он был, по-видимому, очень доволен этим обстоятельством. К нему ежедневно приходили какие-то тучные, краснолицые норвежцы в тугих черных котелках и тупых, как корма буксира, ботинках. Капитан запирался с ними на час-полтора; вечером они сидели в кафе или в ресторане. А утром капитан опять мчался на телеграф. По-видимому, его не устраивала передача депеш обычным путем через портье гостиницы.
На десятый день нашего пребывания в Тромсе капитан явился внезапно со всеми своими вещами на пароход и заявил, что на рассвете мы уходим на юг. Куда именно, он не сказал никому, даже Чеховскому.
На палубе закипела работа. Тюки с рыбой и ящики, оставшиеся наверху, накрепко привязали тросами к металлическим кнехтам, уткам и обухам, погрузили уголь, приняли на борт запас пресной воды и развели пары. Вечером, когда на черном небе проступили первые тусклые северные звезды, мы собрались в кают-компанию.
— Господа, — сказал капитан. — Мы пойдем на юг фиордами. У нас будут остановки в маленьких портах. Затем мы проведем день или два в Тронгейме и Бергене. Оттуда пойдем в Европу. Куда именно, — мне и самому сейчас не ясно. Как только получу исчерпывающие директивы компании, сейчас же сообщу всем офицерам.
Путь к дальнейшим расспросам был отрезан.
Наутро мы ушли из Тромсе вниз по шхерам.
Дальше на юг фиорды становятся еще живописнее. Еще выше поднимается далекий гребень Скандинавского хребта. В ущельях вьются фиорды. На вечернем солнце хрустальными пластинками тускло поблескивают глетчеры, серебрятся струи весенних потоков. Через месяц эти потоки наполнят диким ревом и шумом глубокие, как пропасть, ущелья. Большие черные камни-горы тянутся к берегу. Островерхие утесы и скалы невиданной величины спускаются в воду.
Почти непрерывная цепь островов, идущих вдоль берега, отгородила выходы фиордов от моря; и здесь, на узком пространстве между континентом и цепью прибрежных скал, вьется без конца голубовато-синяя лента спокойной воды.
Вот, кажется, она закончилась. Высокая треугольная скала накрепко замкнула фарватер. Еще несколько ударов винта — и нос парохода врежется в тупой гранит. Но нет. Из-за правой скалы, поднимающейся, подобно изогнутой, зубчатой спине дракона, опять выглядывает узкая струйка спокойной воды, — нос парохода склоняется, скользит вправо, и мы опять — на середине изумрудно-сапфирового озера. Кругом, как стражи, стоят причудливой формы гигантские скалы: вот башня с зубцами, вот замок в руинах, вот сахарная голова, вот изогнутый бивень носорога, и, кажется, вновь нет выхода, но в последний момент сверкнет из-за скалы замкнутое горное озеро, и еще одно из звеньев длинной цепи фиордов принимает нас на свое зеркальное лоно.
Маленькие, редкие, но уютные городки лепятся на береговых террасах у подножий недоступных безлесных скал. Четыре улицы, короткие, гладко вымощенные, кучка четырехэтажных домов вокруг крошечной церковки с готической колокольней. Рыбные склады у берега, крикливые вывески на стенах из гранита «НЕФТЬ» и «МАРГАРИН», десяток барок у пристани, несколько яхт и моторных лодок да одинокая труба лесопильного завода или бумажной фабрики — вот и все. Прибытие парохода — это повод прийти на пристань; и юноши и девушки, когда упадет тень от ближайшей скалы на тихую бетонированную гавань, держась за руки, тихо бредут к воде по коротеньким игрушечным улицам. Солнце бросает косые лучи с медным блеском, и на фоне вечерней зари город напоминает декорацию: на небольшом клочке много-много налеплено людей, домов, стен, окон и каменных и чугунных оград.
В таком крошечном городке Свольвере мы сдали рыбу и погрузили консервы и спички. Все это было проделано быстро, четко, без суеты. Ясно, что между капитаном и его клиентами существовал предварительный сговор. Капитан побывал на берегу и вернулся только вечером, навеселе. Глазов приволок за ним увесистую корзину с вином и закусками.
На некоторых из принятых к погрузке ящиков стоял адрес фирм из Тронгейма и Бергена. По-видимому, капитан решил не гнушаться мелкими каботажными перевозками от порта к порту. Удивительно, как сумел он отбить грузы у норвежских пароходчиков! Ведь Норвегия обладает самым большим тоннажем на душу населения. Норвежский флаг можно встретить на всех пяти океанах.
Опять фиорды, день и ночь, и еще день и ночь. Ранним утром мы подошли к древней столице норвежских конунгов — Тронгейму. Капитан объявил нам, что здесь мы пробудем два дня. Сам он немедленно съехал на берег, сказав, что отправляется к местному русскому консулу. Если будут новости, он немедленно сообщит нам. Новостей мы так и не узнали, так как консул, по словам капитана, уехал в Стокгольм самоопределяться. Команда бесцельно бродила по веселенькому уютному городу, осматривала памятник Олафу Великому, тонкую, высокую колонну, увенчанную фигурой в рыцарских доспехах, с огромным мечом. Город ничем не напоминает столицу.
Даже знаменитый тронгеймский собор — величайший памятник готической архитектуры в северной Европе — весь в зелени и лесах (он ремонтируется без перерыва), кажется, несмотря на свои действительно поражающие размеры, тихим и скромным остатком старины. Молящихся мало, собор посещается преимущественно туристами. Они осматривают здесь знаменитую мраморную статую Христа, изваянную Торвальдсеном, и любуются с вершины готической башни видом на город, фиорды, горы и море, на серебро свергающихся водопадами горных рек и зеленые квадраты распаханных полей.
Такси помчало нас с Кованько за город к трем расположенным одна за другою по течению горной реки электростанциям. Три раза одна и та же струя встречает на своем пути лопасти турбин. Три раза сдавленное бетонными зажимами русло вскидывается в бешеном скачке, и ослепительно белая пена облаком вздымается над перекинутым через реку висячим мостом, омывая брызгами гранитную глухую стену станции.
Здесь, в Тронгейме, можно читать газету на любой улице, в любой час ночи. Отопление, освещение, прачечная и электрокухня обходятся для семьи, занимающей коттедж в пять комнат, 10 рублей в месяц.
Мы покинули на другой день вечером зеленый лабиринт тронгеймских фиордов, и еще через два дня пути перед нами встал из тумана большой торговый Берген.
Всю дорогу я наблюдал за капитаном. Его торговые операции, таинственность, которой он облекал все свои похождения и планы, невольно стали меня интересовать. Как-никак, моя судьба была связана с этим судном и капитаном, его фактическим хозяином. Я успел заметить, что между ним и Чеховским за последние дни появилась какая-то договоренность. Старший больше не намекал в разговоре с нами на то, что капитан, ни с кем не советуясь, вершит дела судна. Он стал чаще заходить в каюту капитана. Лицо его опять обрело спокойствие и уверенность. Пробор был идеален, и ногти до блеска натерты суконкой.
Еще примечательнее были новые отношения капитана с некоторыми лицами из команды. Чаще всего удостаивался бесед с капитаном унтер-офицер Кашин. Кроме него, капитан заговаривал с Фоминым и — что всего удивительнее — с Сычевым. Однажды я увидел с командного мостика, как Глазов провел в капитанскую каюту матроса Жигова и младшего техника — пожилого человека — Иванова. Они пробыли в капитанском помещении больше четверти часа. Конечно, они могли быть вызваны и по какому-нибудь судовому делу, но у меня появилась уверенность, что капитан осуществляет определенный план, организует свою партию.
В Бергене же случилось еще одно происшествие, которому суждено было сыграть значительную роль во всех последующих событиях.