Страница 8 из 40
Из окон школы открывался широкий вид на стройплощадки, где вместо развалюх вырастали многоэтажные дома, на футбольные пустыри - их под натиском строителей становилось все меньше, на закопченные трубы заводов, побуревшие корпуса фабрик, на железнодорожные пути, старые домики и вековые пакгаузы. Словом, отличный вид на трудовую, обновляющуюся, с детства знакомую и никогда мальчишкам-школярам не надоедающую округу нашу.
Нам, подросткам, было обидно наблюдать со стороны, как строят другие: наш школьный день, по подсчетам Игоря, составлял пол-этажа строителей. Правда, уже старшеклассниками мы стали в каникулы работать на заводах, стройках, в колхозах, совхозах. И делалось это не только ради заработка, хотя жилось нелегко, много труднее, чем сейчас. Все, что строили вокруг - школы вроде нашей, фабрики-кухни, жилмассивы, новые социалистические гиганты, как выросшие на пустырях «Ленсельмаш», беломраморный театр,- это появлялось на наших глазах. Значит, было нашим. Кровным, вечным, незыблемым, как все, что утверждалось вокруг.
После уроков мы ходили «принимать» новые дома, Наша радость, связанная с их появлением, была бескорыстна. Хотя жили все, кроме Иры Морозовой, дочери ответработника, в коммунальных квартирах, по сегодняшним меркам - весьма неважно.
Однажды загорелся новый дом. Мы сорвались с уроков, примчались на пожар и все порывались его тушить. Пожарные и милиция гнали нас. Позже всех с пожара вернулся домой закопченный Сашка Чесноков, успевший кому-то помочь по-настоящему. Строгий директор школы никого не отчитал за сорванный урок.
И вот с осени 1941-го на наших глазах подожженные бомбами, сброшенными с «хейикелей» и «юнкерсов», полыхали целые кварталы и улицы, превращаясь в развалины. Наш новый мир надо было нам же и защищать. Его оплотом, надеждой были мы, выросшие в нем, неотделимые от него в прошлых радостях и нынешних бедах.
С шумно дышавшего «капрони», который среди бела дня пронесся над городом, сорвалась одна-единственная бомба. И пришлась она не на военные объекты, не на вокзал или мост. В здании бывшего купеческого клуба на ежегодную конференцию (будто не было войны!) собрались педагоги города. Случайно, или фашисты об этом пронюхали, но тротиловый заряд ударил по учительской аудитории. Лишь немногие остались в живых. Вернувшись в октябре с окопов, мы были потрясены этой вестью.
Разные они были, наши воспитатели, разные у них оказались судьбы. Но то, что было заложено в нас нашими учителями, в нас и осталось. Да, то, чему научил нас весь строй советской жизни, а в школе учителя, в комсомоле - наши комиссары, такие, как Гриша, дома - наши родители,- все это сформировало нас как граждан своей страны, на которых м трудный час она смогла положиться.
Теперь в обновленной средней школе № 13 на мраморе имена учеников и учителей, отдавших жизнь за Родину. Игорь Королев - там, Саня Чесноков - там, Владимир Шевченко - тоже. И другие имена - серебром по красному камню. Чтоб мы, живущие, не забывали ни одного из своих мертвых, достойных вечной памяти.
В Великую Отечественную вместе с отцами воевали сыновья. Война уравняла отцов и детей.
Вовочку Шевченко на сборный пункт к горкому комсомола, как я уже писал, привела его мама. У нее за плечами висел его вещевой мешок, окрещенный «сидором». Всех провожали мамы, они тревожились за нас. Но только Бовина волновалась еще и из-за того, что сына могут оставить.
- Ведь болен, а я не могла с ним справиться! - повторяла Анна Матвеевна.- Хочет со всеми. Иначе, говорит, он не сможет после войны смотреть людям в глаза. Да, в такое время никто не должен пользоваться какими-то привилегиями, пусть даже это твой единственный сын.
Вовочка сиял, словно ему удалось поступить в Московскую консерваторию. Он пришел со скрипкой: был уверен, что понадобится его инструмент. Вовочка был самым добрым и самым рассеянным мальчиком в школе. И самым слабым. Смотреть, как он взбирается на турник или пытается играть в футбол, было испытанием для нас, его друзей.
На окопах Вовочка работал, как все, чуть ли не зубами грызя землю. Он был наивен, как третьеклассник, всему удивлялся, всем был доволен.
Могучий Сашка покровительствовал беспомощному в житейских делах Вовочке, втайне удивляясь силе его духа.
Большая, рыхлая, еще молодая Сашкина мать плакала и причитала. Маленькая седенькая Анна Матвеевна утешала ее. Они ушли обнявшись.
Хорошо помню и первые, и вторые проводы - сначала на окопы, потом в комсомольский добровольческий батальон. В октябре мы отправились туда, где сражались наши отцы,- на войну, близко подступившую к Ленинску.
…Матери - на горе свое - живут после погибших сыновей и дочерей, старятся без внуков - осиротелые, одинокие до самой гробовой доски. Не знаю, что может быть страшнее этого.
Помню мамин крик при известии о гибели отца. В нем были тоска по жизни, которая кончилась, боль женского одиночества, страх за осиротевшего сына.
И они провожали нас, наши матери. Дважды. В бурлящем сентябре. В беспощадном октябре. Так надо было. Храбрились, старались казаться веселыми, наставляли, как уберечься от насморка, от расстройства желудка. И мы тоже хорохорились, не выказывая, что нам непривычно и тревожно. Мы играли роль бывалых парней, не столько уверенных, сколько уверяющих, что ничего плохого с нами случится не может.
А между тем, враг подходил к Москве, блокировал Ленинград, через Ростов рвался к кубанской пшенице, кавказской нефти.
Мы стоим в боевом строю. Двери и окна в горкоме комсомола открыты настежь, хотя растерянности не заметно.
Мощная танковая группа генерала Гудериана захватывает город за городом, сокрушая нашу оборону или отбрасывая наши части. Нелепые слухи будоражат обывателей. Иные сорвались с места и понеслись в эвакуационном потоке. Кое-кто, поверив в скорое падение Москвы и Ленинграда, в «крах большевистского колосса», затаился, выжидая, что же будет. А большинство пошло на строительство рубежей, работало на оборону, и как работало!
Стоит в строю наш комсомольский батальон. Триста ребят и десяток девушек-санитарок. Мы еще в гражданской одежде, но уже с винтовками, с обоймами патронов в подсумках, с непременными противогазами, с гранатами, засунутыми за пояс. И еще у нас в специальных сумках по две бутылки с горючей смесью - грозное оружие сорок первого года. Вид у всех воинственный.
Рядом со мной - Игорь Королев, сдержанно веселый, собранный. Дальше - Вовочка Шевченко. Он непрестанно поправляет за спиной чехол со скрипкой. Высится Сашка Чесноков, за ним Сенька О.- бледен, сосредоточен, кусает губы, все оглядывается чего-то. Чубатый, широкоплечий, решительный Борис Камышансков стал с другой стороны от меня, правофланговым. Я выше ростом, но Борис не такой лопух, как я, он прирожденный командир, пусть стоит первым.
Раздается команда «Смирно!». С крыльца, как и в первые проводы, сбегает секретарь горкома Гриша Иваненков и направляется к строю. Гриша еще больше похудел, посуровел, стал тороплив в движениях, размашист в шаге - война решительно перековывает наши привычки.
Гриша идет вдоль строя. Для каждого находит особое слово. Знакомым пожимает руку.
И до сего дня Григорий Иваненков идет через мою жизнь, зорко вглядываясь в то, что я делаю.
У каждого в жизни должен быть такой Гриша: старший друг, любящий без сюсюканья, требовательный, спокойный, все знающий. Если у нас что-нибудь не ладилось, говорили: «Пойдем к Грише», или; «Надо посоветоваться с Гришей».
И каждый из нас должен быть готов на каком-то этапе собственной жизни стать для молодых наставником, в чем-то похожим на нашего Гришу.
Он стоит перед зданием горкома и машет нам вслед.
Больше Гришу я не видел. Но не забуду этого парня никогда.
Теперь я вдвое старше его, он мне в сыновья годится. Григорий Иваненков остался для меня молодым навсегда.
С песней мы шагаем - под материнский плач, прощальные крики девчат, медный рев оркестра. Мы ушли на войну, а Гриша на асфальтовом островке у горкома остался. Отправлял нас на войну, но самого его туда не пустили. Я видел в архиве его заявления: просил отпустить на фронт в составе коммунистического полка. В должности комиссара комсомольского батальона. Или политрука роты. Или даже политбойцом. Но только на фронт. Отказали: обязан оставаться там, куда поставила партия. Подчинился. Работал. А как погиб, об этом я узнал не из архива - из легенды. Война, отделив настоящих людей от дурных, не о всех оставила документы.