Страница 2 из 14
Психотерапевт, кроме того, что он человек, находится «при исполнении», то есть выполняет определенную работу. Если считать, что эта работа состоит исключительно в «принятии» пациента (клиента) таким, какой он есть, то есть выслушивании и одобрении, чем, в целом, ограничивается пациент-центрированная психотерапия Карла Роджерса, то тогда никаких проблем, в принципе, не возникает. Мы сочувствуем, принимаем, одобряем и поддерживаем – эмпатия как она есть.
Но что если психотерапевт считает свою работу чуть более сложной (не психологически, разумеется, а технически), то есть подразумевает, что его пациент (клиент) в чем-то не прав, где-то допускает ошибки, в чем-то движим неосознанными мотивами и так далее? Тут с эмпатией, как с элементом психотерапевтического процесса, сразу возникают серьезные проблемы. Теперь уже психотерапевт вынужден выбирать – чему он будет сочувствовать, а чему не будет. Не может же он, воспринимая своего пациента (клиента) в рамках такого подхода, с сопереживанием относиться к его заблуждениям, ошибкам или к его иррациональному поведению, осуществленному под давлением неосознанных мотиваций. Не может. Как возможна такая ситуация, когда мы в целом по отношению к человеку проявляем эмпатию, но параллельно с этим какую-то его часть, пусть даже и «неправильную», болезненную, не принимаем? Нет, это какой-то абсурд. Я или принимаю, или не принимаю, я или сочувствую, или не сочувствую. Не будем строить на этот счет иллюзий. «Я ему сочувствую, но думаю, что он не прав» – это может быть чем угодно – жалостью или признаком хорошего воспитания, но это не сочувствие, не сопереживание. Тут как с беременностью, которая частичной не бывает – или да, или нет.
Теперь пойдем дальше и представим себе психотерапевта, который сочувствует пациенту (клиенту) в том, что является его истинной проблемой, но сам пациент (клиент) пока (или в принципе) не ощущает это как проблему. Простой пример: мужчина, будучи сиротой, от которого еще в младенчестве отказались родители, воспитывался в жестких условиях интерната и не умеет устанавливать по-настоящему крепкие эмоциональные связи с другими людьми. Он переживает, потому что у него не складываются личные отношения, что его обманывают, предают, что от него отказываются, что им пренебрегают и так далее. Почему это происходит? Ну, потому что он просто не умеет поддерживать с людьми эмоционально близкие отношения, не понимает женщин, которые страдают от его «холодности» и нечувствительности. Но переживает ли он сам оттого, что ему неизвестны чувства эмоциональной близости? Зачастую, нет, не переживает, потому у него просто никогда не было такого опыта, да и сама способность к такому переживанию в нем не развита. Как он может тяготиться ее отсутствием? Результаты отсутствия этой способности его печалят, но не собственно отсутствие способности. А чему будет сочувствовать психотерапевт, если в нем это сочувствие появится? Тому, что у этого его пациента (клиента) не складывается жизнь, или тому, что он как инвалид, как «деревянный», как слепой или немой? Разумеется, второе. То есть, психотерапевт проявляет эмпатию, а на той стороне одно недоумение – мол, не тому сопереживаете, доктор, все нормально я чувствую, у меня другая проблема: меня женщины бросают, а я хочу семью! Да, то, что бросают, – это, конечно, печально, но куда печальнее то, что они и будут это делать, потому что он, в каком-то смысле, эмоционально инвалидизирован. Можно ли назвать это отношение к своему пациенту (клиенту) принятием? И да, и нет. Сопереживание есть, но ощущение со стороны пациента (клиента), что ему сопереживают, у него отсутствует.
Наконец, третий аспект: некоторые авторы расценивают, например, нейролингвистический «рапорт» как проявление эмпатии, впрочем, тут можно говорить не только об этой конкретной технике, но и о других, схожих по сути. Речь идет о такой ситуации, когда благодаря работе психотерапевта между ним и пациентом (клиентом) устанавливается прекрасный психологический контакт, у пациента (клиента) возникает ощущение доверия, а сам психотерапевт проявляет почти «телепатические способности» – все понимает, обо всем догадывается. При «внешнем осмотре», при оценке «эффекта» сомнений практически не возникает – перед нами эмпатия в чистом виде! Но… Можем ли мы расценивать техническую процедуру как проявление сочувствия, сопереживания, собственно вчувствования? Нет, техническая процедура – это техническая процедура, а описанный эффект говорит нам лишь о высоком профессионализме специалиста. «Подстроиться» к пациенту (клиенту), понять, как он думает и что чувствует, – это альфа и омега психотерапевтического процесса, но это не есть некое личное участие психотерапевта в переживаниях пациента. Тут, скорее, напротив – высокий уровень здравого, разумного, рассудочного подхода. В каком-то смысле, здесь специалист больше даже изображает сочувствие (хотя и неправильно так говорить), наигрывает его. Разумеется, это делается только с одной целью – получить максимум информации и добиться максимального терапевтического эффекта. Но сам факт того, что нам приходится делать подобные оговорки, свидетельствует о том, что перед нами не эмпатия (как бы мы хотели ее понимать), но виртуозная работа, благодаря которой пациент (клиент) чувствует, что ему сопереживают, что за него болеют, что он важен, что его принимают и поддерживают, хотя, на самом деле, вполне возможно, сам психотерапевт не испытывает всей палитры этих чувств или, по крайней мере, не испытывает их так сильно, в той мере, как это может показаться и кажется пациенту (клиенту).
Специалисты, к сожалению, часто думают, что их способность вызывать доверие, входить в положение пациента (клиента), понимать его, предугадывать его поведение – и есть эмпатия. На самом деле, это конечно не так. И проблема не в чем-нибудь, а в самом этом понятии – эмпатии. Оно, откровенно говоря, просто неудачное, хотя и закрепилось в психологической науке. Почему закрепилось – понятно: феномен эмпатии есть, хотя, кроме него, за этим термином прячутся, как мы только что показали, самые разные иные, подчас совершенно не относящиеся к делу варианты отношений между психотерапевтом и его пациентом (клиентом). Тут возникают точно такие же сложности, как и с понятиями «невротик», «истерик», «психопат». Феномены есть, но названия не подходят, они называют и феномен, и еще с десяток других феноменов, которые к нему примыкают, но существенно, а подчас и принципиально отличны. Это как ружье со сбитым прицелом – все вроде делаем правильно, а по мишени не попадаем. Вот почему в заглавие книги приходится выносить название – «эмпатия», а говорить не о нем, потому что о нем лучше вообще не говорить, поскольку это только создает лишь дополнительную путаницу.
Итак, о каком же феномене идет речь? В целом, любой специалист вправе понимать под «эмпатией» все, что ему заблагорассудится, – хоть то, хоть другое. Как уже было сказано, эмпатия не измерима и не определима, а потому субъективна и, соответственно, может толковаться специалистами так, как им удобно. Но феномен, который действительно имеет место быть, имеет место быть. И это не сострадание, не определенное мировоззренческое отношение к человеку (в принципе – к человеку), не профессионализм психотерапевта, выражающийся в способности к высокой конгруэнтности в отношениях, это нечто совсем иное.
В теории личности, разработанной на основе новой методологии, этот феномен получил название «индивидуальные отношения». И в данном случае принципиально важны оба слова – и индивидуальные, и отношения. Под «отношениями» тут понимается то, что возникает между двумя людьми, – это не «отношение к», и не «мое отношение», и ни что другое, но только «отношение между». Индивидуальные отношения не принадлежат ни тому и ни другому из двух людей, они – паттерн взаимодействия, в пространстве которого разворачиваются события их коммуникации. Поэтому индивидуальные отношения всегда симметричны, то есть не может быть так, что кто-то из двух людей, состоящих в этих отношениях, чувствует их больше, а кто-то меньше, могут переживать чуть-чуть по-разному, но в сущности – идентично. Понятие «индивидуальности» в этом термине указывает на источник этих отношений, то есть на то, какой своей «частью», если можно так сказать, человек участвует в этих отношениях. Если бы речь шла о неких «ролях» (отождествленных или неотождествленных), то такие отношения являются «формальными». Здесь же речь идет об индивидуальных, то есть о сущностных отношениях, об отношениях, в которых задействована сущность человека, его индивидуальность, а потому они и называются «индивидуальными».