Страница 70 из 132
Командующий знал, что сегодня в ночь будет проводиться операция. Он снял трубку и спросил командира бригады, все ли готово.
- Так точно! - ответил тот. - Все на месте. Только Шабалина я отпустил на пару часов в Полярный.
- Знаю, он скоро вернется, - сказал Головко и повесил трубку.
Легкие облака, которые днем безобидно набегали на небо, к ночи сгустились в тучи. Они клубились, скрывая луну. Задул ветер со снегом. Катера выходили один за другим, и в темноте были неразличимы лица моряков. Слышались отрывистые команды, ветер относил слова далеко в сторону, и оттуда, со стороны, потом долетало приглушенное: «…ушай!…ушай!…овы!…овы!» Головко на этот раз не включал микрофон, предоставив командиру бригады полную инициативу.
Ветер крепчал, поседели высокие волны, и в темноте ясно различимые белые гребни их неудержимо катились к берегу, как войско, шедшее на приступ. Арсений Григорьевич в это время вышел с командного пункта посмотреть, что делается в бухте, и отчасти для того, чтобы немного отдохнуть от многочасового сидения в своем маленьком душном кабинете. Он жадно вдыхал крепкий, настоянный на соли морской воздух, от которого начало даже першить в горле. По привычке прошел к пирсу, потом поднялся в гору, направился в сторону Старого Полярного и повернул обратно.
В штаб Головко возвратился, когда там уже утихла дневная суматоха. Он прошел к себе в «скалу», сел к столу, пододвинул кипу бумаг и попытался в них разобраться. Но усталость давала себя знать, хотелось спать. Тогда, достав из стенного шкафа плед, он растянулся на железной койке. Но как только дремота начинала овладевать им, память сразу же возвращала его к морю; ему чудились торпедные катера, удалявшиеся от берега, Сначала резкий гул моторов, потом все затихающий, потерявшийся вдали и сменивший его вой ветра…
Головко открыл глаза, посмотрел на часы. Прошло всего чуть больше часа. Он снова закрыл глаза. И снова тревога подкрадывалась к нему. Вспомнились молодые, блестящие глаза Шабалина. Где он сейчас? Что с остальными? Арсений Григорьевич встает, зажигает настольную лампу. Морские часы на стене тикают, и безудержно несется по кругу секундная стрелка. В кабинет входит начальник оперативного отдела А. М. Румянцев, докладывает: «Катера возвращаются с боевого задания».
Командующий вызывает командира бригады, спрашивает:
- Что у вас слышно?
- Вернулись, товарищ командующий. С победами. Только нет катера Шабалина. Запропастился куда-то… Погодка-то, сами знаете, дьявольская…
Головко ходит по кабинету из угла в угол широкими шагами. Он молчалив. Только изредка подходит к телефону и соединяется с командиром бригады. Ответ один и тот же: ничего не слышно. Наконец звонок. Шабалин вернулся цел-невредим. Первое чувство, которое охватывает Головко, - радость, счастливое вознаграждение за тревогу и ожидание.
Он спрашивает: «Где Шабалин был столько времени? Почему задержался?» И тут улыбка исчезает с лица командующего. Дробь адмиральского карандаша не предвещает ничего хорошего. Оказывается, Шабалин отстал от своего отряда. Пытался догнать катера, но не сумел, проплутал в штормовом море и пришел в базу ни с чем…
Командующий выслушивает его доклад и очень спокойным голосом приказывает снова идти в море, найти конвой и атаковать его. Чего бы это ни стоило!
Он вешает трубку, ходит по кабинету и думает, правильное ли принял решение. Ведь ясно, что Шабалин не обманул его, доложив, что потерял своих, отстал и потому не мог выполнить боевое задание. Кого найдет он в такую погоду? И немудрено заблудиться в ночную пору. А все-таки… Может быть, обманул?… Может, струсил? Когда остальные катера вели бой, когда люди смотрели в глаза смерти, он, Шабалин, прятался за их спинами! Головко вспомнил свою утреннюю встречу с ним, вспомнил, какое чувство доверия он всегда вызывал в нем. Арсению Григорьевичу вдруг стало стыдно.
Нет, Шабалин не мог обмануть! Он, конечно, отстал. Он вернулся в базу и тяжело переживал свою ошибку. Возможно, в эти минуты ему легче было вовсе не вернуться с задания, чем стоять перед командиром бригады, не смея поднять голову, и тем более давать объяснение по телефону командующему флотом. И, пожалуй, несправедливым было то приказание, которое отдал ему Головко.
Было три часа ночи. Телефон молчал, а как хотелось, чтобы он позвонил и с базы торпедных катеров сообщили хорошие вести!
Не может успокоиться Головко, щемит сердце, глаза следят за бегом секундной стрелки корабельных часоз. Наконец, не вытерпев, он звонит комбригу и спрашивает, стараясь не выдать беспокойства:
- Что у вас нового?
- Ничего. Наверное, попали в беду, товарищ командующий.
- А я убежден, что все будет в порядке. Подождем, - отвечает Головко спокойно.
Около четырех телефон зазвонил, и командир бригады повеселевшим голосом доложил, что Шабалин вернулся с победой: два часа спустя, после первого налета наших катеров, он нашел тот же самый конвой, пристроился ему в хвост и, выбрав удачный момент, быстро и точно произвел атаку, пустив на дно два немецких корабля.
Головко выслушал доклад и как-то сразу ощутил усталость от всех треволнений. Пора бы отдохнуть, но на столе лежали срочные донесения. Он пошел в умывальную комнату - струя холодной воды вернула ему бодрость - и снова сел за стол.
Все выше и выше уходили от земли звезды. Скоро они растаяли совсем, и в Полярном занялся новый день…
После этого боя Головко встретился с Шебалиным, и тот подробно доложил об атаке. Затем в дневнике командующего появилась исчерпывающая характеристика Шебалина: «Охотник без промаха, умеющий находить выгодное место для атаки и, главное, умеющий вовремя перед ней занять наивыгоднейшее для себя положение. С виду это неторопливый, почти флегматичный человек. Впрочем, не только с виду. При высадке разведывательно-десантных групп в тылу противника он спокоен и хладнокровен. Однако он преображается, как только наступает момент выхода в торпедную атаку. Тогда это страстный и к тому же, что особенно важно при скоротечном бое, быстрый исполнитель, на деле доказывающий правильность своих же расчетов. Надо всячески поощрять боевые способности Шабалина и заодно представить его к очередному званию. Слишком засиделся он в старших лейтенантах, хотя воюет лучше иного капитана второго ранга…»
Друзья встречаются вновь
В Полярный прибыл с Тихоокеанского флота новый командир бригады торпедных катеров Александр Васильевич Кузьмин - товарищ Головко по училищу имени Фрунзе. В памяти Кузьмина остались вечера вопросов и ответов в знаменитом зале Революции. Самые каверзные вопросы задавал курсант Головко, бывали случаи, он и с лектором спорил, когда знал предмет и чувствовал свою правоту. А уж среди членов комсомольского бюро это был самый деятельный и авторитетный товарищ. Головко вышел в приемную и, не скрывая радости, долго сжимал руку старого товарища.
- Заходите, заходите, - сказал он, пропуская вперед Кузьмина.
Они сели в кресла и после обычных воспоминаний и выяснения, кто из общих товарищей где находится, как живет, приступили к делу.
- Я полагаю, сорок четвертый год будет годом разгрома гитлеровской группировки на Севере, и у нас к этому есть все возможности, - уверенно сказал Головко. - После Сталинграда противник уже совсем не тот. Да и мы-то стали другими. Получили новые корабли, наша авиация теперь господствует в воздухе. Что касается непосредственно вас, - продолжал командующий, - торпедных катеров у нас много, и отныне они передаются под ваше командование. Народ там замечательный. Основная ваша задача - нарушать коммуникации противника. Только имейте в виду следующее: до сих пор торпедные катера использовались как ночное оружие. Сейчас надо готовиться к дневным действиям. Побольше плавайте днем, проводите учения, тренируйте людей. Наступать будем и днем и ночью. Одна частность, - заметил Головко, посмотрев на Кузьмина особенно серьезно. - Нам очень нужно добыть морского «языка». Морского, понимаете, который может сообщить, что делается в морских базах противника. Позарез нужно! И это поручается вам.